Александр Гордон - Диалоги (декабрь 2003 г.)

• Название: Диалоги (декабрь 2003 г.)
• Автор: Александр Гордон
• Жанр: Прочая научная литература

Педаль газа выжата до упора. Человечество мчит по вечным коварным и непредсказуемым дорогам, отвечая по пути на иные вопросы, но неизменно оставляя без ответа вопрос: куда? Открытия, теории, гипотезы, цели учения, увеличивая объёмы наших знаний, ещё больше увеличивают наше незнание. При всём при этом остаются и звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас. Последний, правда, временами больше выглядит как нравственная беспредельщина.

12 глав книги – это стенограммы ночных передач-диалогов телевизионной программы «Гордон». Темы этих передач – иногда ответы, но чаще попытки ответов на проблемы, загадки, вопросы, которые то и дело волны современной науки и современной цивилизации выбрасывают на берега нашего беспокойного сознания.

В этом сборнике представлены передачи:

Эгоизм и альтруизм нейрона

Межзвёздные радиопослания

Биорегуляция сообществ

Теория асимметрии мозга

Современная палеонтология

Биосемиотика

Геном человека

Истоки мышления и сознания

Новая антропология

Цивилизационные кризисы

Структура научных революций

Душа

---

Юрген Хабермас, известный немецкий философ, хорошо ее охарактеризовал. Он говорил: классика полагала, что есть разум и есть мир, и посредника между ними нет, мир прозрачен разуму. Дальше я просто продолжу идею Хабермаса. Значит, если я скажу: первичен разум, вторичен мир и все, что в разуме, то и в мире, то я идеалист. Могу сказать наоборот – первичен мир, вторичен разум. Тогда я – материалист. Но сама идея, что есть параллелизм между мышлением и бытием, что есть адекватное соответствие одно другому, эта идея и у того, и у другого сохраняется.

А неклассическая рациональность делает новый ход. Она обнаруживает, что между разумом и бытием есть посредник. Этот посредник – моя деятельность и язык. Язык, понятый в широком смысле, как языки культуры. То, как они устроены, через это и открывается объект. Изменю я деятельность и язык и смогу осваивать новые объекты. Это очень важная вещь, вся квантово-релятивистская физика основана на этом типе рациональности, на анализе этих процедур и средств деятельности.

Кстати, решающим шагом Эйнштейна по обоснованию того, что выводами преобразований Лоренца был именно физический мир, явился анализ того, в каких операциях измерения синхронизированными часами вы можете получить преобразования Лоренца. Мало кто обращал внимание, что в ключевой статье Эйнштейна преобразования Лоренца выводятся из процедуры синхронизации часов. Они получаются не как следствие попыток найти ковариантность уравнений, а как результат схемы экспериментальной деятельности, в которой вы измеряете пространство и время. Получилось так, что то, что получено из принципа ковариантности, и то, что получено из схемы экспериментально-измерительной, совпадает. Когда это сходится, это и есть физический мир.

Тем же самым способом и Гейзенберг пользовался, когда выводил соотношение определенности. В принципе, его можно было получить из перестановочных соотношений. Просто как следствие перестановочных соотношений – из математического аппарата. А вторичное его доказательство – это мысленный эксперимент с идеальным микроскопом, которым рассматривается электрон. Это типичный эксперимент атомной физики. Фотон рассеивается на электроне, частица на частице. И он показывает, что и тут и там – соотношения неопределенности. Эти две вещи совпадают, а это типовой эксперимент по рассеянию, по зондажу атомного мира, значит, это и есть физический мир. Значит, так устроена частица, что она обладает соотношением неопределенности, это не ошибки в измерении, это ее природа, ее свойства. Итак, это один тип революции.

А есть еще один тип революции. Я их называю революция, как парадигмальная прививка. Это происходит тогда, когда начинается ускоренное междисциплинарное взаимодействие и когда парадигмы из одной науки переносятся в другую. Так, например, теория систем возникает в кибернетике и переносится в биологию. Шмальгаузен, например, используя эту схему, объясняет очень многое: и стабилизирующий отбор, и дубликаты генетического кода (которые нужны для того, чтобы не было ошибок, которые накапливаться в геноме). В общем, очень многое объясняет, исходя из этих отношений. Это и известная революция в химии, когда квантовая физика туда пришла. То есть, это еще один тип научных революций.

И, кстати, все дисциплинарное естествознание так возникало. Это тоже ведь исторический феномен – было время, когда не было дисциплинарно организованной науки.

А.Г. Ну да, тот же «Трактат о змеях».

В.С. Еще и позже – в ньютоновскую эпоху ее не было. Ведь все науки тогда причесывались под механическую картину мира. С чего начал, допустим, Конт строить свою социологию? Он начинал с механических образов. Это потом выяснилось, что нужно ввести эволюцию и идею сознания. А поначалу он шел от своего учителя Сен-Симона, который писал, что нужно создать социологию, как социальную физику. И Конт говорил, что он создает социальную физику.

