Збигнев Ненацки - Раз в год в Скиролавках

• Название: Раз в год в Скиролавках
• Автор: Збигнев Ненацки
• Жанр: Современная проза

Как родилась книга? Недалеко от моего дома ночью убили девочку. Приехала милиция. Установили, что убийство совершено на сексуальной почве. Стали опрашивать всех жителей деревни, пришли и ко мне. Полковник говорит:

— Того, кто ворует кур, надо искать в курятнике. А того, кто убивает на сексуальной почве, надо искать, изучая интимную жизнь людей. Но мы не в состоянии этого сделать, потому что люди чаще всего обманывают. Девушки, например, говорят, что у них вообще еще никого не было, поэтому о том, кто каков, они понятия не имеют. Вот если бы можно было приоткрыть крыши домов и посмотреть, кто как живет...

Милиция уехала, а я понял, что, как писатель, я могу приподнять эти крыши. В своем воображении я могу создать такую деревню, такую ситуацию и, в конце концов, найти убийцу. И именно этой цели служит в книге эротика. Это — не для развлечения, не для украшения и не для того, чтобы меня больше читали — я и так популярен, и не для денег — у меня их много. Эротика это элемент следствия, ее нельзя из книги выбросить. Одна старая пани, цензор из издательства в Ольштыне, хотела снять хотя бы одно слово и не смогла, потому что каждое из них ключ к разгадке: кто убийца? Мы изучаем сексуальную жизнь людей и смотрим: а этот мог или нет? А тот?

---

— Какой милый молодой человек, — закричала эта дама, протягивая Порвашу теплую ручку с острыми длинными ногтями. — Вы не обманули нас, доктор, когда говорили, что у вас тут, в отеле, очаровательный приятель, -…

Доктор Неглович сидел на удобном диване, который в случае необходимости мог служить второй кроватью. В руке он держал чашку черного кофе, на подносе, стоящем на длинном столике у стены, Порваш увидел бутылку французского коньяка, три рюмки, три бутылки кока-колы, какие-то бутерброды, печенье. Видимо, только что этот поднос прибыл сюда из гостиничного ресторана. Доктор встал, поклонился обеим пани и представил им Порваша, говоря:

— Это художник, который продает свои картины аж в Париже, пан Богумил Порваш. А эти две очаровательные дамы прибыли из далекой Канады. Это Зофья Хробот, — поклонился он старшей женщине, — и Дженни Хробот, — он указал на молоденькую девушку. — Они приехали, чтобы навестить родные края, а может быть, и найти мужчину, достойного руки пани Зофьи, которая уже год, как вдова. Обеспеченная вдова, у нее есть фабрика вафель вблизи Торонто.

Когда доктор окончил презентацию, Дженни хотела пойти в уборную, но ее остановил строгий голос матери.

— Дженни, вернись! Ты уже третий раз идешь в уборную. Мой муж, — заявила пани Хробот, как будто это могло объяснить поведение дочери, — был анабаптистом. Он все время повторял мне: «Есть время обниматься и время, чтобы уходить из объятий». Но в нашей жизни было больше уходов из объятий, чем самих объятий. Может быть, поэтому Дженни и уродилась такой нервной.

Дженни встала у окна, глядя в темноту ночи, на невидимое озеро. От девушки исходило какое-то удивительное безволие, ее длинные руки, казалось, бессильно висят вдоль боков, и хоть глаза ее были открыты, казалось, что она дремлет, глядя во мрак за окном. Зато у ее матери, похоже, был избыток сил и жизнелюбия — и за дочку, и, может быть, даже за умершего мужа.

— Садитесь, выпейте, пане Порваш, — она решительно подтолкнула Порваша к дивану, к месту возле доктора. — Вот ваша рюмка. И бутерброд на закуску, печенье вот грызите.

Порваш выпил рюмку коньяку и сразу заметил, что голые предплечья пани Зофьи Хробот кругленькие, как скалки, а гладкая кожа переливается, как необычайно нежный материал. Но Порваша притягивала Дженни; он не мог оторвать глаз от ее задика, маленького, как у зайца. Он, однако, помнил, что говорил ему доктор, — эта девушка обладала мужским телосложением, только в малых количествах вырабатывала женские гормоны, что вызвало ее высокий рост. Может ли паненка с небольшим количеством женских гормонов и мужским телосложением быть полноценной женщиной, а не одним из тех миражей и иллюзий, которые ждут мужчину в пустыне, называемой жизнью? Он с облегчением вздохнул, когда задик Дженни исчез из его поля зрения — паненка уселась на диван, ладони заложила между худеньких ног, свесила голову и, казалось, засыпала.

А пани Зофья с оживлением, то наливая Порвашу коньяк, то подавая ему бутерброд или печенье, делилась своими впечатлениями о родной стране. Месяц она была у своих далеких родственников, через неделю возвращалась с дочерью в Канаду. Последние две недели перед отъездом она решила провести в отеле.

Дженни снова хотела пойти в уборную, но и в этот раз ее остановил повелительный голос пани Зофьи, которая удобно уселась возле доктора, так, что тот оказался зажатым между ней и Порвашем. Подогретый коньяком, художник распространялся о своих картинах, о бароне Абендтойере, толстое и горячее бедро пани Зофьи все сильнее напирало на бедро доктора, а ее ухоженная рука то и дело как бы невзначай опускалась на колено Негловича. Тогда доктор брал руку пани Зофьи со своего колена, галантно целовал, несколько дольше удерживал, пока не начал присматриваться к ней с необычайным любопытством.

— Что вы такого увидели на моей руке, доктор? — забеспокоилась пани Зофья Хробот. — Вы интересуетесь хиромантией?

