Владимир Нефф - Прекрасная чародейка

• Название: Прекрасная чародейка
• Автор: Владимир Нефф
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1997
• ISBN: 5-300-01055-3, 5-300-01052-9

Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.

«Прекрасная чародейка» (1979) завершает похождения Петра Куканя. Действие романа происходит во время тридцатилетней войны (1618—1648). Кукань становится узником замка на острове Иф. На землю своей родины он пробрался тогда, когда там полыхала война.

---

Шел январь тысяча шестьсот тридцать второго года, то есть второй год так называемой Шведской войны, начавшейся с того, что король Густав Адольф высадился в Померании, и четырнадцатый год Немецкой войны, которую мы ныне, три с лишним века спустя, храня в памяти дату ее окончания, называем войной Тридцатилетней. Король Густав Адольф только что остановился на зимних квартирах неподалеку от названного нами места, в старинном славном городе Майнце на Рейне, что весьма раздражало фактического короля Франции кардинала Ришелье; он, правда, поддерживал Немецкую войну деньгами и затягивал ее с помощью дипломатических интриг, но ему не нравилось, что театр военных действий приблизился к священным французским границам. Добавим между прочим, что, возможно, именно близость шведов и привлекла в Черный лес, какими бы ни были ее замыслы и интересы, шайку веритариев.

Зима стояла вялая, пасмурная. Шум леса был исполнен недобрых предвестий и тоски, хватающей за сердце. По ночам чаще и печальнее обычного ухали филины.

В тот день, с которого начинается наша заключительная глава, забрел к «Вурдалаку» бродяга-солдат, направлявшийся, по его словам, в Майнц, дабы предложить свои услуги шведу. То был мужчина не молодой и не старый, лет сорока, не высокий, но и не низенький, строения широкого, жилистый, мускулистый — ни грамма жира или мякоти. Уютно усевшись возле печки, за кувшином дешевого молодого вина, которым его охотно угостили посетители корчмы, жаждавшие услышать о том, что делается в далеком мире, солдат рассказывал такие невероятные и сумасшедшие байки из своей жизни, что слушатели — кузнец, мельник да простые лесорубы и пастухи — не поспевали качать головами в знак недоверия к такому беспардонному вранью, подталкивать друг друга локтями и ухмыляться странностям его речи. Ибо изъяснялся солдат на этаком воляпюке скитальцев, которые знают дюжину языков, но ни одного как следует. А рассказывал солдат, что в молодости служил в турецких янычарах, принял тогда магометанскую веру и дослужился до янычарского генерала. Карьера сказочная, всяк согласится, но счастье Франца — солдата звали Францем — длилось недолго, так как султан, благоволивший к нему, был зарезан родным своим братом, который потом моментально велел прикончить всех сторонников убитого монарха. Франц успел удрать, но во время бегства на корабле, на котором он плыл, вспыхнул бунт, судно потерпело крушение, и все утонули — все, кроме Франца: ему удалось доплыть до крошечного островка, и на нем прожил он почти год в полном одиночестве, питаясь морской нечистью, которую ловил руками и запивал дождевой водой, скоплявшейся в углублениях скал; наконец его заметили с корабля, державшего курс в индийские земли, и спасли. А знает ли кто из вас, что такое Индия? Когда в свое время Господь велел апостолу Павлу отправиться в эту страну, святой ужаснулся и сказал: «Куда угодно готов я идти, Господи, только не в Индию!» И он был прав, потому как нет места на земле хуже и отвратительнее индийской стороны. Люди там поклоняются коровам, а покойников не хоронят, оставляют просто на расклев хищным птицам; и там такая жарища, что на камне, раскаленном солнцем, хоть яичницу жарь, да еще присматривай, как бы не подгорела. Поэтому Франц при первой возможности смылся оттуда на португальском судне и прибыл в Австралию, где живут какие-то странные звери, детенышей они носят в мешочке, приросшем к брюху, а птицы там с теленка ростом и летать не умеют, зато бегают быстрее арабского скакуна. Лошади там мурлыкают, как кошки, и не бывает там ласточек, потому что, как известно, ласточки осенью улетают на юг, а в австралийской земле никакого юга нет. Ну, раз там нет юга, то Франц, когда ему осточертела Австралия, двинул на север и добрался до страны эскимосов, где женщины жуют своим мужьям сапоги, чтобы кожа стала мягче, и есть там у них огромная гора, называется Божьи часы: вся она алмазная, никто на ней не живет, ничто не растет, только раз в тысячу лет прилетает на эту гору маленькая птичка и точит на ней свой клювик; легенда говорит, что как стешет эта птичка клювом всю алмазную гору, значит, прошла секунда вечности, отсюда и название горы. Ну, а вернувшись в Европу из всех этих чудесных и диких краев, Франц застал войну уже в полном разгаре. И он сражался всюду, где была заваруха, и всюду проявлял храбрость, помог Тилли разбить Мансфельда, и Вальдштейну подсобил побить того же Мансфельда под Десау, потом, опять же под командой Тилли, задал жару датчанам, но в битве под Брайтенфельдом, где Тилли был побежден шведами, Франца ранили, и он три месяца провалялся, пока выкарабкался. И вот теперь он отправился в поход, чтобы проявить свое геройство уже в армии того самого Густава Адольфа, против которого столь успешно сражался в прошлом году и который показал себя опытным и надежным военачальником, крепости и городские стены падают перед ним как карточные домики, и не более чем через год — Франц ручается за это своей столь тяжко пострадавшей головой — этот король закончит всю войну последней победоносной битвой. А пока Франц готов к новым испытаниям, к новым баталиям, хотя от всего предыдущего уже вымотался, как шлюха после ярмарки. С голой задницей ввязался он в эти дела, с голой прошел через все и ничего другого не ждет, кроме как того, что ему снова наложат по голой, да что поделаешь — жить, правда, не обязательно, ведь давно уже научно доказано, что когда кто умрет, хотя бы сам папа или император, то ничего особенного не происходит и ничего не меняется, но все же жить хочется, хотя никто не знает почему: хочется, да и все тут.