По образу и подобию механики нужно строить социологию, говорил Сен-Симон. И у него была даже такая идея: есть закон всемирного тяготения, который объясняет все на свете как взаимодействия тела. И надо такой же закон открыть в социальной жизни. Он называл это «закон тяготения по страстям». Один человек симпатичен, другой отталкивает. И нужно найти формулу и описать все с помощью этой формулы. И тогда все будет понятно в этом мире.

Вот такая была программа, она шла от механической картины мира. Такова была исследовательская программа, с которой начинал Конт, и только потом у него появляются совершенно новые идеи, почерпнутые уже из биологии. Он говорит, что социальная жизнь – это целостный организм. Это не просто набор каких-то механически действующих субъектов, которых нужно описывать по закону всемирного тяготения, тяготениям по страстям. Дальше у него возникает идея, что это историческая изменчивость. Потом Спенсер сказал: «эволюция». А дальше пошло-поехало. Дальше Дельтей говорит, что вообще науки о духе и науки о природе – это разные вещи, у них разные методы и так далее. То есть, нащупывается специфика объекта.

То же самое и в биологии, кстати, происходило. Это только кажется, что биология не так как физика развивалась. Ничего подобного. Вначале она причесывалась под механику. Посмотрим как, допустим, Ламарк формулирует первый, эскизный вариант теории эволюции. Мы все знаем, что идея эволюции Ламарка – это медленное изменение органа путем упражнения. Упражнения создают органы, появляются эволюционные ряды, возникает эволюция. Тут, правда, возникает проблема наследования этих изменений. В общем, это выход дальше к Дарвину. И у Дарвина возникают парадоксы, поэтому потом происходит выход к генетике.

Но мало кто знает о том, что начинал-то Ламарк с чисто механической парадигмы. У него была следующая идея. В это время механическая картина мира была дополнена идеей «типа сил». И каждому типу сил соответствовал свой флюид, носитель силы. Ламарк считал, что в жизни большую роль играет нервный флюид, и эти флюиды накапливаются благодаря упражнению органов – они чисто механически его меняют, и отсюда возникают эволюционные ряды. Потом, правда, от этой концепции отказались, но идею эволюции оставили. Но поначалу все шло отсюда.

Так что в те времена дисциплинарной науки еще не было. Доминировала механика, остальные науки были еще в зародышевом, пеленочном состоянии. Хотя жизнь изучали с древности, у Аристотеля есть интереснейший трактат «О живом». Но, тем не менее, науки биологии в подлинном понимании, когда у нее есть свой предмет, свои методы, еще не было. А потом происходит механическая прививка и перенос парадигмы, потом обнаруживается несоответствие материала этой парадигме, и она начинает модифицироваться, трансформироваться. Возникает идея эволюции, потом концепция Дарвина. Потом, кстати, и у Дарвина возникают парадоксы – знаменитый кошмар Дженкинса. Если весь организм – носитель наследственности, единицей отбора является организм, тогда возникает парадоксальный вывод, что при первом скрещивании видов наследственный признак делится пополам, при втором – еще раз пополам. И дальше он просто исчезает, признаки становятся неустойчивыми. Дарвин не знал, как решить этот вопрос. И решился он благодаря эволюции науки, благодаря открытию генетики, открытию генов, созданию синтетической теории эволюции, где единицей естественного отбора является не организм, а популяции.

А.Г. Используя эту схему и сканируя состояние современного научного знания, можно ожидать революции? Предреволюционная ситуация ведь уже есть.

В.С. Я думаю, она уже началась. И началась по второму типу революции, типу парадигмального переноса. Есть несколько типов революций в науке. Есть глобальные революции, когда меняется все – картина мира, идеалы и нормы, философские и мировоззренческие основания. Так вот, я бы выделил такие революции.

Это возникновение самой науки, здесь тоже нужно выделять несколько исторических стадий. Первая математика – это первая революция, еще в древности: открытие эвклидовой геометрии, создание теоретической математики. Это особая, очень интересная стадия, связанная с культурой своей эпохи. Надо понять, как это связано с греческим полисом, с принятыми там нормативами обоснования и демонстрации, доказательности знания.

У историка математики Якова Выгодского есть такая мысль: уже в египетской математике был рецепт вычисления объема усеченной пирамиды. И он говорит, что методом проб и ошибок эмпирическое обоснование этого рецепта не получишь. Значит, у жрецов было доказательство. Но вся соль в том, что жрецы, получившие это доказательство, никогда его не демонстрировали. Это была их тайна. В египетской культуре не было образца, задававшего необходимость обосновать знания, доказывать их. Этот образец возникает в античной культуре, где требуют отличать знания от мнения, где доказательства становятся решающим фактором обоснования знаний. Это определенные предпосылки становления математики. Вернее, одна из предпосылок становления математики как науки, которая от эмпирических рецептов решения задач, а такой была вавилонская, египетская, китайская математика, переходит к теоретическому видению. Первый пример – это эвклидова геометрия, где образцы решения задач являются доказательством теорем.