Майлз на Гапалинь - Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди

• Название: Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди
• Автор: Майлз на Гапалинь
• Издательство: Симпозуим
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

Флэнн О`Брайен и Майлз на Гапалинь – две литературные маски ирландца Бриана О`Нуаллана. И если первый писал на языке «туманного Альбиона», то второй – на языке народа Ирландии. С романами О`Брайена русский читатель уже знаком, пришло время познакомиться с Майлзом на Гапалинь.

«…Ирландская моя фамилия – О`Кунаса, мое ирландское имя – Бонапарт, и Ирландия – моя милая родина. Я не помню толком дня, когда я родился, а также ничего, что происходило в первые полгода, что я провел на этом свете, но, без сомнения, я в то время уже вел какую-то жизнь, хоть сам я ее и не помню, ибо не будь меня тогда, не было бы меня и теперь, а разум приходит к человеку постепенно, как и ко всякой другой твари.…»

---

– Ирландцы, – сказал он. – Мое ирландское сердце радуется при мысли о том, что я сегодня обращаюсь к вам по-ирландски на этом ирландском празднике в самом центре ирландскоговорящей области. Надо сказать, что сам я ирландец. Я ирландец с макушки до пят, ирландец спереди, сзади, сверху и снизу. Все вы здесь истинные ирландцы, как и я. Все мы до единого потомственные ирландские ирландцы. А тот, кто ирландец, будет ирландцем и впредь. И сам я, так же, как и вы, не сказал ни единого слова кроме как по-ирландски с того дня, как родился, и вот еще что: только и исключительно по-ирландски бывало сказано все, что бы ни говорил я в своей жизни. И раз мы истинные ирландцы, нам следует постоянно обсуждать друг с другом проблему ирландского языка, равно как и проблему ирландскости. Не будет никакой пользы от нашего знания ирландского, если мы станем беседовать на этом языке о неирландских вещах. Тот, кто говорит по-ирландски, но не обсуждает вопрос языка, тот в глубине души не истинный ирландец: такой человек не приносит пользы ирландскому духу, и это все равно, как если бы он насмехался над ирландским языком и оскорблял ирландцев. Нет ни одной вещи на свете, столь же милой и столь же ирландской, как истинные истинно ирландские ирландцы, беседующие на истинно ирландском языке на тему самого что ни на есть ирландского ирландского языка. И сейчас я объявляю этот праздник ирландски-открытым! Слава ирландцам! Пусть живет и процветает наш ирландский язык!

Едва благородный ирландец уселся на свою ирландскую задницу, большой шум и аплодисменты раздались среди собравшихся. Многие местные ирландцы ослабли от долгого стояния на ногах, поскольку ноги под ними подкашивались от вечного недоедания, но никто не произнес ни слова жалобы. После этого вступил Опасный Котенок, – высокий, обширный и почтенный муж с лицом темно-синим от бурного роста бороды и частого бритья. Он произнес еще одну прекрасную речь.

– Ирландцы! – сказал он. – Я от всей души приветствую вас, пришедших сегодня на этот праздник, и желаю крепкого здоровья, долгой жизни, процветания и удачи и всяческого счастья вам, всем вместе и по отдельности, до скончания дней и покуда только будут живы ирландцы в Ирландии. Именно ирландский язык приходится всем нам родным, и потому нам следует быть серьезными в вопросах ирландского языка. Я не считаю, что правительство серьезно подходит к вопросу ирландского языка; я не думаю, чтобы они в глубине своей души были ирландцами. Они насмехаются над ирландским языком и оскорбляют ирландцев. Всем нам следует крепко стоять за ирландский язык. Я считаю, что даже Университет несерьезно подходит к вопросу ирландского языка. Люди, занимающиеся индустрией и торговлей, несерьезно подходят к вопросам ирландского языка. Я сомневаюсь временами, – подходит ли хоть КТО-НИБУДЬ серьезно к вопросу ирландского языка? Нет свободы без единства! Нет языка – нет страны! Пусть живет и процветает наш ирландский язык!

– Нет свободы без короля Георга! – сказал Седой Старик мне на ухо. Он всегда очень уважал английского короля.

– Похоже, – сказал я, – что этот благородный господин – ирландец и подлинно серьезно подходит к вопросу ирландского языка.

– По всей видимости, – сказал Старик, – котелок у него варит хорошо.

Не одна еще прекрасная речь к народу прозвучала с этой трибуны, а целых восемь. Многие ирландцы упали в обморок от голода и от напряжения слуха, а один человек умер самым ирландским образом посреди собравшихся. Да, тот день был великим днем речей в Корка Дорха.

Когда с трибуны было произнесено последнее слово по поводу ирландского языка, началось бурное веселье и праздничная суматоха. Председатель обещал серебряную медаль в награду тому, кто окажется наиболее серьезен в вопросе ирландского языка. В этом соревновании участвовало пятеро претендентов, и все они сидели рядышком на изгороди. С раннего утра они начали говорить по-ирландски изо всех сил, без малейшей паузы в потоке речи, и при этом говорили они об одном лишь только ирландском языке. Никогда не слышал я ирландского столь крепкого, изнурительного и безостановочного. В течение трех часов или около того это половодье речей было сладостно и приятно для слуха, и легко было распознать в нем слова.