Солдат Франц закончил рассказывать свои побасенки, и наступила тишина, которую нарушил кузнец, человек широкого кругозора, поскольку за время своих ученических странствий, каковые в ту пору были в обычае у немецких ремесленников, добирался даже до Швейцарии.

— Всему, что ты тут наболтал, махомедан ты этакий, — сказал кузнец, — я готов поверить и все проглотить, и алмазную гору, и зверей, которые носят детенышей в мешочках, даже то, что живет где-то дикий народ, поклоняющийся коровам; со всем я могу примириться и на все согласен, на все скажу, это, мол, правда — но только не на то, что ты, бродяга бродяжий, был генералом турецких янычаров. Я, брат, не вчера родился и не сегодня и хорошо знаю, кто такие янычары: это лучшая в мире армия, которая побеждала во всех походах, когда турки еще старались завоевать мир. И как подумаю, что такой проходимец, как ты, такой оборванец и голодранец был у них высшим командиром, — как подумаю об этом, то мне с того не смех и не грех, а просто тошно становится.

Солдат Франц, и не подумав обидеться, возразил:

— Верно, это довольно-таки странно, я еще и нынче, после стольких лет, сам дивлюсь, как это могло случиться. И все же это правда, и сейчас я тебе это докажу. Но прежде, чем начну доказывать, прими, пожалуйста, к сведению, что турецкий король, которого называют падишах или султан, назначил меня генералом янычаров отнюдь не по причине моего высокого рода, потому как я сын потаскушки, и не по причине моей учености — я, брат, при здравии своем и благочестии, в жизни не учился ни читать, ни писать, — и не потому, чтобы были у меня какие-то особые командирские таланты — я отроду никем не командовал, а был самым низким из нижних чинов; а назначил он меня генералом только и исключительно за мою телесную силу. Прежде, чем назначить меня этим самым генералом, он заставил меня бороться с человеком, сильнее которого тогда и на свете-то не было, да он и до сего дня был бы сильнее всех, кабы не утонул на том корабле, от которого мне удалось уплыть прочь. Это был, говорю, самый сильный в мире человек, и притом самый глупый, но это уж другая история. Теперь гляди — а потом уж говори.

