Патрик О'Лири - Невозможная птица

• Название: Невозможная птица
• Автор: Патрик О'Лири
• Издательство: АСТ, Люкс
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-025014-2, 5-9660-0258-4

Они – мертвы... но пока что об этом не знают. Они – обитатели «виртуального рая», созданного пришельцами-«гуманистами», решившими избавить людей от ужаса Смерти.

Но даже в раю есть недовольные, жаждущие свободы выбора – и готовые во имя достижения желанной смерти оборвать не только свои, но и чужие жизни...

---

Детали переговоров были туманны, как при попытке взглянуть сквозь снежную пелену за окном. По-видимому, большая часть их осуществлялась с помощью телефона. Кажется, старик декан уверял его, что он без проблем может взять полный год с шестидесятипроцентной оплатой. Берите столько времени, сколько вам нужно. Вы – неоценимый член нашей команды. Мы можем подождать. И кстати, вы сможете закончить эту большую работу по Фолкнеру, которую вы нам обещаете уже несколько лет. Нет, разумеется, никакого нажима – просто пришло в голову. Возможно, это даже облегчит вам ваш переходный период.

Переходный период. Это милое словечко медсёстры и доктора используют для обозначения последней стадии рождения ребёнка.

Переходный период. Это означало боль.

Детали этого переходного периода тоже были неясны. Что ж, в его теперешнем состоянии это было неудивительно. Его рассудок плыл по течению. Он должен был напоминать себе о простейших вещах. Например, одеться с утра. Целый учебный год. С января до января. Горевать. Залечивать раны. Проводить исследования. Публиковаться после гибели жены. Кажется, заведующий его кафедрой предлагал ему по телефону, чтобы прошлогодняя заявка на грант – которая казалась им блестящей, но не получила финансирования от NEH[5] – послужила темой его отпускной работы; тем самым оправдалась бы затянувшаяся пауза после стандартного периода реабилитации после утраты, на которую в его просвещённом университете постеснялись дать даже шесть недель, как на декретный отпуск: на это полагалось семь дней. Ждёте ребёнка – берите полтора месяца. Потеряли супругу – берите неделю.

Но, удивительное дело, университетские шестерёнки провернулись как по маслу: сначала на кафедре, затем в комиссии по грантам, затем одобрение ректора – и все было закончено. Дэниел официально скорбел. Он мог на двенадцать месяцев окунуться в свою учёбу. Двенадцать месяцев на шестидесяти процентах, с тем чтобы он смог что-нибудь показать, когда отпущенное на скорбь обычное время закончится.

Обычное. Время. Закончится.

Это было – когда? Неделю назад? Он не мог вспомнить. Насколько он помнил, он сидел здесь, читая и глядя на снежную круговерть, бессчётные дни.

И не написал ни слова.

– Папа!

Дэниел был на полпути вверх, когда осознал, что до сих пор держит книгу в руках. Взлетев по лестнице, он обнаружил, что его маленький белокурый сын Шон сидит в кровати. Вылитый портрет дяди Майка. Забавно, как скачут гены. Его худое тельце было горячим, когда Дэниел взял его на руки и шёпотом стал успокаивать.

Минуту спустя:

– Опять кошмар?

Мальчик кивнул головой, прильнув к его груди.

– Теперь все в порядке?

Опять кивок, как будто в его нагрудном кармане лежало тёплое яблоко.

– Наверное, я забыл сказать волшебное слово, – промолвил мальчик печально.

Дэниел вздрогнул, жалея, что прибег в своё время к этой уловке, чтобы успокоить ребёнка. Он посоветовал ему читать молитву перед сном. И молитву после пробуждения. Это был типичный родительский совет: не делай, как я. У него не было веры, чтобы дать своему сыну. «Волшебное слово?» – с надеждой спросил зачарованный восьмилетний ребёнок, глядя в глаза отцу с тем ранящим сердце глубоким доверием, на которое способны только дети, которых любят. И, не желая разрушать эту робкую надежду, Дэниел подтвердил.

Больше никогда, пообещал он, держа вспотевшего ребёнка в своих объятиях. Никогда больше я не буду лгать тебе. И вместе с тем он гадал – а что бы он стал делать, если бы волшебство сработало. Это потребовало бы от него гораздо большей перемены, чем это горькое безмолвное обещание. Это означало бы, что он ещё верит в мир – как там? – порядка, и справедливости, и смысла, в мир, где есть место надежде. Существует ли такое место? Хоть где-нибудь? В принципе? Когда-то он принимал такие вещи как данность. Но эти слова исчезли вместе с Джулией, и он не мог представить себе мир, в котором вещи ещё имеют смысл.

– Это тебе просто приснилось, Шон.

Мальчик скатился с него и лёг на бок.

– Ведь по-настоящему волшебных слов не бывает, правда, пап? Если взаправду?

В книжках, подумал он – но он не мог этого сказать. Он заметил, что его палец по-прежнему отмечает место между страницами, и почувствовал стыд. Он тронул сына за плечо, и увидел, что его маленькая ручка сжата в кулак, как будто он очень крепко держал что-то очень маленькое.

