Анна Политковская - ВТОРАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ

• Название: ВТОРАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ
• Автор: Анна Политковская
• Жанр: Политический детектив

Кто я такая? И почему пишу о второй чеченской войне? Я журналистка. Работаю спецкором столичной «Новой газеты», и это единственная причина, почему я увидела войну, – меня послали ее освещать. Но не потому, что я – военный корреспондент и хорошо знаю этот предмет. На¬оборот: потому, что сугубо гражданский человек. Идея глав¬ного редактора была проста: именно мне, сугубо граждан¬скому человеку, куда понятнее переживания других сугубо гражданских людей – жителей чеченских сел и городов, на головы которых свалилась война. Вот и все. Поэтому езжу в Чечню каждый месяц, начиная с июля 1999 года (с событий так называемого «рейда Басаева на Дагестан», спровоцировавшего потоки беженцев из горных сел и всю последующую вторую чеченскую). Естественно, исходила всю Чечню вдоль и поперек. Видела много горя. Главное из которого – то, что многие мои герои, о кото¬рых писала за эти два с половиной года, – теперь мертвы. Такая страшная война случилась... Средневековая. Даром что на стыке 20-го и 21-го веков и в Европе.

---

Ситуация, в которую попали Иблуевы, Асхаровы и Дениевы, – тривиальная для Чечни. И в ее неисключительности заключен самый больший ее ужас. Какое бы прошлое у тебя ни было – воевал ты бок о бок с Масхадовым или против него, – ты не застрахован от стирания с лица земли. Тысячи (!) семей – в подобном положении. Им не к кому обращаться во властных структурах – их никто не слушает.

Реальный перечень «инстанций» на случай похищения человека в Чечне скуп и неадекватен событиям – вы сейчас это поймете.

Во-первых, ясновидящие. (Не смейтесь – таковы обстоятельства.)

Во-вторых, журналисты.

В-третьих, правозащитники.

В-четвертых, посредники, которых пруд пруди по Чечне и которые чаще всего жулики, берущие с несчастных деньги за крохи ничем не подтвержденной информации о том, где твой брат, муж, сын, и с которыми иметь дело – значит, материально стимулировать рабо-торговый бизнес. Ни одна из вышеперечисленных «инстанций», естественно, не является сколько-нибудь серьезной или эффективной. Каждая – просто случайность, успокоительная «валерьянка». И не более. Мизерный шанс, что журналист проймет генералов, или генералов над генералами, и так начнутся поиски. Или – надежда на чудо. Или – самоудовлетворение, что «раз заплатил, значит, что-то сделал».

Государство и власть, летом 99-го взявшие на себя миссию «освободить Чечню от бандитизма», никак не представлены перед лицом беды под генетически-кодовым названием «37-й». Прежде всего потому, что творят чеченский «37-й» – люди, находящиеся на государственной службе. Несведущему это покажется наветом, но от того, что Путин по телевизору чеканит слова о наведении порядка – порядка в Чечне все меньше, а смертей все больше. Прокуратуры придавлены военными и работают, как положено, редко. Милиция – сама же участница «процесса». Наконец, есть в стране специальная Комиссия по розыску пропавших без вести при администрации президента. Но Комиссия работает только опосредованно, из Москвы – что просто смешно в розыскных делах по Чечне. Сохранив Комиссию для красивой отчетности перед Западом, ее придушили деньгами, чтобы не рыпалась. В 2001-м воюющем году финансирование розыскных командировок было полностью прекращено, а все деньги, ранее выделенные на эти цели, забрало себе Министерство обороны (одно из ведомств, бойцы которого, собственно, и похищают тех, за «поиск» которых им потом платят из госбюджета). В 2002-м, на фоне кричащих фактов и острой необходимости работать, финансовая трагедия Комиссии повторилась.

Можно долго перебирать пепел на голове и философски ронять, что, мол, во всем виновато отсутствие средств, и были бы деньги – мы были бы чуткими и добрыми, и относились бы к каждому человеку, как к единственной ценности, и не было бы у нас бесследно сгинувших… Увы, это снова «валерьянка» и ложь. Дело в том, что мы думаем плохо. В массе своей, мы совсем не страдаем от того, что творится в стране, что у нас на потоке бессудные казни, и уже тысячи жертв «нового 37-го». Мы успокаиваем себя тем, что это пока только чеченский 37-й год, и до нас не доберутся…

Напрасно и легкомысленно: история доказывала это неоднократно. В стране царит идеология ненависти к ближнему. Вот в чем наша настоящая беда. И именно поэтому каждый день в каждом из чеченских сел – обязательная программа: похороны. И почти все те, кого хоронят, – убитые, замученные, взорванные, растерзанные люди. Однако и это тут считается «не самой большой бедой».

Самая большая – когда от человека вообще ничего не остается.

Тривиальное послесловие

…В комнату входит старуха. Плачет, зовет: «Только что пришли трое в масках и убили Ахмада Эжиева». Старика, который на пенсии уже больше 20 лет…

– Зачем убили?

– Не знаю. Что у пенсионера возьмешь?

– Кто они были?

– Никто не знает. И те, и эти приходят к нам в камуфляже и в масках… Думаем, эти были все-таки федералы. По-русски переговаривались.

