Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 1

• Название: Океанский патруль. Книга 1
• Автор: Валентин Пикуль
• Жанр: Историческая проза

«Океанский патруль» — первый роман Валентина Пикуля — посвящен событиям Великой Отечественной войны на Северном театре военных действий. В центре внимания автора — героические дела моряков Северного флота, действия разведчиков в тылу врага. Это и повествование о тех, кто любит и ждет моряков на берегу.

---

— И не напрасно, — ответил пастор, снова зажигая свечу. — Недавно мимо нашего города прошла группа русских разведчиков. Их прижали к скалам, и говорят, что один из них теперь блуждает где-то в окрестностях. Тетка Соня, что возит молоко на ферму, видела его вчера возле дороги. Он стал что-то просить у нее на ломаном норвежском языке, но она испугалась и нахлестнула лошадей. Теперь, пока его не поймают, немцы не успокоятся.

Дельвик нахмурился, и если бы его сейчас увидел Хорст фон Герделер, он сразу бы признал в нем того человека, фотографию которого ему показывал эсэсовец.

— Мне кажется, — сказал Дельвик, — что этот русский погибнет, если не уйдет отсюда. Слишком опасный район. Хорошо бы помочь ему. Но как?

— Они его никак не могут поймать. Комендант города даже объявил премию за его поимку — десять килограммов кофе. Приказы об этом висят на всех заборах.

— Их еще не посрывали?

— И не надо, Дельвик… Я часто думаю о другом: какой позор для нас, для норвежцев, что мы только сейчас начинаем смотреть на Россию по-иному! Я сам долго верил, что в Советах секундомеры делаются из елок, люди носят на ногах лапти, набитые сеном, а курят осиновые листья и спят на березовых вениках…

Сверре Дельвик натянул громоздкие боты, замотал шею толстым шарфом.

— Вы часто сейчас читаете проповеди, пастор?

— Это зависит от паствы. А паства зависит, как ни странно, от угля: когда в кирке тепло — прихожане становятся богомольнее. Но немецкий комендант уже разгадал эту закономерность. Он дает мне уголь и дает тему для проповеди!

— Это смешно, — спокойно, без тени улыбки, заметил Дельвик. — И очень похоже на немцев…

— Это не только смешно, но и грустно… Кстати, — напомнил Руальд Кальдевин, — завтра я опять получу уголь. Мне велено прочесть проповедь, в которой я должен призвать прихожан помочь егерям выловить этого русского.

— Опять русский! — задумался Дельвик. — За голову человека — десять килограммов кофе. Вот идиоты!.. Вы будете читать эту проповедь, пастор?

— Я решил… прочесть. Сейчас объясню — почему. Самое главное — это то, что помогать егерям в поимке русского никто не будет. Во-вторых, на никелевых рудниках снова обвал, погибло много горняков. Инженеры давно предсказывали эту катастрофу, но немцы заставили продолжать разработки, хотя там давно сгнили крепи. И третье — то, что немецкая субмарина недавно утопила рыбацкую иолу, которая якобы ловила рыбу в запретном районе моря. Таким образом, проповедь читать можно.

— Правильно рассудили, пастор. — Сверре Дельвик встал. — Я ухожу, — сказал он. — Пойду писать самую популярную букву норвежского алфавита. Прощайте, пастор!..

— Прощайте, мой смелый друг!..

Никонов крался вдоль забора, держа в руке шкурку лисицы. Голод и холод гнали его к теплому жилью. На что он надеялся, он и сам не знал толком. Рыбные консервы с маркой «Сделано в Норвегии», которые он украл у немцев, оказались пересыпанными толченым стеклом, — хорошо, что заметил вовремя. И хотя голод не был утолен, но теперь к этому гнетущему ощущению примешалось бодрящее чувство надежды, — значит, и здесь все-таки есть друзья, только как их найти?

Лисицу он убил камнем, когда она вылезала из норы. Никонов решил обменять ее на продукты. Он знал: населению запрещено показываться на улице позже десяти часов вечера, однако выбрал для своей вылазки ночь, чтобы удобней скрыться от патрулей. Тех нескольких фраз по-норвежски, которые он запомнил от старых поморов, будет достаточно для свершения простейшего торга.

