Игорь Голосовский - Хочу верить…

• Название: Хочу верить…
• Автор: Игорь Голосовский
• Жанр: Современная проза

«Хочу верить...», посвященная теме героической борьбы советских людей во вражеском тылу в годы Великой Отечественной войны.

Молодой журналист Алексей Трофименко в своем очерке о подпольщиках Днепровска опрометчиво назвал Людмилу Зайковскую предательницей. Поводом для этого ему послужили архивные изыскания. Однако свидетели выступили в защиту доброго имени Зайковской. И теперь Алексей намеревается восстановить правду...

---

Все было ясно, но я вспомнил осторожного, недоверчивого Томилина и спросил:

— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

— Разве они нуждаются в подтверждении?

— Вам пора узнать все, — ответил я. — После войны в архивах полиции было найдено ваше письмо к Кернеру. В Прибельске до сих пор считают вас предательницей, а вдовы и члены семей Галушки, Тимчука, Гаевого и Михалевича получают государственные пенсии.

— Понимаю, — прошептала она. — А я ничего не знала… Мне нужно было съездить туда хоть раз… Я поеду в Прибельск завтра же! — Она нахмурилась. — Хорошо, что вы нашли меня!

— Но с чем вы поедете? На слово вам могут не поверить.

— У меня сохранилась записка Лагутенко.

— Где она?

— Здесь.

Людмила Иннокентьевна открыла шкаф, достала небольшую деревянную шкатулку и протянула мне пожелтевший клочок бумаги, вложенный в целлофановый конверт. Я увидел неровные строчки, написанные карандашом, и узнал почерк секретаря подпольного горкома.

«Держись, Люся! — прочел я. — Мы в тюрьме, но немцы нас не сломили и не сломят. Штаб жив, штаб действует, штаб выполняет свои решения. Сообщи Кернеру, что ты желаешь спастись от смерти и с этой целью называешь имена и адреса четверых самых главных подпольщиков: Тимчука, Гаевого, Галушки и Михалевича. Живут они соответственно: Маркса, 11, кв. 3, Чкалова, 5, кв. 9, 2-й Красногвардейский, 12, кв. 7 и Короленко, 8 кв. 1. Напиши, что они якобы взорвали железнодорожный мост. Пусть немцы исполнят наш приговор и сами повесят этих предателей и мерзавцев. Г. Л. ».

Да, это был документ, неопровержимо подтверждавший то, что рассказала Людмила Зайковская.

— Как вам удалось сохранить записку? — спросил я.

— В тюрьме я носила ее с собой, готовая в любую минуту уничтожить. Попав в больницу, передала Ксении Васильевне Липатовой. Она потом мне ее вернула… В партизанском отряде и позже я уже не расставалась с запиской. Я храню ее почти двадцать лет и сберегу до смерти в память о Лагутенко, о моей молодости…

— Да, вы должны поехать в Прибельск, — сказал я. — Но перед этим вы должны поехать со мной в Москву. Мы поедем сейчас, немедленно. Нас ждет машина.

— Сейчас? — удивилась Людмила Иннокентьевна. — Что мне делать в Москве? И разве нельзя подождать до утра!

— Нет, ждать нельзя, — ответил я и, сняв с вешалки пальто, подал ей. — Вы и так ждали девятнадцать лет. Кстати, как получилось, что вы остались Галей Наливайко?

— В тылу у немцев это было необходимо, в армии восстанавливать прежнюю фамилию мне не пришло в голову, а позже я просто привыкла к ней и не хотела, чтобы что-то связывало меня с прошлым. Слишком мучительно было вспоминать о нем.

— Итак, мы едем? Не смотрите на часы, остановите их! Забудьте о времени! Мы едем?

— Какой вы странный! — улыбнулась она. — Простите за нескромный вопрос: сколько вам лет?

— Немногим больше, чем тому человеку, который ждет вас в Москве.

— Кто-то ждет меня в Москве?

— Ни слова больше. Едем!

