Джон Гарднер - Грендель

• Название: Грендель
• Автор: Джон Гарднер
• Издательство: Академический проект
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1995

Будучи профессиональным исследователем средневековой английской литературы, Гарднер с особенным интересом относился к шедевру англо-саксонской поэзии VIII века, поэме «Беовульф». Роман «Грендель» создан на литературном материале этой поэмы. Автор использует часть сюжета «Беовульфа», излагая события с точки зрения чудовища Гренделя. Хотя внешне Грендель имеет некоторое сходство с человеком, он — не человек. С людьми его роднит внутренний мир личности, речь и стремление с самореализации. В этом смысле его можно рассматривать как некий мифический образ, в котором олицетворяются и материализуются нравственные и духовные проблемы, существенные для каждой человеческой личности.

---

Я начал войну против Хродгара вовсе не потому, что он метнул в меня боевой топор. То было только ночное помрачение рассудка. Я легко отнесся к этому и вспоминал впоследствии, как вспоминаешь упавшее на тебя дерево или гадюку, на которую случайно наступил, хотя Хродгара, конечно, следовало опасаться куда больше дерева или змеи. Намного позже, когда я был уже взрослым, а Хродгар стал очень-очень старым, я ожесточил свою душу и решил уничтожить его — медленно, беспощадно. Если бы его таны время от времени не сообщали о том, что видели мои следы, он, наверное, позабыл бы о моем существовании.

У него было много дел. В лесу я обычно забирался на высокое дерево и сквозь ветви наблюдал за происходящим.

Поначалу там были разные группы людей: мелкие, суетливые отряды, которые пешком и на лошадях шныряли по лесу; хитроумные убийцы, действовавшие сообща; летом они охотились, зимой дрожали от холода в пещерах или крохотных хижинах и лишь изредка выбирались на поиски пищи, медленно и неуклюже бороздя глубокие сугробы. Их бороды, брови и ресницы покрывались ледяной коркой, и я слышал, как они хныкали и стонали на ходу. Когда два охотника из разных отрядов встречались в лесной чаще, они дрались, пока снег не обагрялся кровью, потом, тяжело дыша и вскрикивая, уползали в свои лагеря и там плели небылицы о том, что с ними случилось.

По мере того как отряды становились больше, они захватывали какой-нибудь холм, вырубали на нем деревья и из них строили лачуги, а на вершине сооружали огромный уродливый дом с островерхой крышей и большим каменным очагом, и ночью этот дом служил им защитой от нападения других отрядов. Его стены изнутри были причудливо разрисованы и увешаны по-, лотнищами, и все перекрестья балок и насесты охотничьих соколов были украшены резными фигурками жаб, змей, драконов, оленей, коров, свиней, деревьев и троллей. При первых признаках весны они вытаскивали изображения своих богов, разбрасывали семена по склонам холма и вокруг хижин и устанавливали деревянные загоны для свиней и коров. Пока мужчины охотились, женщины обрабатывали землю, кормили скот и доили коров, и когда мужчины в сумерках возвращались с волчьих троп, женщины готовили пойманную дичь, а мужчины шли в дом и пили хмельной мед. Затем все принимались за еду, сначала мужчины, потом женщины и дети, мужчины пьянели, распалялись и все громче обсуждали, как они завоюют соседние холмы. Я, притаившись во мраке, слушал их шумные речи, от которых мои брови ползли вверх, губы сжимались, а волосы на загривке вставали дыбом, как свиная щетина. Все эти банды действовали одинаково. Со временем их взаимные угрозы стали меня не столько возмущать, сколько забавлять. Мне было все равно, как они поступают друг с другом. Я слабо верил в серьезность их намерений — ведь даже волк не бывает беспощаден к другим волкам, но в этих непонятных угрозах было что-то зловещее.

Во время бражного застолья они выслушивали друг друга, хитрые крысиные лица застывали, внимая хвастливым словам, острые, как иглы, глазки недоверчиво сверлили говорящего, а черные боевые соколы, не мигая, смотрели вниз со своих насестов. Когда один из них заканчивал свои бредовые угрозы, вставал следующий и поднимал кубок из бараньего рога или вытаскивал меч, а иногда, если был слишком пьян, делал и то и другое одновременно, и рассказывал всем, что собирается совершить он. Время от времени из-за какого-нибудь пустяка вспыхивала ссора, и тогда один из них убивал другого, и словно запекшаяся корка крови отделяла убийцу от остальных: они обсуждали этот случай и либо прощали убийцу в силу каких-то причин, либо прогоняли его в лес, где он жил, воруя из отдаленных загонов мелкую живность, точно раненая лисица. Иногда я пытался помогать изгнаннику, иногда пытался не обращать внимания, но они были коварны и вероломны. В конце концов мне не осталось ничего другого, как поедать их. Хотя, как правило, пьяные ссоры редко заканчивались изгнанием. Обычно мужчины горланили свои дерзости, и застолье становилось все веселее и все шумнее. Король хвалил одного, ругал другого, никто не обижался, за исключением разве какой-нибудь женщины, которая сама «а это напрашивалась, и потом все валились и засыпали вповалку, друг на друге, как ящерицы, а я в это время уволакивал корову.