— Боже упаси, — ответил доктор Неглович, возвращая пани Зофье ее руку так, как это делает человек некурящий, когда его угощают сигаретой. — По врачебной привычке я всегда осматриваю у людей ногти, потому что не одну тайну можно по ним узнать.

— Правда? — удивилась пани Зофья, поднося к глазам свои руки и с любопытством к ним присматриваясь.

Сделал это и художник Порваш, убедившись, что под ногтями он носит следы разных красок.

— Ногти, милая пани, — сказал доктор, — по-латыни называются «унгуес» и являются гладкими роговыми пластинками, которые растут со скоростью миллиметра в сутки. У здоровых людей они имеют розовую окраску и бывают заметно выпуклыми поперек. Ногти правой руки более широкие, чем ногти на левой руке, у левшей — наоборот. Таким образом, посмотрев на ногти, сразу можно сказать, владеет ли кто-то лучше правой или левой рукой. Коричневая окраска ногтей случается у беременных женщин, во время климакса, при увеличении щитовидной железы, а также при циррозе печени. А покраснение тканей под ногтями мы наблюдаем у людей, страдающих сердечными болезнями, при неполном смыкании клапанов. Желтая окраска ногтей наблюдается при желтухе, бледно-розовая — при малокровии, темно-красная — при полицитемии. Окраска, приближающаяся к черной, бывает при диабете или возрастном уплотнении артерий нижних конечностей, так как у человека есть ногти и на ногах. Белые пятнышки на ногтях, или, как говорят в народе, «цветение», случается у тех, кто страдает гормональными расстройствами, а также при авитаминозах. Большое значение имеют поперечные полоски шириной до двух миллиметров цвета тумана, с расплывчатыми краями. Они появляются после перенесенного сыпного тифа и при экземе. Ногти длинные и узкие мы встречаем у людей с астеническим телосложением, а короткие и широкие — у особ с пикническим. Увеличение ногтей происходит при акромегалии и при некоторых болезнях нервной системы, как и при кровоизлиянии в мозг. Уменьшенные ногти мы замечаем при поражении нервов, при эпилепсии. Бывают ногти так называемые «загарковые», которые свидетельствуют об определенных заболеваниях организма, а бывают «ложечкообразные», которые, в свою очередь, свидетельствуют о совершенно других болезнях. Мы встречаемся с утолщениями ногтевой пластинки, с ногтями, похожими на когти, которые некоторые литераторы называют «ястребиными». Это явление может быть вызвано акромегалией, тромбозным воспалением вен, расстройством системы кровообращения и старческим увяданием. Мы знаем ногти в крапинку, с поперечными бороздками, ломкие, с истонченной пластинкой. Впрочем, каждое из этих проявлений имеет свою причину. О человеческих ногтях можно говорить бесконечно, можно только пожалеть, что так редко удается о них почитать в какой-нибудь современной повести.

Пани Зофья подала доктору свои ладони, как песик лапки, когда он выполняет команду «служи!».

— Откройте же мои самые глубокие тайны, доктор, — попросила она чуть боязливо.

Доктор немного отодвинулся от пани Зофьи, чтобы освободить свою ногу, прижатую толстым бедром, взял ее руки в белые пальцы и сообщил:

— Ногти ваши имеют нормальную форму и толщину. Лак, которым вы пользуетесь, выпущен лучшей в мире фирмой, не трескается и не облезает. Это неопровержимо свидетельствует о том, что вы — женщина, которая может дать счастье каждому, даже самому требовательному мужчине. И вообще, эта рука мила для глаза и приятна на ощупь.

Говоря это, доктор оставил ладонь пани Зофьи, поднялся с дивана, приблизился к Дженни и без разрешения поднял ее ладонь, настолько безвольную, как будто она принадлежала кукле.

Ногти Дженни он осматривал недолго. Потом что-то сказал девушке по-английски, а та, покраснев, тут же вырвала из его руки свою ладонь, встала с дивана и пошла в уборную.

— Что он ей сказал? — спросил пани Зофью заинтригованный Порваш. — Ах, ерунду, — пожала она пухлыми плечами. — Доктор заверил Дженни, что она здорова и не должна волноваться из-за состояния своих нервов.

Этот ответ не удовлетворил любопытства Порваша, и он насел на доктора:

— Скажите нам, какие ногти у Дженни.

— У нее ногти обгрызенные, — объяснил доктор. А потом наклонился к пани Зофье, говоря:

— Разрешите, я откланяюсь. Уже поздно, а я люблю рано ложиться спать. Пани Хробот поймала Порваша за руку.

— Но вы здесь останетесь, правда?

Неглович вышел из комнаты, Дженни не возвращалась из уборной. У Порваша на шее оказались пухлые руки пани Зофьи, и он услышал ее горячий шепот:

— Вы ведь не покинете одинокую женщину, пане художник? Мой муж был анабаптистом и говорил, что есть время обниматься и уходить из объятий, но в моей с ним жизни больше было уходов от объятий.

На своей впалой грудной клетке Порваш вскоре почувствовал тяжесть стянутых твердым бюстгальтером грудей пани Зофьи, которая отняла одну руку от его шеи и свои когтистые пальцы всунула в декольте черной рубашки, до боли щипля завитки его черных волос. Художник догадывался, что ждет его в объятиях женщины, которая так долго уходила от объятий, но мысль о фабрике вафель, о выездах за границу, о великолепии аэропортов приглушила в нем страх. Смелым жестом он сунул левую руку между обтянутых тонкими колготками толстых бедер пани Зофьи, а правой обнял ее и прижал к себе.