Евгений Гришковец - Последний праздник

• Название: Последний праздник
• Автор: Евгений Гришковец
• Жанр: Современная проза

Новый рассказ Евгения Гришковца.

---

На полках магазина в основном стояли банки с рыбными консервами. Они меня совершенно не интересовали и, должно быть, не интересовали никого, потому что были составлены в причудливые пирамиды. На прилавке стояли коробки с конфетами. Их было три. В двух находились слипшиеся в монолит карамельки без фантиков, в одной “подушечки”, а в другой леденцы “Дюшес”. В третьей коробке были ириски “Золотой ключик” в бумажках. Их я купил целый килограмм. Продавщица завернула конфеты в газету “Боевая вахта”. Ещё я купил пряников, которые пришлось вырубать из коробки железным совком. Пряники тоже слиплись в большой сладкий кирпич.

Потом я купил три пачки самых лучших сигарет с фильтром. Сам я не курил, но хотел угостить ребят. Пачку какао-порошка “Альбатрос” я взял от недостатка воображения.

Ещё потом я указал пальцем на трёхлитровую стеклянную банку яблочного повидла и попросил посчитать, сколько за всё это должен. Продавщица постучала на счётах и сказала сумму, которая меня обескуражила. Денег оставалось ещё много.

И тогда я подошёл к тому, к чему даже в самых смелых мыслях не решался приблизиться… Возле кассы, на отдельном прилавке стояли пятилитровые банки с овощным ассорти венгерского производства. Высокие эти банки были наполовину заполнены крепкими маленькими пупырчатыми маринованными огурцами тёмно зелёного цвета, а другую половину банки заполняли крупно порезанные красные перцы. Всё это утопало в прозрачном, как слеза, маринаде-рассоле. На банке было большими буквами написано “GLOBUS”. Когда мы бывали в магазине, мы рассматривали эти банки, как аквариумы с диковинными рыбами. У нас на корабле было несколько ребят, которые утверждали, что пробовали эти огурцы и перцы. Они говорили, что это очень вкусно. А выглядело это просто сумасшедше.

Я посмотрел на те деньги, которые у меня остались и не веря самому себе и тому, что я делаю, шагнул к “Глобусам” и ткнул в одну из банок пальцем. (Когда пятнадцать лет спустя я выбирал первый в своей жизни автомобиль, и выбрал… я трепетал существенно меньше).

Мои покупки продавщица сложила в две старые затасканные сетки-авоськи.

— Занесешь в следующий раз. Не забудь, я тебе свои сетки даю, именинничек, — сказала она.

— А водки мне не продадите? — вдруг сказал я. Это было очень смелое высказывание, но после покупки “Глобуса” мне вообще ничего не было страшно.

— Ты офонарел что-ли?! — совершенно другим тоном сказала она. — Мальчик, какая тебе водка? В этом магазине её отродясь не продавали. Военный магазин! А детям спиртное продавать — это вообще грех.

Тут я объяснил, что водка нужна не мне, а тому, кто меня сюда отпустил. Я соврал, конечно. Просто мне очень хотелось блеснуть удалью и удивить парней. И врал я убедительно.

— Чёрт с тобой, — в конце концов сказала она, — деньги-то у тебя ещё остались?

Потом мы с ней шли по заваленному и засыпаемому снегом посёлку уже в

полной темноте. Я шёл, не зная куда, и даже не чувствовал вес авосек, которые были у меня в руках.

Возле одного двухэтажного деревянного дома она забрала все оставшиеся мои деньги, зашла в дом, а через пять минут принесла мне бутылку из-под газированного напитка “Буратино”.

— Самогонка, — громким шёпотом сообщила она, — очень хорошая. Проверенная, не бойся. Здесь все её пьют. Но ты забудь, где её взял. Понял? И прости Господи мне этот грех!

Я уходил из посёлка очень радостный, а может быть даже счастливый. Я чувствовал, что несу радость и удовольствие своим сослуживцам, да что там сослуживцам… Соратникам! Братьям по оружию! Мне 20 лет! Я несу самогонку и фантастическую закуску своим товарищам. Они будут благодарны мне!

Единственное, что меня беспокоило в тот момент, это то, что я явно опаздываю, и срок увольнения на берег заканчивается. А идти было далеко и трудно. Темно, далеко, много снега под ногами, и снег валил сверху. Я спешил. Я фантазировал, как достану банку с огурцами и перцами, а когда все заговорят про то, что к такой закуске полагается… я достану бутылку.

Авоськи своими тонкими ручками резали ладони. Бутылка, которую я спрятал в кармане шинели, мешала шагать. Я достал её и засунул в авоську между банкой с повидлом и свёртками. “GLOBUS” находился отдельно от всего. Шёл я всё равно довольно скоро, но времени было явно недостаточно.

Я не так боялся гнева старпома, как срыва чаепития и праздника. Моего праздника, устраиваемого мною в честь меня. Но к назначенному времени всё равно было не успеть. Ботинки совсем промокли, брюки почти до колен тоже, края шинели можно было выжимать. Но я шёл, даже не запыхавшись. Шёл сильно.