Пожав плечами побежденная моей настойчивостью, она надела пальто и вышла на крыльцо. Было морозно, ярко сияли звезды. Шофер с любопытством посмотрел на Зайковскую и шепотом спросил у меня:

— Это она и есть?

Я кивнул.

— С ветерком поедем! — пообещал шофер и, сев в машину, включил зажигание.

«Волга» рванулась вперед.

Людмила Иннокентьевна сидела неподвижно, глядя в черное окно. Я смотрел на ее тонкий профиль и видел перед собой Машу. Как они были похожи! Скоро эта женщина, пережившая так много, потерявшая всех, кого она любила, обнимет свою незнакомую взрослую дочь! Я хотел рассказать Людмиле Иннокентьевне о ее муже, но это значило сказать и о Маше, а у меня не было таких слов. Я молчал, и у меня почему-то щипало в горле…

В восемь часов утра мы миновали Рижский вокзал и свернули на Садовое кольцо.

— На Баррикадную? — догадался шофер.

Он с шиком остановил машину напротив подъезда. Я помог Людмиле Иннокентьевне выйти.

— Кто здесь живет? — тихо спросила она.

Я взял ее под руку и повел по лестнице. На третьем этаже мы остановились. Я задыхался. Я не мог себя заставить прикоснуться к звонку. В этот момент открылась дверь, и вышла соседка, как-то раз видевшая меня в коридоре. В руке у соседки была хозяйственная сумка. Она посторонилась, и мы очутились в квартире.

Возле Машиной двери сердце у меня вдруг заколотилось так громко, что я придержал его рукой… Постучал.

— Войдите, — послышался Машин голос. И мы вошли.

Маша, розовая и растрепанная со сна, в ситцевом коротком халатике, стояла у стола с чайником в руке. Она поставила чайник и, узнав меня, смущенно сказала:

— Это вы? А я не одета. Ответить ей я был не в состоянии.

Тогда она посмотрела на Людмилу Иннокентьевну. Взгляд ее, сперва безразличный, стал напряженным. Она как будто попыталась что-то вспомнить, но не вспомнила — и отвела глаза. Но тут же снова взглянула на мать. Лицо ее вдруг побледнело и стало по-детски беспомощным.

— Маша! — низким, незнакомым голосом сказала Людмила Иннокентьевна. — Это ты, Маша?

— Мама! — закричала девушка, и слезы градом хлынули из ее глаз. — Мамочка!

Я отвернулся.

Когда я через несколько минут снова посмотрел на них, Людмила Иннокентьевна и Маша сидели, обнявшись, на кровати и плакали. Они улыбались, любовно прикасались друг к другу, и лица у них были такие, что я снова отвел глаза.

Внезапно открылась дверь, и вошел мужчина в черной морской шинели. Это был Сергей. Он посмотрел на меня, покраснел и шагнул к Маше.

— Сережа! — сияя и плача, сказала она. — Это моя мама! Моя мама!

— Очень приятно, — растерянно ответил лейтенант.

Людмила Иннокентьевна улыбнулась сквозь слезы.

— Мамочка, ты же еще ничего не знаешь, — сказала Маша. — Это мой муж Сережа… Мы поженились вчера вечером.

Они заговорили вполголоса.

Я надел шапку и вышел.

Шофер озабоченно протирал ветошью капот. В зубах у него торчал потухший окурок. Взошло солнце, позолотило шпиль высотного дома, зажгло розовые искры на снегу. Дышалось легко.

Расплатившись, я зашагал к себе на Конюшковский. Морозец игриво трогал за уши. Нянька вела краснощекого малыша с носиком пуговкой. В дощатом ларьке торговали оранжевыми тунисскими апельсинами. Их запах разносился по всей улице.

…Можно еще добавить, что очерк мой был напечатан и что в редакцию приезжал Томилин, пожелавший своими глазами взглянуть на записку Георгия Лагутенко. Можно описать свадьбу Маши и Сергея. Веселая была свадьба.

Но лучше поставить точку.

В конце концов, я предупреждал, что хочу только рассказать о своей командировке.

Москва, 1960 год, декабрь