Виталий Полупуднев - Великая Скифия

• Название: Великая Скифия
• Автор: Виталий Полупуднев
• Жанр: Историческая проза

Историческая трилогия «У Понта Эвксинского» изображает эпоху античного Причерноморья в один из самых драматических ее периодов (III - II век до нашей эры). Многое в этом историческом романе является в значительной мере результатом творческих догадок автора. Но эти догадки основаны на изучении огромного материала.

---

Друзья остановились перед развалиной, задняя часть которой словно вросла в скалу. Получалось нечто подобное землянке, продолженной в пристройку. Крыша, когда-то черепичная, многократно чинилась камышом и соломой и наконец провалилась. Плетень упал и пророс высокой лебедой. Тропинка, что вела к дверям, еле виднелась из-за бурьяна.

Лайонак с удивлением посмотрел на эту унылую картину и, переведя взгляд на товарища, хотел задать ему вопрос, но промолчал. Тот подошел к ветхой двери, еле державшейся на петлях из пересохшей кожи, постучал в нее кулаком. Через короткое время за дверью послышались неясные звуки, затем женский голос:

– Кто тут?

– Это я, Бунак! Открой, Никия!

– А, сейчас открою.

Дверь заскрипела. На пороге показалась высокая, чрезвычайно худая женщина, одетая в длинную скифскую рубаху, сохранившую следы вышивки. Лайонаку показалось, что перед ним привидение, вышедшее из могилы. Истощенное лицо женщины не выглядело очень старым, его оживляли большие, ярко блестевшие глаза. Они горели внутренним возбуждением и, казалось, воплощали в себе всю силу души странной женщины. Лайонак обратил внимание на ее по-старушечьи сжатые губы и на седые волосы, распущенные по плечам. Ее лицо показалось ему гипсовой маской, а в блеске глаз он почуял холод, отчужденность и что-то совсем не женское, пугающее своей необычностью. Ему стало не по себе. Женщина проколола его своим взглядом, словно копьем.

Бунак кивнул головой. Женщина без слов указала на сарай. Бунак принял коня и отвел его в стойло.

– Заходи, брат мой, здесь, в стороне от шума, где нет надменных князей и их холопов, ты сможешь отдохнуть, никем не тревожимый.

– Спасибо.

Они вошли внутрь жилья. Сразу ничего не могли как следует разглядеть в полутьме. Свет проникал сюда через дверь да в узкие прорези в верхней части стен, сделанные для выхода дыма. Приглядевшись, увидели убогую обстановку жилища, по сравнению с которым дом Таная мог быть назван дворцом. Неровный земляной пол. Посредине – очаг, вернее куча дымящейся золы между двумя черными камнями. В углу разостлано несколько овчин. Вдоль стены выстроился ряд неуклюжих закопченных горшков. На стенах темнеют связки и пучки увядших трав, кореньев, шкурки летучих мышей и даже высушенные лягушки и змеи. Стоит запах кислого молока и остывшего дыма. «Нечего сказать, место уютное!» – подумал боспорец, оглядываясь. Увидев на полке человеческий череп, вздрогнул.

Вошла хозяйка, постлала на пол кошму.

– Нам, Никия, нужно поговорить так, чтобы никто не мешал, – сказал ей Бунак.

– Садитесь и говорите, я пойду доить коз.

Голос хозяйки дома был чистый и звучный. Но говорила она одними губами. Лицо при этом оставалось неподвижным.

Лайонак сбросил с себя оружие и расстегнул пояс.

– Фу, – вздохнул он, опускаясь на кошму, – только сейчас я почувствовал, как устал и хочу есть.

– Прости, друг, я забыл, что ты еще ранен и тебе необходима перевязка. Я позову Никию, пусть она осмотрит твои раны.

– Это потом. Раны совсем не тревожат меня. А вот желудок – очень. Там, в переметных сумах, у меня есть просо.

– Сейчас нас накормят, Лайонак, потом Никия полечит твои раны, а после ты будешь спокойно отдыхать. Сюда никто не зайдет, вернее – не посмеет зайти!

– Не посмеет? Почему?

– Потому, что Никия известна в городе как бития… Ее побаиваются. Обращаются к ней в случае крайней нужды, одни – за лекарствами, другие – за предсказаниями.

– Бития?.. Значит мы в доме знахарки и колдуньи? Что-то я не заметил в ее глазах ни двойного зрачка, ни изображения лошади. Впрочем, ее взгляд острее кинжала!

– Никия очень хорошая женщина, хотя и знахарка. На ее верность и скромность можешь вполне положиться. Будь здесь как дома.

– А ты? Значит, ты привел меня не к себе домой? Меня хочешь устроить здесь и уйти? Боюсь, что эта страшная вещунья превратит меня в черную птицу и отправит лететь за волшебным зельем!

Лайонак зябко встряхнул плечами и засмеялся. Бунак поморщился.

– Да, я уйду, брат, только не домой, у меня нет дома! А когда я хочу отдохнуть от людей и суеты, я прихожу к Никии… Жилище Никии – мое убежище. А Никия – мой единственный и настоящий друг в Неаполе. Никого никогда не приводил я сюда, ты – первый.

