Дэвид Герролд - Ярость мщения

• Название: Ярость мщения
• Автор: Дэвид Герролд
• Жанр: Научная Фантастика

Девид Герролд. Ярость мщения Издательства: Александр Корженевский, Армада-пресс, 2001 г. Твердый переплет Формат: 84x108/32 Переводчик: Петухов С. От издателя Третий роман из цикла американского фантаста Дэвида Герролда называется `Ярость мщения`. Что делать, если на вашу планету прибыли инопланетяне, мягко говоря, несовместимые с ее экологией? Ужаснуться? Впасть в отчаяние? Начать борьбу с иноземным агрессором? Однозначных решений быть не может, потому что нет однозначных ответов. Остается каждому заниматься своим делом: ученым – изучать, воинам – защищать...

---

– Забор против червей. Она хмыкнула.

– Этот вопрос обсуждался девять месяцев назад, и положили в долгий ящик.

– Девять месяцев назад хторры не паслись на здешних холмах, – Передай мне вон то стеклышко. – Берди вложила в микроскоп последний препарат. Я ждал продолжения разговора, но вместо этого она с головой ушла в настройку резкости. Включила ультрафиолет, потом снова вернулась к лазерной подсветке. – Норма, черт бы ее побрал! А мне показалось, что здесь что-то есть.

– Ну, так как насчет забора?

– Такие заборы – дорогое удовольствие. И рабочих рук у нас нет.

– Тройное бритвенное полотно и ежовая лента обеспечат неплохой уровень безопасности. Берди, вы все здесь в рубашке родились. Это ведь настоящий «шведский стол» для хторран, без доплаты за обслуживание.

– Скоро зима, Джим.

– Тем больше причин побеспокоиться.

– Я считала, что черви впадают в зимнюю спячку.

– Виноват., это летом они вялые. Правда, не настолько, чтобы заметила ты. В жару где-нибудь отлеживаются а ночью бодрствуют, но их аппетит от этого не ухудшается.

Берди вставила следующий препарат и стала наводить резкость, переключилась на большее увеличение и кивнула сама себе.

– В газетах пишут другое.

– Газеты врут. Я прослужил в Спецсилах почти два года. Мы жгли червей в норах, Самый опасный месяц – январь. Не знаю, почему правительство до сих пор продолжает прислушиваться к этому международному сборищу болванов, окопавшемуся высоко в горах в Денвере, но их сведения о поведении и образе жизни червей верны с точностью до наоборот.

Берди постучала по клавишам, вводя картинку в память компьютера, и выключила микроскоп. Когда в комнате зажегся свет, она посмотрела на меня, вытирая руки полотенцем.

– Джим, я понимаю твою… ах да, озабоченность по поводу червей, однако…

– Ты считаешь, что у меня психоз, не так ли?

– Если хочешь. Дело в том, что Бетти-Джон и я думаем, что тебе лучше сосредоточить внимание на детях. – Она пристально посмотрела на меня. – Между прочим, как у вас дела? – Это был не случайный вопрос.

– Притираемся помаленьку, – осторожно ответил я.

– Что это означает?

– Ничего.

Она ощупывала глазами мое лицо.

– Сомневаюсь. Тебя видно насквозь, Джим. Сквозь тебя можно читать газету. Скажи правду.

– С Томми… проблема.

– Разумеется. И ты не хочешь позволить ему справиться с ней самостоятельно, не так ли?

– А?

– Из этой проблемы ты создаешь еще одну. Что с ним такое? – спросила Берди.

Я набрал в грудь воздуха. Как лучше сказать об этом?

– Ну, рожай, Джим.

– Я люблю мальчишку. Но он… Я не хочу, чтобы он стал голубым.

– Ну? Так в чем же проблема?

– Берди!

– Что «Берди»?

– Он лезет ко мне в постель, а у меня сердце кровью обливается, когда приходится отталкивать его.

– Так не отталкивай.

– Я не гомик!

Она вздрогнула.

– Пожалуйста, Джим, здесь никто ни разу не назвал тебя ниггером, не так ли?

– Я только на одну четверть черный, и это незаметно, – возразил я.

– Верно, незаметно, – согласилась Берди.

– Ты даже не можешь судить об этом по моей генной карте, – добавил я.

– И даже по твоему менталитету, – закончила она. – Вероятно, это и спасло тебе жизнь во время эпидемий. По статистике, белые имеют наименьшую сопротивляемость хторранским микроорганизмам. А негры – наибольшую. Ты должен благодарить своего дедушку за то, что он не был расистом.

– Спасибо за нравоучение, но мы говорили о Томми.

– О нем и речь. Суть в том, что мы здесь не навешиваем отрицательные ярлыки.

– Что?

– Ну, обидные эпитеты. Грубые прозвища. Во-первых, наши гомики отличаются вспыльчивостью. – Берди показала мне на стул, и я сел. – Во-вторых, что у человека на уме, то и на языке. Ты канализируешь свои мысли словами, которые употребляешь. Отрицательные ярлыки служат барьером. Они не позволяют тебе прочувствовать общую картину.

Я нетерпеливо махнул рукой.

– Все это мне известно, Берди. Давай вернемся непосредственно к делу, хорошо?