С этими словами Франц ухватил кузнеца, как водится среди кузнецов, мужчину дюжего, левой рукой за шиворот, а правой под коленки, поднял его без заметного усилия и зацепил брючным ремнем за крюк, на котором вешают копченые окорока и круги колбас; снял же он его, орущего и колотящего пятками в стену, только когда кузнец заявил, что верит — Франц был генералом янычаров, и заказал для него двойную порцию молодого вина. Этот мелкий, но захватывающий эпизод в высшей степени развеселил прочих посетителей корчмы, так что корчмарка едва успевала бегать за новыми и новыми кувшинами и кружками вина, а корчмарь отмечать порции меловыми черточками на стене; один местный музыкант запиликал на своей скрипочке, и по мере того как убывал дневной свет, в корчме нарастал шум мужественных развлечений, и нельзя, да и не нужно сомневаться в том, что пьянка затянулась бы до ночи; но вдруг в деревне раздались пальба и крики, в трактир ворвался обезумевший батрак и завопил:

— Шведы! Рейтары! Грабят, убивают!

Так оно и было, и плохо пришлось деревне, если не сказать больше: банда шведских рейтаров напала на деревню, и всего-то прошло несколько минут, а что они успели натворить! Некоторые даже не потрудились слезть с седла и прямо на лошади въехали в жилища, как в конюшню; другие оставались снаружи — тот для того, чтоб поймать спасающуюся бегством девчонку да повалить ее прямо наземь, другой — проткнуть мальчишку, пытающегося вывести корову из хлева и удрать с нею в лес, третий поджечь сарай, чтоб посветить дружкам, занятым работой, а работа, Господи на небеси, так и кипела в руках этих трудяг! Было их человек с тридцать, от силы тридцать пять, не больше, но все — в домах, погребах, каморах и чуланах, в амбарах и сараях, — все так и кишело ими, всем хватало дела, все были веселы и счастливы, как только может быть счастлив человек, которому все дозволено, и он достиг самого желанного, о чем когда-либо мечтал, то есть полной свободы. Убивай кого хочешь, насилуй кого сумеешь, поджигай что горит, ломай что под руку попадет, оскверни, укради, разруби, расколи, разнеси, разорви, развали, проткни, растопчи, изрежь, размечи, рассеки, раскидай все, что тебе угодно уничтожить, что тебе понравится, — и все это с приятным сознанием, что поступаешь хорошо, ибо служишь в рядах тех, кто сражается за доброе дело. И ломали наемники мебель и сжигали ее в печах, в очагах, в плитах, хотя везде полно было дров, срывали двери и окна, взламывали сундуки и лари, выбрасывали из них без разбора одежду, посуду, инвентарь, колбасы, сало и увязывали в узлы, а вопли людей, которых они убивали и мучили, над которыми надругались, вливая им через воронку в глотку навозную жижу — это угощенье называлось «шведский напиток», — которым отрезали носы и уши, которых подпаливали на кострах, чтоб выведать, где они прячут деньги, — эти вопли смешивались с визгом и ревом бессловесных тварей, в шерсти или в перьях, — ибо шведы завернули в Гернсбах не просто гак, мимоходом, они собирались позадержаться здесь, повеселиться как следует, прежде чем двинуть дальше, то есть прежде, чем поджечь все, что еще осталось. И они резали, кололи, валили курей, свиней, коров, и потрошили и свежевали, и пекли, и жарили, и вообще устраивались по-домашнему, с удобствами. В одном доме застигли хозяйку, когда она варила похлебку к ужину, — и сунули ее головой в кипящую жидкость и придерживали, надавив ей ухватом на шею, пока она не перестала шевелиться. О том, что делали с прочими женщинами, безразлично, со старыми или молодыми, лучше умолчать; а о том, что выпало на долю детишек, и думать не хочется.