Грегори Нормингтон - Корабль дураков

• Название: Корабль дураков
• Автор: Грегори Нормингтон
• Издательство: АСТ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-020853-7

«Корабль дураков», дебютный роман 25-летнего писателя и актера Грегори Норминтона – лучший пастиш на средневековую тему после «Имени Розы» и «Баудолино» Умберто Эко. Вдохновясь знаменитым полотном Иеронима Босха, Норминтон создал искуснейшую постмодернистскую мозаику – оживил всех героев картины и снабдил каждого из них своей историей-стилизацией. Искусное подражание разнообразным высоким и низким штилям (рыцарский роман, поэзия вагантов, куртуазная литература и даже барочная грубость Гриммельсгаузена) сочетается у Норминтона с живой и весьма ироничной интонацией. Это один из немногих примеров, свидетельствующих о великолепном знании автором своего предмета, не затененного мертвым наукообразием.

---

Как оказалось, это была тележка. Обыкновенная четырехколесная тележка. Ничего особенного. Но даже в немощном свете моего издыхавшего фонаря мне удалось разглядеть, что в этой тележке лежало. Мертвые тела. Они были свалены в кучу, как мусор. Как ненужные бумажные куклы. Кое-где из этого плотного клубка тел выпирала нога или сжатый кулак, застывший в трупном окоченении. Тележку тащили около Дюжины голых рабов, впряженных в тяжелые хомуты, от которых их спины и шеи были стерты до крови. Мне вдруг стало страшно: я почему-то не сомневался, что эти несчастные сгорбленные создания ориентировались в темноте по запаху Вернее, по вкусу воздуха. Потому что все они шли с высунутыми языками, наподобие ящериц. Наверное, их зрение атрофировалось за ненадобностью, ведь вся их жизнь проходила в сплошной темноте. Их невидящие глаза были похожи на созревшие фурункулы, и я заметил, как болезненно они сощурились даже на тусклый свет моего фонаря.

Меня невозможно было не заметить, я стоял прямо у них на пути, но рабы с тележкой не обратили на меня внимания. Как муравьи, огибающие препятствие на пути, они обошли меня и направились дальше своей дорогой. Впрочем, они тут же остановились. Те рабы, что толкали тележку сзади, открыли заднюю стенку и принялись вытаскивать трупы и швырять их в колодец. Вот именно, что швырять. Как дрова – без всяких церемоний. Когда тело ударялось о воду внизу, раздавался гулкий всплеск: он проходил эхом по каменным стенам колодца, а потом умолкал навсегда в бездонной тишине.

И тут я уловил краем глаза какое-то движение у тележки – целенаправленное движение, среди этих призрачных трупов. Сгусток подвижной тени. Я застыл в ужасе – ошеломленное неверие перед лицом неминуемой Смерти, когда у тебя перехватывает дыхание и тошнота подступает к горлу. Я попятился и прижался задним местом к колодцу, почти сел на край. Мой фонарь зашипел и померк, как будто его опустили в воду. И буквально в последний миг перед тем, как фонарь потух, я успел разглядеть карлика, прихвостня брата Кая, который бросился на меня со своей саблей. Я схватил его за запястье, вдохнул его жаркое дыхание, и тут наступила тьма. Я как будто ослеп, но я чувствовал острие сабли у самой щеки. Я впивался ногтями ему в руки, пока под ногтями не стало мокро. Он застонал и отпустил саблю, и только тогда я почувствовал, какой он на самом деле маленький и хилый. Как будто борешься с ребенком. Я протянул левую руку, пытаясь нащупать его лицо. Наткнулся на ухо, схватил его и рванул, так что оно осталось у меня в руке. Его вопли разбудили во мне жажду крови, смертоубийственный пыл: я резко дернулся вбок (при этом я надорвал поясницу и обеспечил себе хроническое люмбаго), намереваясь сбросить его в колодец. Но карлик вцепился в меня мертвой хваткой – а может быть, это я сам не удержал равновесия, – и мы вместе упали в холодную бурлящую воду.

Мы погрузились под воду, вцепившись друг в друга, словно любовники-самоубийцы. Будь я один, без своего недруга, я бы наверняка утонул. Ради такого ничтожного пустяка, как моя жалкая жизнь, мне не хватило бы воли выплыть. Нет, меня спасло не желание жить, а желание прикончить этого карлика, который пришел, чтобы меня убить. Я должен был выжить, чтобы убить его. Вдвойне ослепленный, оглушенный ревом воды и крови, стучащей в висках, я извернулся и надавил ему на живот. Надавил со всей силы, хотя мне приходилось преодолевать сопротивление воды – один раз, другой, третий. Мне в лицо ударила струя пузырьков воздуха: это жизнь выходила из моего врага. Я услышал, как ему в легкие хлынула вода. Карлик еще крепче сжал мою руку, но это был просто предсмертный спазм – в его пальцах уже не осталось сознательной силы. Его ногти вонзились мне в плащ, словно клещи. Я отодрал от себя его руку, и мое сердце возликовало, когда я почувствовал, как его тело опускается вниз, словно его засасывает жадным течением.

Я сам не знаю, как выплыл на поверхность. Сработал инстинкт выживания: тело само знало, что делать: оно било ногами и молотило руками, требуя воздуха, и вот, наконец, прорвалось сквозь убийственную мембрану.