Когда впереди замаячил свет фар, я спрятался за дерево. Через минуту мимо меня прополз старенький, пузатый автобус. Мы любили этот автобус, он увозил вечером свободных от вахты офицеров домой. На нём часто уезжал и старпом. Правда, утром этот автобус, если мог пробиться сквозь снег, привозил всех обратно. Но, главное, что он их увозил.

Я опоздал. На кораблях опустили флаги, вечерняя вахта заступила по местам. Свободные офицеры уехали по домам. Но я не боялся. Я знал. В кубрике меня радостно встретят, принесут чайник кипятку и хотя бы полчаса мне будут благодарны и мне что-то искренне скажут…

Когда от пирса меня отделяла последняя сопка, и дорога уходила вправо, огибая её, я решил срезать путь и свернул с дороги. Склон сопки был не очень лесистым, и снег тут был не очень глубоким. Ветер сдувал его и уносил. Но всё же снега было по колено. Матросские суконные брюки, хромовые ботинки, длинная шинель и две тяжёлые авоськи — плохая экипировка для преодоления заснеженных сопок.

Когда я добрался до вершины, я уже пожалел, что решил срезать путь. Я постоял на почти лысой вершине сопки, поставил авоськи в снег и отдышался. Внизу, сквозь снежную пелену виднелись корабли и мой корабль. Там горели огни, но звуки не долетали до меня. Их гасил падающий снег. Это было так красиво, что я широко улыбнулся и громко крикнул: «Э-э-э-й!»

Я чувствовал, что этого никто не услышит. И именно от этого кричал свободно и в полную силу. Отчего-то стало совсем спокойно и ещё стало наплевать накажут меня или нет. Да кто они такие все, чтобы меня наказывать?! Какая мне разница, что они обо мне думают и говорят. Я не должен на них обижаться. Если я стану на них обижаться, значит мне не безразлично то, что обо мне думают офицеры и наш старпом. А если они мне не безразличны, значит я такой же, как они?! Нет, я другой, я не такой! Мне безразлично, а значит, меня они обидеть не могут. Мне будет не обидно, мне будет всё равно.

Я думал так и чувствовал: «Вот! Вот они 20 лет! Вот она взрослость и сила. Я понял… Я понял!» Мне было так хорошо от неожиданно пришедших этих мыслей и чувств, что я крикнул ещё.

Спуск с сопки был двух видов: пологий — покрытый сосняком и очень заснеженный, и каменистый — крутой, но почти без снега. Я выбрал второй. Тропинка по крутому спуску была изучена наизусть и исхожена многократно.

Снег падал. Было темно, но не кромешно. Снег, казалось, своей белизной слегка освещал пространство. Я стал спускаться. Снег здесь тоже лежал, но его было немного. Я ступал осторожно. Руки с авоськами пришлось приподнять, чтобы не стукнуть банки о невидимые из-за снега камни.

Хромовые мои ботинки на почти плоском резиновом ходу скользили ужасно. Я балансировал и ловко перешагивал опасные места. Моё двадцатилетнее тело, привыкшее к трапам, коридорам и качающейся палубе корабля, доставляло мне радость и гордость.

Я спустился на треть, когда каблук левого ботинка скользнул по гладкому, присыпанному снегом камню, и я чуть не упал назад, но удержался на ногах, мне удалось прогнуться и правильно подставить правую ногу. При этом руки я поднял выше и согнул в локтях, чтобы не разбить свою ношу. Но от этого движения авоськи качнулись и слегка стукнулись друг о друга у меня за спиной. Удар был не сильный, но какой-то тяжёлый. Звук был такой, как в кино. С таким звуком в кино проламывают черепа тяжёлыми предметами.

Я весь похолодел и сразу поставил авоськи на снег. Снег вокруг банок стал тут же проседать и таять. Я упал на колени и даже начал судорожно сгребать руками этот снег к авоськам. В холодном воздухе почувствовался сильный запах пряного рассола и алкоголя.

Я стоял на коленях и смотрел на всё это довольно долго……………

Все три банки разбились. У “Глобуса” откололось дно, красные перцы и твёрдые огурцы, как рыбы из разбитого аквариума, выплеснулись на камни и замерли. Повидло, загустевшее от холода, ползло на снег. Самогон залил свёртки с пряниками, сигареты и конфеты. Сверху всего, как насмешка, лежала пачка какао-порошка, сухая и невредимая.

Я взял её правой рукой, встал и забросил подальше.

Потом я спустился вниз на несколько шагов, сел на камень и заплакал. Потом я зарыдал.

Плакал я долго, устал плакать и перестал. Я сидел и смотрел на корабли, до которых оставалось пройти совсем немного. Снег падал отвесно. Слёз во мне уже не осталось, но я всё всхлипывал и всхлипывал, как когда-то, когда у меня украли велосипед, а папа отругал меня за это. Как когда я минут пятнадцать пытался вытащить на берег случайно попавшуюся мне на крючок какую-то большую рыбу, но она сорвалась и уплыла, а мне никто не поверил, да ещё и посмеялись надо мной. Как когда пацаны из класса, объединившись в тот раз против меня… вероломно обманули и жестоко обидели.