К вечеру всякая сладость, а также смысл почти вовсе исчезли из этой речи, слышно было только дурацкую болтовню и странные нечленораздельные звуки. С приходом темноты один из них упал в обморок, другой заснул (не прекращая, однако же, говорить), а третьего отнесли домой с воспалением мозга, – воспалением, которое отправило его к праотцам еще прежде, чем наступило утро. После этого только двое оставались слабо блеять какую-то ерунду на изгороди, а ночной дождь густо лил на них сверху. Была уже полночь, когда соревнованию пришел настоящий конец. Один из них вдруг прекратил исходящее от него бессвязное гудение, и серебряную медаль вручили другому, что также сопровождалось прекрасной речью председателя. Но первый из них, тот, что утратил пальму первенства, не сказал больше ни слова с той самой ночи, и, по-видимому, не скажет уже никогда.

– Весь ирландский, что только был у него в голове, – заметил Седой Старик, – он выговорил в эту ночь.

Что же касается того благородного человека, который заслужил медаль, то он поджег свой дом и себя самого вместе с ним по прошествии полного года со дня праздника, и ни одного из них, – ни его самого, ни дома, – со времен того пожара не видели. Да будут здоровы, где бы они ни были, – в Ирландии или на небесах, – те пятеро людей, что пытались заслужить медаль в тот день.

И еще восемь человек погибли в тот день от избытка танцев и недостатка еды. Благородные господа из Дублина сказали, что нет другого танца столь же ирландского, как Долгий Танец, что он ирландский именно оттого, что долгий, и истинно ирландский оттого, что истинно долгий. Какой бы долготы ни был самый долгий Долгий Танец, который когда-либо танцевали, можете быть уверены, что это ерунда по сравнению с тем, что станцевали мы в Корка Дорха в тот день. Продолжался этот танец, пока жизнь не вылетела из танцоров через подошвы ног, и восемь человек из них ушло из этой жизни в ходе празднества. Как усталость от бурного веселья, так и истинно ирландский голод всегда были с нами; и они не получили никакой помощи, когда упали на каменистую землю площадки для танцев, и поистине кратко было их пребывание на этой земле, а почти сразу же они покинули ее, направляясь в вечность.

Хотя смерть и унесла многих из нас, праздник продолжался бурно и мощно, поскольку стыдно нам было не выказать силу ради ирландского языка, когда сам председатель взирал на нас. Повсюду, докуда только хватало глаз, мужчины и женщины плясали, двигались и вертелись отчаянно, так что напоминали море в ветреный вечер.

Маленькое странное происшествие приключилось в сумерках, когда у людей за плечами был уже целый день пляски, и не было человека, у которого кожа на подошвах не была бы содрана подчистую. Председатель любезно позволил сделать перерыв на пять минут, и все благодарно рухнули на сырую землю. После перерыва объявили Рил для Восьми Человек[7], а как раз перед этим я лично видел благородного господина по имени Восемь Человек, как он жадно глотал что-то из блестящей бутылки, которую достал из кармана. Когда объявили Рил для Восьми Человек, он отшвырнул бутылку и двинулся в одиночестве на площадку для танцев. Пришли и другие, чтобы постучать ногами вместе с ним, но он гневно погрозил им, крича, что “площадка занята”, и с убийственной силой зашвырнул ботинком в одного, который подошел к нему близко. Он быстро пришел в настоящее бешенство, и усмирить его не удавалось, пока его не стукнули со страшной силой большим камнем по затылку. Я в жизни не видел никого столь же самоуверенного и разгоряченного, как он до броска камнем, и никого настолько тихого и спокойного – после того, как Седой Старик кинул этот камень. Воистину, зачастую пара слов способна выбить человека из седла.

Что же до меня, я не успокоился, покуда не добрался до чудодейственной бутылки, которую отшвырнул в сторону Восемь Человек. Там еще оставалась добрых паракапель выпивки, и стоило напитку этому оказаться у меня в желудке, как весь мир вокруг мягко изменился. Воздух был сладким, весь пейзаж кругом стал выглядеть заметно лучше, и даже сам дождь радовал сердце. Я уселся на изгородь и затянул во весь голос ирландскую песню, аккомпанируя себе звоном пустой бутылки по изгороди. Когда я допел песню, кого я, по-вашему, увидел позади, по ту сторону изгороди, оглянувшись через плечо, как не Восемь Человек, который был простерт в грязи, и кровь обильно лилась из дыры, пробитой камнем. Хоть он и был жив, жизнь в нем держалась, по всей видимости, не очень крепко, и показалось мне, что он был как раз на грани ее утраты. “Если он покинет нас, – сказал я сам себе, – ему уж не взять с собой бутылки и не пить ему из неё на том свете”. Я перепрыгнул через изгородь, наклонился и любознательно обшарил благородного господина своими пальцами. Вскоре я набрел на еще одну бутылочку горячительной воды, и надо сказать, что я без малейшей задержки и промедления отошел в сторонку и этот солнечный напиток полился, обдирая кожу, ко мне в глотку. Что и говорить, в ту пору не было у меня умения пить и не было понимания того, что я, собственно, делаю. Не слишком блестяще пошли у меня дела. Чувства мои, видимо, отлетели. Напиток застал меня врасплох, и я попал впросак. Просак был на редкость глубокий и мрачный и становился все глубже, а расплох делался с каждой минутой все ужасней и густо сыпался в тот самый просак, в котором я сидел. Затем целый ливень расплохов обрушился в просак, а потом целый ворох просаков в расплох, и в конце этого всего с неба рухнул один огромный жуткий просак, который придавил все это сверху, погасил свет и положил конец владычеству жизни. Я очень долго ничего не чувствовал, ничего не видел и не слышал никаких звуков. И без моего ведома мир продолжал идти своим путем в небесной вышине. Прошла неделя, прежде чем я почувствовал, что во мне все еще теплится жизнь, и еще две недели, прежде чем я окончательно уверился, что я жив. Прошел полный год, прежде чем я совсем оправился от хвори, которой одарили меня события той ночи. Второго дня праздника я не почувствовал.