Она развернулась в кресле, придвинула его вплотную к моим коленям и, подавшись вперед, сказала: – То, к чему я клоню, заключается в следующем: для человека, много видевшего и много испытавшего за последние два года, ты самый напыщенный, самодовольный и неприятный изувер, с каким только я имела несчастье иметь дело. Ты мне нравишься, но тем не менее сохраняешь очень дурную привычку не слышать того, что в действительности тебе говорят. И сейчас ты не слышишь меня. Тебя больше занимают гоблины на холмах, чем воспитание детей, за которых ты якобы отвечаешь. При первых же признаках беды ты готов отказаться от ребенка. Ну и что, если он голубой? Тогда ему вдвойне нужна твоя любовь, потому что в противном случае ему придется иметь дело с остальными неизлечимыми уродами, сорвавшимися с цепи.

– Ну, будет, будет. В нравоучениях я не нуждаюсь.

– Не нуждаешься, – согласилась Берди. – Ты нуждаешься в том же, что и Томми: в понимании того, что этот путь любви не таит ничего дурного.

– Только не это! – Я сам испугался, как громко это у меня вышло, и понизил голос.

Она вопросительно подняла бровь.

– Кто тебя обидел?

– А?

– Ты слышал. Кто тебя обидел? Где-то в прошлом ты что-то решил. Что это было? Твой отец никогда тебя не обнимал?

– Какая разница.

– Абсолютно никакой, если не считать того, что он – единственный человек, у которого ты мог научиться отцовству. Твой отец когда-нибудь обнимал тебя?

Я задумался, попытался вспомнить. Хотелось ответить «да», – но я не мог припомнить ни одного случая, когда он обнял меня. Ни одного.

Однажды… Я собирался в поход, впервые уходил из дома один. Гордый тем, что родители доверяют мне, я обнял маму, и она обняла меня, а когда я обнимал отца, он только напрягся.

Он не обнял меня.

Берди смотрела на меня.

– О чем ты? – спросила она. – А?

– У тебя такое выражение лица! Что ты вспомнил?

– Ничего.

– Угу. Он не часто обнимал тебя, не так ли? Я ответил: – Вообще никогда, насколько я помню. – И добавил: – Он любил меня, это точно. Просто не любил нежностей.

– Угу. – Она кивнула. – Значит, ты считаешь, что это не имеет отношения к твоей реакции на Томми?

Я разозлился.

– Ты хочешь сказать, что я не способен воспитать своих собственных детей?

Она улыбнулась.

– Да, хочу. Знаешь, я могла бы сказать то же самое о девяноста девяти процентах людей, которых встречала. Сделать ребенка может каждый, для этого много ума не требуется. Маленькая Айви родила двоих, но разве это делает ее мудрой матерью? Скажи мне.

Я отрицательно покачал головой.

– Яснее ясного. Но она-то считает, что все в порядке, потому что не знает ничего другого. По сути, девочка делает максимум того, что может сделать, как и все остальные родители на свете. В том-то и фокус. Родительское чувство настолько сильно, настолько абсолютно, что люди отдаются ему на сто процентов. Я видела, как семьи обрекали себя на разорение, лишь бы выторговать лишний год жизни для своего безнадежно больного ребенка. Вот так, Джим: ты делаешь все, о чем знаешь, потому что не знаешь, что еще можно сделать. А моя работа состоит в том, чтобы ты знал о других возможностях. И они всегда есть.

Я скрестил руки на груди.

– Очень мило. Только, понимаешь, я ненавижу подобный треп. На словах все всегда выходит гладко.

Верди явно расстроилась.

– Ты замкнулся в собственной раковине. Там мало места даже для тебя, не говоря уже о Томми. – Жестом она остановила меня. – Нет, я не собираюсь поучать. – Она потерла переносицу, потом взъерошила и без того лохматые волосы. – Джим, я не знаю, что с тобой происходит и откуда ты вырвался. Можешь не рассказывать, если не хочешь, но из тебя торчит масса больших красных кнопок, которые только и ждут, чтобы на них нажали. И каждый раз, когда это происходит, ты взвиваешься, как ракета.

Я мог бы рассказать ей о Джейсоне и Племени – но она не просила, а навязываться мне не хотелось.

Почему?

Да потому, что я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, чем я был и что делал.

Должно быть, это читалось на моем лице, так как Берди вдруг сменила тон.

– Хорошо, давай попробуем по-другому. Ты считаешь, что хорошо разбираешься в хторрах, не так ли?

– Да. – К чему это она клонит?

– Потому что у тебя есть сведения из первых рук о том, что дело обстоит совсем иначе, чем все думают, верно?

– Вернее не бывает.

– Хорошо. Но почему ты отказываешь приемному сыну в праве сомневаться, тогда как сам делаешь это?

– А?

– Не кажется ли тебе, что к человеческим слабостям и прочим странным повадкам ты должен относиться столь же беспристрастно? Ты грешишь предубеждениями не меньше, чем те люди в Денвере, которых ты в этом обвиняешь.

– Берди, я получил старомодное воспитание…

– Отлично. Прекрасное оправдание. Тебе его хватит на всю оставшуюся жизнь. Не хочешь чего-нибудь делать – и оправдание под рукой.