Но угрозы были серьезны. Скользя незамеченным от лагеря к лагерю, я замечал, как изменялась их пьяная болтовня. Была поздняя весна. Еды было вдоволь. Каждая овца или коза принесла по паре близнецов, лес изобиловал дичью, и на склонах холма зрели первые урожаи.

— Я отберу их золото и сожгу их дворец! — рычал какой-нибудь человек, потрясая мечом так, что острие словно пылало огнем, а другой, с глазами как две булавки, подзуживал:

. ; — Давай прямо сейчас, Коровья Морда! Я думаю, ты даже трусливее своего отца.

Люди хохотали. Я отступал в темноту, приходя в ярость от дурацкой необходимости шпионить за ними, и скользил к следующему лагерю, где слышал то же самое.

Затем однажды, около полуночи, я набрел на развалины дворца. Коровы валялись в своих загонах, кровь, булькая, хлестала у них из ноздрей, на шеях зияли дыры от копий. Ни одна не была съедена. Валялись сторожевые псы, словно темные мокрые камни, и скалили клыки их отрубленные головы. Над разрушенным дворцом вились языки пламени и поднимались столбы едкого дыма, а люди внутри (никто из них опять же не был съеден) превратились в маленькие, как карлики, черные и хрустящие головешки. В дыру на месте крыши врывалось небо, и деревянные скамьи, козлоногие столы, подвесные кровати, сорванные со стен, были разбросаны на опушке леса и сверкали угольной чернотой. Золото исчезло бесследно, валялась лишь оплавленная рукоять меча.

После этого начались войны, воинственные песни и изготовление оружия. Если песни говорили правду — а я полагаю, что, по крайней мере, одной-двум можно было верить, — войны были всегда, а все, что . я видел до этого, было просто периодом взаимного истощения.

С высоты дерева я рассматривал дворец, в ветвях подо мной распевали песни ночные птицы, лунный лик прятался в башне облаков, все замерло, только легкий весенний ветерок шевелил листву да внизу около свинарника прохаживались двое мужчин с боевыми топорами и вертелись собаки. Мне было слышно, как в зале Сказитель повествует о славных подвигах умерших королей — как они раскалывали чьи-то головы, сносили напрочь какими-то драгоценными мечами вместе с ожерельями, — его арфа подражала взмахам мечей, торжественно звенела вместе с-благородными речами, мягко вздыхала, вторя мертвым героям. Каждый раз, когда он останавливался, подбирая фразы для того, что хотел сказать дальше, все разом начинали кричать, хлопали друг друга по спинам и пили за здоровье Сказителя, желая ему долгих лет жизни. Под сенью дворца и возле пристроек мужчины, насвистывая или мыча себе под нос, сидели и правили оружие: прилаживали бронзовой лентой наконечники к ясеневым древкам копий, смазывали лезвия мечей змеиным ядом, наблюдали, как золотых дел мастер украшает рукоятки боевых топоров. (Золотых дел мастера были в почете. Одного из них я помню особенно хорошо: тощий, самодовольный, высокомерный человек среднего возраста. Он никогда не говорил с остальными, лишь изредка посмеивался: «Хе, хе, хе».) Затем внезапно птицы на ветвях подо мной смолкали, и вдалеке за полем я слышал скрип кожаной упряжи. Дозорные и их собаки останавливались и замирали, словно пораженные молнией; собаки начинали лаять, и в следующее мгновение двери с грохотом распахивались и из дворца с безумным видом, спотыкаясь, выбегали люди. Вражеские кони с топотом вылетали на возделанные участки, перепрыгивали через ограды, разгоняя мычащих коров и визжащих свиней, и обе группы людей бросались в атаку. На расстоянии двадцати шагов они становились друг против друга и обменивались бранными криками. Предводители сторон потрясали копьями в высоко поднятых руках, завывая во всю силу легких. Ужасные угрозы, судя по тем словам, которые мне удавалось разобрать. Что-то об их отцах и отцах отцов, что-то о справедливости, чести и законном возмездии — на шеях вздувались жилы, глаза выкатывались из орбит, как у новорожденных жеребят, пот стекал по плечам. Затем начиналось сражение. Летели копья, звенели мечи, стрелы дождем сыпались на окна и стены дворца и долетали до края леса. Кони вставали на дыбы и опрокидывались, метались вороны, как охваченные огнем летучие мыши; люди шатались, яростно жестикулировали, выкрикивали оскорбления, умирали или прикидывались умирающими и уползали в сторону. Иногда нападавших оттесняли назад, иногда они брали верх и сжигали дворец, иногда они захватывали в плен короля округи и отбирали у его людей оружие, золотые кольца и коров.

Все это было непонятным и пугающим, и я никак не мог в этом разобраться.

На дереве я был в безопасности, и дерущиеся люди были для меня ничем, за исключением того, конечно, что говорили на языке, похожем на мой, и это означало — невероятно, — что между нами есть какая-то связь. Если что и вызывало у меня отвращение, то это их расточительность: все, что они убивали, — коров, лошадей, людей — они оставляли гнить или сжигали. Я собирал все, что мог, и пытался делать запасы, но моя мать ворчала и морщилась от дурного запаха.