Как описать эту подземную реку вам – людям, которые в жизни не переживали ничего подобного, разве что в самых ужасных кошмарах? Как я уже говорил, я вообще не видел ничего. И не слышал вообще ничего, кроме рева воды, которая билась в яростной схватке с камнем, что был ей и ложем, и берегами. Река просто несла меня за собой – мягкая, безымянная стихия, которая не умеет ни думать, ни чувствовать. Вонь стояла невыносимая. И только остатки врожденной брезгливости удержали меня от того, чтобы плюнуть на все и погрузиться обратно под воду: утонуть – это одно, утонуть в сточных водах – совсем другое. В конце концов я наткнулся на какую-то деревянную доску (то есть я понял, что это была доска, хотя, повторюсь, ничего не видел) и вцепился в нее. Так, цепляясь за деревяшку, в кромешной тьме, холодея от страха при одной только мысли о том, что в любую секунду меня может швырнуть о каменную стену, распрощался я со своей первой жизнью на этой земле – с Башней, с родителями и со всем, что у меня было прежде.

Впереди показался свет: сперва – едва различимая точка она росла, становилась все больше и больше, пока не стала напоминать coelum empyreum, пламенеющие небеса, куда, как считается, отправляются души праведников после смерти. Однако же мутный поток вынес меня не на небо, а к месту слияния сточных и соленых вод. Мои раны тут же защипало от соли. Свежий морской воздух обжег мне легкие, привыкшие к воздуху Башни. Вода накрыла меня с головой, а потом выбросила, новорожденного, в море.

Не знаю, как я добрался до берега. Может быть, море (которое поглощает все) в тот день просто было сыто и не стало глодать мои кости, а просто выплюнуло меня на серую гальку. Я долго лежал там, почти бесчувственный: без имени, без языка – свободный. В чувства меня привела серебристая чайка. Она клюнула меня в макушку и буквально набросилась на меня, как только я подал первые признаки жизни. Но чайка все-таки не осталась голодной: меня вырвало какой-то зеленой слизью, которую птица склевала прямо из-под меня. После того, как из меня излилась вся гадость, я почувствовал себя лучше, и мне удалось перевалиться на спину, как переваливаются тюлени, и взглянуть на безбрежное серое небо.

Поддавшись непрошеному, нежеланному даже порыву – как будто во мне еще что-то осталось от прежней жизни, некий рудимент прошлого, – я пошарил рукой под промокшей рубашкой и осторожно извлек из-за пазухи свиток. Но морская вода и нечистоты размыли написанное, так что прочесть что-либо не представлялось возможным. Да, соль, кровь и дерьмо переписали послание Мастера по-своему. Мало того: они растворили бумажный клей, так что пергамент распался в клочки, которые я швырнул ветру, соленому и равнодушному. Теперь у меня не осталось вообще ничего. Я лежал у самой кромки воды, омываемый плеском прибоя. Еще будет время, чтобы встать и пойти; чтобы добыть пропитание; чтобы поговорить о погоде и о ценах на пиво. Еще будет время поездить по миру и посмотреть на его красоты и достопримечательные места, где можно и выпить, и помочиться – обязательно будет. А пока же я просто лежал и смотрел на небо. Но когда опустились вечерние сумерки, стало довольно прохладно. Домой возвращаться нельзя. Тебе нет убежища в тени Башни. Там, на морском берегу, я еще не знал, что эта тень будет преследовать меня всю жизнь, где бы я ни был. Она и сейчас надо мной нависает, вы разве не видите? Посмотрите, я весь в мурашках. Озноб пробирает меня до костей, и чтобы прогнать этот холод, мне приходится согреваться огненной водой. Когда я не сплю, я мечтаю заснуть. Когда сплю, я мечтаю проснуться. У меня есть одна мечта. Только одна, никаких других. Поселиться в каком-нибудь тихом месте, вдали от людей; на острове посреди озера, где я построю себе хижину, и посажу грядку бобов, и поселю в улье пчелиный рой, и обрету покой, и буду предаваться мечтам, и Вдова Правда не будет меня беспокоить. [40]

Explicit fabula alta

Пролог шута

Раскаявшийся пропойца закончил рассказ. Благодарные слушатели храпят, лежа вповалку на палубе. Не спит только шут – хотя и он тоже периодически клевал носом.

Раскаявшийся пропойца: Я их не виню, Утомительное это дело – слушать. Гораздо труднее, чем рассказывать самому. (Он давит себе на живот, который тихонько булькает.) Что скажешь, Шут?

Шут: Забавная история. Ты правда сбежал через канализацию?

Раскаявшийся пропойца: Тебе не кажется, что я слишком вольно соединял метафоры? (Шут восклицает что-то невразумительное.) Может быть, стоит добавить визуальных деталей? (Шут, мастер двусмысленных жестов, пожимает плечами.) Господи, им не понравилось!

Обида творца, творение которого не получило признания, выражается в рвотных позывах, и наш рассказчик перегибается через борт. Воспользовавшись счастливой возможностью, Шут быстро взбирается выше по такелажу (уж он-то знает, как обставить свое выступление) и трясет жезлом, чтобы разбудить остальных. Мутным и сонным, им все же приходится просыпаться.