– Прости меня за мои слова. Я неудачно пошутил. Не думал, что это будет для тебя больно. Но я так и не знаю, где и чем ты живешь. Неужели и здесь ты… раб?

Бунак странно рассмеялся, скаля крупные белые зубы. Не спеша раздул угли в очаге, подложил в огонь мелкого бурьяна, потом хворосту. Пламя вспыхнуло, осветило ярко лицо его. У гостя мелькнула мысль, что и Бунак недалеко ушел от Никии по своей странности в поведении и по внешности. При красном свете очага он походил на духа ночи. Для полного сходства не хватало рогов на голове. «Что связывает его с этой женщиной? – спросил себя гость. – Дружба? Любовь? Или что-то другое? Может быть, взаимное волхвование, магические оргии, в которых требуется участие колдунов обоего пола?»

От таких предположений по спине пробегала волна мелких мурашек.

– Я не знаю, кто я, – ответил Бунак, смотря в огонь. – Как будто я уже не раб. Язвы после работы в рыбозасолочных ваннах Пантикапея зажили на моих ногах. Нет надо мною злобного надсмотрщика с сыромятным бичом… Да, я не раб!.. Я могу идти, куда хочу! Я свободен! Но свобода человека – это свобода пылинки, поднятой ветром. Ее несет неизвестно куда, и она не знает, упадет ли опять на землю, чтобы быть растоптанной, или будет заброшена в море и растворится в нем бесследно.

– Гм… Это не совсем ясно, дружище. Но ты, по-видимому, не работаешь по найму: твои руки белы и чисты, я не вижу на них мозолей и трещин. Ты держишься и говоришь, как человек, у которого есть досуг. Тому, кто ежедневно от зари до зари гнет спину на поле или в кузнице, некогда раздумывать, кто он – пылинка или еще что… Думать и рассуждать так, как ты, может тот, у кого есть свободное время. Ты же, я вижу, его имеешь. Или ты стал базарным мимом?.. Ты же и был мимом после того, как потерял дом и землю. Но мимы одеваются пестро, а ты больше похож на бедного пастуха. Расскажи о себе подробнее.

– Расскажу, но несколько позже! А сейчас горю нетерпением услышать от тебя, каковы дела в Пантикапее и какие ветры занесли тебя в Неаполь! Почему я здесь – понятно. Я бежал от рабских цепей и преследований Саклея. Того Саклея, который отнял у меня сначала дом и землю, потом семью, а потом и свободу. О!..

Лицо его перекосилось, стало страшным. В бешенстве он сжал кулаки и погрозил кому-то в темноту.

– Но он будет помнить меня! Я зарезал его слугу и поджег его дом! Почему я не смог его самого проткнуть кинжалом? Впрочем… не смотри на меня так. Мой гнев – искра в почти потухшем очаге. Я уже спокоен. Так расскажи – зачем ты здесь? Или что случилось?

Дверь скрипнула. Вошла Никия и безмолвно поставила перед ними горшок с молоком, положила на холст лепешки и две пригоршни орехов.

Бунак усмехнулся.

– А ну, Никия, загляни в тот мешок, что я занес к тебе, когда шел на площадь.

Хозяйка принесла мешок, сшитый из шкуры дикой лошади, туго наполненный и завязанный. Бунак быстро распустил сыромятный шнур и вынул из мешка увесистую амфору с запечатанным горлышком и греческим клеймом на ручке.

– Ого! – весело вскричал Лайонак. – Ты просто радуешь меня! У меня слюна течет от желания поесть и выпить! Я со вчерашнего вечера ничего в рот не брал!

– Это еще не все.

Вслед за амфорой, показался кусок того скифского кушанья, которое приготовляется из крови и кореньев, запеченных в желудке лошади, горшок тертой редьки, луковицы, белый хлеб, печенный на поду.

– Ой-ой-ой! – схватился за живот боспорец. – У меня в кишках судороги!

Никия вышла такая же безучастная, чужая. Оба мужчины приступили к еде. Амфора была вскрыта. Густое ароматное вино темно-красной струей полилось в рога.

– Изумительное вино! – воскликнул гость, отхлебнув. – Прямо как с царского стола! Такого не купишь у обманщиков-виноторговцев.

– Ты не ошибся. Это вино со стола Палака. А на амфоре клеймо синопских мастеров.

– Слушаю и удивляюсь! Выходит, ты вхож в погреба самого царя?

– Не удивляйся. Ведь ты тоже допущен в конюшни Перисада. И ездишь на царских конях по пантикапейским площадям. Ты конюх и наездник боспорского царя. Почему мне не быть царским ключником и виночерпием?

– Верно, Бунак. Был я царским конюхом и готов поверить, что ты царский кравчий, но меня смутило несоответствие твоей одежды такой должности. Неужели слуги сколотского царя ходят в дырявых штанах, с ржавыми ножами?

– Хо-хо-хо! Ты совсем прост, Лайонак! Я хотел потолкаться в толпе и надел эти отрепья. В такой одежде я незаметен, никто не тычет в меня пальцами и не шарахается от меня. В Неаполе, как и в Пантикапее, нарядные и сытые не ходят рядом с голыми и голодными. Чтобы побыть среди народа, узнать его мысли, нужно быть таким же, как он.