– Взрослые просто говорят так, чтобы успокоить маленьких, – заключил мальчик.

Когда это станет проще? Это – как обязанность, как работа, как каторга. Когда, наконец, он сможет посмотреть на себя в зеркало и сказать «я – отец», без того, чтобы где-то внутри не почувствовать себя обманщиком?

– Правда? – настаивал мальчик.

– Правда, – ответил он. – Волшебных слов нет.

Сын прошептал:

– А колибри не так сказали.

На секунду он подумал, что ослышался. Что-то про маму?[6] «Мама бы так не сказала» – вот, наверное, что сказал мальчик. Но тут же, осознав, что услышал правильно, Дэниел осознал также, что не понял того, что услышал.

– Колибри? – переспросил он.

Но мальчик либо спал, либо обиделся, что отец солгал ему.

Дэниел сидел на краю кровати, глядя на снег.

Он всегда любил эти минуты после кошмаров. Слышать успокоившееся дыхание Шона. Шум случайных машин. В ни часы движение почти прекращалось. Вообще, как он заметил, в последнее время даже днём стало как-то тише, чем раньше. Куда все подевались? Детройт двухтысячного, подумал он. Бегство белых началось с беспорядков шестьдесят седьмого и никогда не прекращалось. Налоги сокращаются. Куда ни посмотришь – пустые, заросшие сорняками участки. Он читал, что в городе сейчас 4000 заброшенных домов. Снесли даже старое здание Гудзона[7] – когда-то городскую достопримечательность Детройта. Люди специально приходили в центр города, чтобы посмотреть на замысловатые рождественские витрины. Движущиеся эльфы, латающие обувь и нарезающие ножницами разноцветные ленты. Вроде поездки в Диснейленд: «Это – Маленький Мир». Последнее, что он помнил – их поездка во Флориду. Но он не хотел думать об этом. Вместо этого он стал вспоминать, как сносили здание. Двадцать этажей темно-бордового кирпича, обрушивающиеся внутрь себя, исчезающие в земле, как гроб, поставленный на попа. Все кончено. И набегающий прилив пыли, поднявшейся султаном и поглотившей окружающие кварталы, стерев все в поле зрения. Все кончено. Подобно снежному туману за окном. Подобно его памяти.

Шон посапывал, и снежные хлопья тихо опускались на землю, и Дэниел думал: чудеса, где-нибудь, Майк, тёмный сгусток материи, колибри, кошмары.

Джулия, подумал он, боясь произнести её имя вслух. Мне необходимо волшебное слово.

2000 – ВОЛШЕБНЫЙ ЧАС

Уже опускаясь в спящую темноту Лос-Анджелеса, Майкл Глинн знал, что что-то не в порядке. Он не знал только, насколько не в порядке. Он думал о том, что его, наверное, можно было бы вставить в какой-нибудь фильм – человек, затерянный в джунглях, скитавшийся целыми днями, вылезает из мрачных дебрей сельвы, щурясь на яркий свет прогалины; израненный, голодающий, он чувствует запах дыма, видит лагерь, цивилизацию, слышит человеческие голоса, плачет, слышит приветствия, он дома. Ему никогда не приходило в голову, что он может быть мёртв. Майк никогда не бывал мёртв прежде.

Как ни рад он был вернуться домой, при виде Лос-Анджелеса у него возникло какое-то дурное предчувствие. Лос-Анджелес выглядел с воздуха как город-призрак. Море сияющих медью огней, обычно заполнявших долину, превратилось в сеточку пересекающихся цепочек жидкого света, погребённых под одеялом тумана. Тумана настолько плотного, что Майк не мог разглядеть посадочную полосу, когда пристёгивался перед посадкой. И после того как он приземлился – зубы стиснуты, потные ладони сжимают подлокотники – он не мог отделаться от ощущения, что нечто странное случилось с ним в бразильских джунглях. Нечто важное. Нечто… Черт, он не мог вспомнить. Это все туман.

Его ошеломила мысль, что память его была подобна Лoc-Анджелесу в эту ночь: пустынна. Она никогда не подводила его прежде. Это было для него предметом своеобразной гордости: он никогда не забывал лиц, номеров телефонов, обид. Чем он станет, если отнять у него память? Ещё одним занудой, наподобие его чинного братца Денни, который забывал все на свете. Даже собственные дни рождения.

Потом была бесконечная поездка в такси, ползущем сквозь белую мглу – он как будто находился внутри облака, как самолёт в финале «Касабланки»[8] – к его отелю в Санта-Монике. Майк зарегистрировался как «Глинн». Бросил багаж на пол номера и, слишком усталый, чтобы раздеваться, рухнул на кровать – его загорелое тело гудело от утомления. Не подцепил ли он чего-нибудь в джунглях? Инфекция? Или укусила какая-нибудь сволочь? Может, съел что-нибудь не то?