Я знаю брата Ахмада – тоже немолодого уже Имрана Эжиева, одного из самых активных беженских лидеров, правозащитника и борца. Семья у Имрана в Ингушетии, в лагере Яндырка – плохо, нище, но не убивают. Имран все время звал Ахмада к себе из неспокойного Сержень-Юрта с полком внутренних войск под боком – это мне рассказывал сам Имран. Но Ахмад всегда отвечал: «Не пойду. Кому нужен старик?»

Значит, и старик понадобился. В 2002 году, на третьем году войны. Для отчетности по «унитожению боевиков». И где тот генерал, хотя бы один, с которого содрали погоны за такую «антитеррористическую операцию»?

Сегодня в Чечне все прощаются, как навсегда. Так принято: выходя за порог, надо попрощаться навсегда, пожелав друг другу удачи. Не здоровья и счастья. Не любви и дружбы. Эти мирные пожелания – безделица. Главное – удачи.

– Я хочу понимать, чей я, – говорит Ибрагим Умпа-шев, сельский староста соседнего с Сержень-Юртом селения Автуры. – Я хочу знать правила игры, а для этого мне их кто-то должен объяснить. С кем нам надо договариваться, чтобы сохранить наши жизни? С боевиками? С федералами? В 2000 году мы хотя бы жили… Конец 2001 года стал самым страшным за все время войны. Где правительство Ильясова? Где администрация Кадырова? Никто не приехал и не объяснил нам, что же творится… Не сказал хотя бы: «Мы с вами, мы разделяем вашу трагедию». Я понимаю это так: к нам ни у кого нет интереса, власть нас бросила на съедение военным и боевикам. А эти две силы объединились между собой и считают нас третьесортным быдлом, подлежащим уничтожению. 17 120 автуринцев, подлежащих уничтожению… Вот и вся нынешняя война…

День Победы

На подстреленной раздрызганной табуретке, с трудом удерживая в равновесии непослушное тело, сидит старик. Истощенный, бледный до серости, почти слепой, с «тряпичной» кожей, выдающей хроническое недоедание. Его ноги «согревают» истлевшие до просветов пижамные брюки в невнятную казенную полоску. Толстые линзы – в нелепо розовой женской оправе, подвязанные к ушам веревками и скрепленные на переносице тесьмой. Крупные дамские пуговицы на нелепо розовой и тоже женской куртке довершают картину личного краха человека, пытающегося усидеть на табуретке.

«Та-ак живе-е-ет семья-я российского геро-о-оя…» – В голове возникает стааря советская песня, совершенно никчемная в нынешнем Грозном. «…Геро-о-я-я, – мелодия дребезжит, но все же упорствует, – гру-удью защит-и-ившего стра-а-ну-у-у…»

Это пытается напевать старик в розовых очках – ветеран Великой Отечественной и капитан погранвойск в отставке Батуринцев Петр Григорьевич. Тут, в грозненских развалинах по улице Угольной, 142, в Старопромы-словском районе, он пережил обе чеченские войны и ныне, на табуретке, вынесенной поближе к распускающейся природе, Петр Григорьевич встречает 86-ю весну своей жизни и 57-ю после той Победы, которую долгое время все считали окончательной победой мира над фашизмом.

9 Мая нас все больше тянет умиляться – при виде отглаженных старичков-ветеранов, чокающихся на столичных улицах и тут же смешно хмелеющих. Однако есть и другая ветеранская жизнь. Есть и другой День Победы в нашей стране. Он – в Грозном. Здесь, по законам военного времени, выносят приговоры, в том числе и бывшим фронтовикам.

– Как живете, Петр Григорьевич? – Глупый, конечно, для нынешней Чечни вопрос, но уж вылетел…

Старик с трудом отрывает голову от упертой в землю палки и начинает плакать.

– У дяди Пети почти ничего своего. Все с развалин. И очки. И куртка. – Это кто-то сзади произносит, пока старик пытается справиться со спазмами немых рыданий. – От погибших, думаю…

– Я не живу… Я жил… Когда-то… – наконец выдавливает старик.

Петр Батуринцев провоевал три года, с 42-го по 45-й, в составе Северной группы Закавказского округа, освобождавшей в том числе и Грозный. Послевоенная жизнь Петра Григорьевича была ясна и проста: он вернулся в город, вскоре женился и стал работать на заводе «Электроприбор» – до самой пенсии. Встречался с пионерами, по праздникам надевал награды.

– Я жил… Я жил… – продолжает твердить старик. Он трясется всем телом и пытается вытереть слезы, попадая рукой не по той части лица, где они текут.

Шумно подходит женщина в мужских сандалиях и драной синей кофте, с подозрением оглядывая незнакомых людей сумасшедшим, но не злым взглядом.

– Я – его жена. Меня зовут Надежда Ильинична. Я на десять лет моложе. Мне только 76. Поэтому, видите, еще хожу. – Женщина приглашает в их со стариком жилище. – Мы две войны тут пересидели, никуда не выходили, кроме подвалов, и только это дало нам возможность сохранить квартиру. Между прочим, она приватизированная!

Надежда Ильинична выглядит очень гордой, показывая городские развалины с правом собственности на них. Накануне был долгий ливень, и «квартира» выглядит изрядно промокшей. В потолке – большая дыра, закамуфлированная тепличной пленкой.