Поль Виалар - Жатва дьявола

• Название: Жатва дьявола
• Автор: Поль Виалар
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1970

Маститый, хорошо известный у себя на родине писатель, Поль Виалар — автор более чем полусотни романов, полутора десятков пьес, многих сборников рассказов и эссе, книг очерков и воспоминаний. Он родился в 1898 году, юношей участвовал в первой мировой войне, вернувшись с фронта, выступил с двумя поэтическими книжками: «Сердце и грязь» (1920) и «Срезанные лавры» (1921) — со стихами о войне и против войны. В двадцатые и тридцатые годы на сценах французских театров с немалым успехом идут пьесы Виалара «Первая любовь», «Разумный возраст», «Мужчины», «Зеленый бокал» и другие. Однако настоящая известность приходит к нему как к романисту, автору книг правдивых и нелицеприятных, оценивая которые, критика единодушно говорила — еще перед войной — о бальзаковских традициях. В 1939 году за роман «Морская роза» Поль Виалар был удостоен премии Фемина.

---

И вот среди обитателей фермы «Край света», где столько лет все казалось спокойным и, как можно было думать, установившимся навсегда, начались одновременно два столкновения: борьба между Фернаном и Адель, в которой батрак добивался, чтобы она уступила его требованию, и параллельно с этим другая война — старик Гюстав, как будто уже кончивший свою жизнь, внезапно, в последней вспышке жизненной силы все перевернул, — все, что другие (Фирмен, Мари, Адель, Морис и маленький Альбер, завладевший на несколько дней своей болезни постелью старика дяди и тем самым заставивший его поискать себе убежища в Монтенвиле) с полным основанием считали окончательно установившимся.

Гюстав уже давно не сходился с женщинами, можно было думать (и он первый так думал), что всякая мысль об этом, как и само влечение к женщине, навсегда прошли у него. Но он правильно сказал при своей ссоре с Фирменом: не столько чувственное желание, сколько потребность старого тела в тесном соседстве с еще молодым телом, стремление согреться его теплом, разжигали в нем желание обладать им, наслаждаться жаром его объятий.

В тот вечер, когда Альбер внезапно заболел, вернувшись из школы, старик, увидев, что постель его занята, и возмущенный своим изгнанием (ведь мальчика прекрасно могли уложить где-нибудь в другом месте, как он полагал), счел это посягательством на свои права и ушел из дому «выпить стаканчик в Монтенвиле».

В те времена люди в деревнях были домоседами, у них не хватало денег ходить в кафе, и лишь исключительный случай погнал Гюстава в Монтенвиль, чтобы развлечься и найти себе утешение. Давний его приятель Обуан, считавшийся богачом среди фермеров, иногда приглашал его распить бутылку белого вина и всегда платил сам, зная, что Гюстав платить не станет, да и я;елая немного похвастаться перед ним. Обуан был вдовец, единственный его сын жил при нем; отец не допустил бы никакого распутства с его стороны, и сын знал, что получить наследство после отца он сможет лишь ценою полной трезвости и всяческой воздержанности. Сам же старик Обуан, дожив до старости, считал себя вправе «немножко побаловаться» перед смертью. К тому же он разбогател, то есть за долгую жизнь, полную лишений и труда, ему удалось округлить свои владения, и теперь у него было около ста гектаров пахотной земли, лежавшей рядом с землей Женетов, но расположенной с «хорошего края» — то есть со стороны равнины, где виднелся на горизонте Шартр и остроконечные колокольни его собора. Да, хоть у Обуана бывали и тяжелые годы, он все же разбогател, но не стал от этого щедрее, ибо привык беречь копейку, как это свойственно людям, у которых не так давно завелись деньги. Встретившись с Гюставом, он иногда приглашал его в «Городское кафе» в Монтенвиле, а если видел его в поле, на перекрестке, который назывался почему-то «У четырех дорог», хотя перекрещивались тут только две дороги (та, что вела в город Вов, и та, которая шла из Шартра в Шатоден), угощал его в кабачке, одиноко стоявшем и открытом всем ветрам, назывался он «Барабанчик».

