Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре

• Название: Восстание на Боспоре
• Автор: Виталий Полупуднев
• Жанр: Историческая проза

Историческая дилогия «У Понта Эвксинского» изображает эпоху античного Причерноморья в один из самых драматических ее периодов (III–II век до нашей эры). Многое в этом историческом романе является в значительной мере результатом творческих догадок автора. Но эти догадки основаны на изучении огромного материала.

---

Старик поклонился воину. Сотник долгим, подозрительным взглядом оглядел обоих и, успокоившись, опустился на обрубок бревна:

– Давай твой мед.

Остальные воины, здоровенные чубатые мужи, увешанные оружием, толпились тут же, разговаривали на незнакомом языке и смеялись, показывая пальцами на ульи и бедную хижину пасечника.

Баксаг опять поклонился и вошел в хижину, чтобы принести требуемое. Сердце его колотилось от волнения, хотя он был уверен, что ночной гость давно ушел и сейчас пробирается где-то среди степных трав, спеша на запад. Однако помедлил, осторожно оглянулся, прислушался к голосам царских людей, заглянул за бочки-дуплянки, желая убедиться, что его нет. И отпрянул в испуге.

Скиф продолжал спать, раскинув руки на подстилке. Утомленный, измученный, он проспал рассвет и сейчас сладко посапывал носом.

Старый пасечник растерялся, не зная, что предпринять. Мысли спутались. Потом выпрямился и решил действовать. Торопливо налил в долбленые липовые чашки жидкого меда, накрошил в него сухих лепешек и вышел к гостям.

– Ешьте, – предложил он, – а кто напиться захочет – вода в жбанке. А я займусь своим делом.

Он взял лопаты и внес в хижину. Вышел оттуда и опять вошел. Погремел досками, прислушался. Фракийцы мирно беседовали, чавкали. «Пора», – подумал он. Стал будить спящего. Тот через мгновение был на ногах. Перед ним стоял Баксаг и делал руками предупреждающие знаки.

– Тише, тише… – говорил он одними губами, – ты долго спал. Наехали фракийцы, слышишь, говорят… Я думал, что ты уже далеко…

Гость насторожился, словно готовясь к прыжку. Лицо его залило синей кровью, на лбу выступила испарина. Он прищурил потемневшие глаза, губы скривились.

– Почему, старик, ты не разбудил меня до рассвета?

– Видит бог, заспался. А с вечера думал, что ты сам поднимешься и уйдешь. И хлеб для тебя положил, вот он. Собака меня разбудила. Вижу – всадники… Теперь лежи, не подавай голоса. Я закидаю тебя соломой и разной рухлядью. Они поедят и уедут, тогда и ты уйдешь… А лучше – ночи дождись…

– Хм… – недоверчиво и опасливо взглянул скиф, – добро, спрячь меня.

– Эй, старик! – послышался сердитый голос сотника.

Баксаг поспешно вышел.

Все обошлось бы хорошо, если бы не случилось незначительного происшествия. Сотник, пытаясь разжевать кусок ссохшейся лепешки, выпеченной из черного жмыха с отрубями и древесной корой, наколол язык об острую шелуху, запеченную в хлеб, и сразу разъярился. Он плевая кровь и ругался, мешая слова скифские, фракийские и эллинские.

– Это что ты дал мне? – встретил он старика свирепым окриком, выплевывая на ладонь окровавленную жвачку и бросая ее в лицо старику. – Что это?

– Это хлеб, господин, – смиренно ответил старик, обтираясь рукавом.

– Хлепь? Ты смеешься надо мною, раб! Это – сухой коровий помет! Ты захотел причинить мне боль! Хотел отравить царский сотника?..

Савмака опять изумила брань и неуважительный тон сотника, обращенный к деду и… хлебу. Как он осмеливается бросать хлеб и ругаться? Хлеб был обычный, иного Савмак не ел и не видел. Вкусный, кисловатый. Его ели с молитвой, и считалось большим грехом уронить хотя бы крошку под ноги. Хлеб – это дар богов. Но что это? Сотник оплевал деда Баксага и пустил ему в голову чашку из-под меда. Старик уклонился, но стальная искра блеснула в глазах.

– Это хлеб, господин, какой мы едим…

– Какой ты ешь? Собака, ты дал нам свой рабский хлеб! Как ты смел? Я царев сотник и рабского хлеба не ем!

Черномазый явно раздувал ссору, использовав хлеб как предлог. Он с бранью размахнулся и ударил Баксага плетью. Тот не успел загородиться рукой, и жесткая воловья кожа оцарапала ему скулу.

Савмак опять ощутил приступ незнакомого чувства. Ему хотелось драться. Он не выдержал и кинулся к обидчику с криком:

– За что бьешь дедушку, он старше тебя! Он тебя медом накормил! Хлеб тебе свой отдал!

Фракиец удивленно взглянул на неуклюжего подростка и неожиданно ударом сапога свалил его на землю. Савмак быстро вскочил на ноги, но получил новый ударь в живот.