Можно было бы удивиться, что в вечер болезни Альбера старик Гюстав отправился не в это питейное заведение, а в кафе Монтенвиля. В самом деле, если бы он искал гулящую женщину, то ведь всем было известно, что для некой Бастуды, приехавшей с юга Франции и каким-то образом открывшей здесь харчевню, главным источником ее доходов были особые услуги, которые она оказывала возчикам и всем, пожелавшим остановиться у нее на минуту и последовать за нею на второй этаж, в ее спальню; выручка от продажи вина была, в общем, лишь дополнением к плате за такое гостеприимство. О нем хорошо знали и охотники: в сентябре и в октябре — в разгар охотничьего сезона — они завершали свои засады и облавы посещением «Барабанчика» и, подкрепившись там, заканчивали охоту оргией, в которой единственной жрицей продажной любви была Бастуда; случалось, что к ней на второй этаж поднималось за день человек по десять мужчин, и она делила с каждым свое ложе, предварительно сняв с него вязаное покрывало. Но Гюставу и на ум не приходили женщины, когда он отправился в кафе: он пошел в Монтенвиль, во-первых, потому что до него было ближе, чем до перекрестка «Четырех дорог», а во-вторых, он надеялся, найти в поселке кого-нибудь, кто согласится временно приютить его, — и он думал, что будет очень приятно позлить «всю эту семейку», а то шурин ведет себя на ферме, как в завоеванной стране, распоряжается всем, словно он полный хозяин. У Гюстава Тубона никогда и в мыслях не было отказать в завещании свою долю земли кому-нибудь другому, кроме своих совладельцев, которые будут обрабатывать эту землю и после его смерти. Имение (если можно так назвать участок земли), как бы ни было оно мало, остается имением, и Гюстав не замышлял дробить его, разрезать, продавать — ведь от участка ничего бы не осталось. Как тогда поведешь хозяйство? Хотя он в ссоре и пригрозил шурину, что оставит свою долю Сове, но вовсе не думал так поступать. Конечно, с Совой ему оказалось приятно, и он был доволен нежданным своим приключением. Встреча их произошла в тот злополучный вечер, когда заболел Альбер, и случилась она в «Городском кафе». Днем Гюстав, перед тем как вернуться на ферму, заходил туда — выпил стаканчик с Обуаном. Вечером он почти что безотчетно опять направился туда. Обуана, разумеется, там уже не было, и когда Максим, хозяин кафе, увидел, что Гюстав через полчаса после ухода снова пожаловал, он глазам своим не поверил. Гюстав для приличия спросил:

— Обуан уже ушел?

Хозяин подтвердил это и уже собрался было спуститься в погреб, где его ждала работа; он и не подумал подать что-нибудь посетителю, так как Гюстав, не желая тратить деньги, никогда ничего не заказывал, если приходил один, и Максим был изумлен, когда на полдороге старик остановил его и потребовал:

— Подай-ка мне бутылочку белого.

Оставшись один, Гюстав, потягивая вино маленькими глотками, вспоминал свои обиды, а главное, старался придумать, как бы насолить своим домашним, которых он называл «они», и тут вдруг вошла Сова с пустой литровой бутылкой в руке — она всегда покупала вино у Максима.

Старик был знаком с Совой, ему известна была ее история: как она осталась одинокой и стала весьма доступной женщиной, но об этом он сначала и не подумал, им владела другая мысль — может быть, Сова сдает комнаты и согласится приютить его на время болезни Альбера; тогда ему, Гюставу Тубону, не придется ночевать в коровнике, словно какому-нибудь батраку. Ну уж нет, в коровнике он спать не желает.

— Максим в подвале. Сейчас вылезет.

— А вы, господин Тубон, покутить вздумали? — сказала Сова, указывая на его бутылку.

— Скоро уж помирать, так надо полакомиться перед смертью, — ответил он, посмеиваясь в седые усы, кое-как прикрывавшие отсутствие у него зубов.

Сова направилась к спуску в подвал — Максим оставил трап приоткрытым. Гюстав остановил ее:

— Да погоди, успеешь. Выпей пока что со мной.

— Не откажусь, — сказала Сова, — но в бутылке-то у вас уже пусто, господин Тубон.

— А мы полную возьмем, — ответил Гюстав и, поглядев на шеренгу бутылок, выстроенных для продажи за стойкой, протянул руку и взял одну поллитровку.

— Пользуйся, я нынче добрый, угощу тебя.

Они чокнулись, выпили и повели разговор.

— Не хочу я нынче дома ночевать. Обидели меня мои родственники, злыдни этакие. А куда мне деваться?

— Пойдемте ко мне, — сказала Сова.

Они уже допивали третью поллитровку, когда Максим вылез из подвала, где он почал бочку вина. Сова подала ему литровую бутылку, он налил в нее дешевого красного вина. Гюстав заплатил за все. Этого с ним не случалось с тех пор, как… Да нет, по правде сказать, — этого с ним еще никогда не случалось.

— А где ты живешь? — спросил Гюстав, когда они вышли из кафе.

Он, в общем-то, знал, в Монтенвиле была одна-единственная улица, но в каком именно доме проживает Сова, он не мог знать, — оставшись в одиночестве, Сова переменила квартиру.

— Да в самом конце поселка, у выезда в сторону Вильнева.

— А у тебя найдется место для меня?

— Как не найтись? Найдется. Вы, видать, не скупой, отчего же вас не уважить?

— Погоди. Ты, голубушка, не думай, что я богатый, ферма-то у нас с Женетом пополам.

— Да разве я что говорю? Вы меня угостили и еще за мой литр заплатили, должна же я чувствовать. Верно? Разве я какая неблагодарная? Вам услуга нужна, вот я и хочу услужить вам.

Они дошли до конца поселка. Сова отворила дверь своего дома, маленькой, жалкой лачуги, без мансарды. Там была только одна комната, только одна кровать.

— Где же ты меня устроишь в этой кроличьей клетке?

— А уж это как вам будет угодно.

— Да ведь кровать-то одна.

— Ну и что? Места в постели хватит и на двоих.

— Слушай, если ты кое-чего ждешь от меня, так это напрасно: мне семьдесят два года, и про такие дела я уж и думать позабыл.