– Это бунт! – крикнул сотник, обращаясь к воинам. – Связать этого щенка, что бездельничает на пасека!

Но молодой сатавк имел скорые ноги и хороший слух. С быстротой и легкостью степного прыгунка он метнулся к ульям. Воины поспешили было выполнить приказание старшего, но пчелы так сердито гудели, что они остановились в нерешительности. Парень исчез в кустах и наблюдал оттуда.

– Вы оба бунтовщики! – продолжал шуметь сотник. – А ну, старик, давай нам мед, мы его заберем с собою! Иначе твой внук весь царский мед съест!

Баксаг понял, для чего понадобился сотнику скандал с хлебом.

– Мед не мой, витязь, а царский. Возьми, если имеешь право.

– Не разговаривай! Я сам отвезу мед царю. Эй, люди, готовьте сосуды для меда!.. Надо обыскать хижина!..

Старый пасечник похолодел от страха, когда фракийцы бросились в хижину и стали там хозяйничать, вытаскивая дуплянки с медом и пустые. Страшное стало неизбежным. Из хижины послышались удивленные и гневные возгласы, ругательства, потом какой-то шум, грохот и глухой удар. Фракиец с окровавленным лицом выскочил из хижины, крича:

– К оружию! В хижине проклятого старика скрываются лихие люди!

Наемники являлись воинами-профессионалами, и их готовность к бою можно было назвать высокой. Они сразу все оказались в строю с обнаженными мечами, готовые отразить натиск обнаруженного врага.

– Ломай хижина! – приказал сотник. – Их там много не должно быть!

В один миг двери немудрого жилища царского пчеловода оказались сорванными, потом рухнула жидкая кровля, и в облаках пыли показалась фигура ночного гостя. Он уже вывернул из перекрытий потолка дубовую жердь и размахивал ею.

– Это он, – опознал беглеца один из воинов, – это тот, кого нам надо!

– Очень кстати! – зло рассмеялся сотник. – Берите подлеца живым, иначе мы не получим награды!

Повернувшись к Баксагу, он оскалил зубы и со словами: «Так вот ты какой пасечник!» – с размаху ударил старика по виску рукоятью красивого ножа.

Свет мгновенно померк в глазах деда. Он упал, как сноп от осеннего ветра. Сотник отвернулся как ни в чем не бывало.

Савмак хорошо видел все это из-за кустов и был поражен появлением из полуразрушенной хижины совсем незнакомого человека. «Кто же это находился в нашей хижине и почему я ничего не знал о нем?» – успел подумать он. Но тут упал дед, сраженный ударом в голову. Парень напомнил о себе таким криком ярости и негодования, что все фракийцы оглянулись, опасаясь нападения сзади.

– Этого тоже взять, пока он не убежал! – показал на него сотник.

Савмак и не думал убегать. Он выскочил из кустов и с криками, заливаясь слезами обиды, ярости к врагам и жалости к деду, хватал руками куски ссохшейся земли и бросал в насильников. Он ругался, плакал, визжал в бессильном бешенстве. На его глазах повалили на землю неизвестного жильца и избивали ногами.

Один из наиболее молодых и проворных воинов метнулся к нему, но Савмак, понимая, что если он убежит от пешего преследователя, то его легко догонят верховые, решил применить свой способ защиты и нападения: стал ронять один улей за другим. Только что проснувшиеся пчелы вылетали целыми роями с раздраженным гудением. Они выглядели на солнце золотыми. Утро пришло веселое, солнечное. Сотни летучих колючек мгновенно облепили лицо и руки фракийца. Тот взревел диким голосом и побежал обратно, отмахиваясь от непрерывных атак крылатого воинства.

– Ой, ой! – кричал он. – Ой!..

– Ой! – не удержался застигнутый новым врагом старший фракиец, хватаясь за шею.

Пчелы напали на обидчиков и нарушителей их покоя так дружно, что те не знали, куда деваться.

– Эй, старик! Прикажи своим пчелам улетать! – коверкал сколотскую речь сотник, но старик не слышал его, он лежал недвижимый в пыли с закрытыми глазами.

Другие ульи также оказались потревоженными, и новые летучие рати с угрожающим гомоном обрушились на головы незадачливых царских людей.

Воины скрутили пленника и поспешили к коням, спотыкаясь и размахивая руками, словно ослепленные. Торопливо вскинули его в седло, как тюк шерсти, вскочили сами на коней. Скакуны вставали на дыбы, рвали поводья. Через мгновение вся недобрая ватага, гонимая беспощадным врагом, помчалась в степь, не разбирая дороги.

Насильники убрались так быстро, что, казалось, их здесь и не было.

Савмак кинулся к деду. Пчел он не боялся. Они его, как и Баксага, обычно не трогали. Но сейчас были рассержены и вели себя особенно гневно. Одна даже укусила Савмака, но он не обратил внимания на это.

Став на колени, внук гладил ладонями серебряные кудри старика, и слезы сплошным потоком струились по его запыленным щекам.

– Убили деда, убили! – рыдал мальчишка. – И мед царский съели, и хижину разорили!