Голод и холод толкали Никонова на этот отчаянный поступок…

На улице неожиданно показался человек; одна рука его качалась на ветру и гнулась, точно была набита ватой. Никонов залег в дорожную канаву. Однорукий подошел к забору, остановился невдалеке от сержанта и огляделся. Потом одним движением написал на заборе большую букву «V». Перешел на другую сторону улицы и вывел на стене дома такой же знак.

Никонов наблюдал за ним, еще не понимая смысла этих надписей, а человек, озираясь по сторонам, уходил в глубь города, испещряя заборы какой-то странной символикой. Сержант уже хотел подняться, когда в другом конце раздался характерный, не раз слышанный разведчиком скрип снега, — так снег скрипел только под шипами альпийских бутс.

Это шел патруль…

В вихрях метели уже показались горные егеря. В мертвой городской тишине их голоса звучали явственно. Гитлеровцы стояли на противоположной стороне улицы у свеженаписанной буквы «V» и яростно ругались.

Один из них, соскабливая со стены выведенный углем знак, говорил:

— Опять эта проклятая буква! Из-за нее теперь нам не спать всю ночь. Хотел бы я видеть молодчика, который бродит здесь по ночам и упражняется в каллиграфии!

— О! Да здесь написано тоже! — сказал другой егерь в длиннополой шинели и, отвинчивая штык, неторопливо направился прямо к тому месту, где лежал Никонов.

Разведчик, сжавшись в комок, стал отползать в сторону. Он добрался до кирки, втиснулся в узкую дверную нишу. Но патруль уже шел в его сторону. Тогда сержант нажал спиной на дверь, и она, тихо скрипнув, отворилась. Никонов очутился у подножия высокой железной лестницы, освещенной падавшим в окно лунным светом.

В этот же момент наверху раздались быстрые шаги, и взволнованный мужской голос тихо спросил:

— Херра Дельвик? Вы почему вернулись?

Никонов молчал, прижавшись к стене. Человек весь в белом, как привидение, стоял высоко над ним, держа в вытянутой руке оплывшую свечу. С улицы донеслись крики немцев, и Никонов понял: нельзя терять ни минуты. Закрыв дверь на засов, он вышел из тени, стал подниматься по лестнице, на ходу подбирая нужные фразы:

— Тузи так, херра куфман… крам, крам… решнинвари вара фор вара… Искинвари — вот! Надо сальтфиш, торфиш… всё равно… Фэм штук, эльви, нэтин… Ват прейс, херра куф-ман?.. Кюфт, кюфт… Вара фор вара…

И вдруг услышал над собой холодный, спокойный голос:

— Не трудитесь. Я говорю по-русски.

Пастор повернулся и, подняв свечу еще выше, пошел в глубь придела, безмолвно приглашая Никонова следовать за собой. Они вошли в комнату, где догорал камин, и не успели еще сесть, как внизу раздался грохот. Стучали в дверь, в которую только что вошел Никонов.

— Вы только молчите, — сказал Кальдевин и накинул на голову разведчика какое-то темное бархатное покрывало. — Теперь становитесь на колени. Вот так…

Никонов повиновался. Этот молодой энергичный священник внушал ему доверие. Может быть, только потому, что он говорил по-русски.

В комнату, стуча карабинами, ввалились егеря. Протянув руки к камину, стали греться. Сквозь истертый бархат покрывала Никонов видел их фигуры, лица, оружие. Он видел все.

Говорили они по-немецки.

— К вам никто не приходил, пастор?

— Нет, никто.

— И никто не выходил от вас?

— Нет, не выходил.

— А кто это стоит у вас за ширмой?

— Можете взглянуть, ефрейтор, если угодно. Это церковный живописец. Он вызван из Хаттена для реставрации «Страшного суда».

— А почему это он стоит на коленях? — полюбопытствовал ефрейтор, проталкиваясь поближе к камину.

— Он закончил работу и собирается исповедоваться у меня. Вы как раз помешали нам. Я могу позвонить коменданту. Это с его согласия я выписал себе живописца.

— Простите, пастор, но мы обходим все дома. Кто-то опять пишет на стенах по всему городу…

Толкаясь в дверях, немцы ушли.

Пастор принес полголовки сыру, ячменный хлеб, бутылку церковного вина и табак.

— Я сделал все, что мог, — сказал он. — Теперь вы должны покинуть мой дом. О вас уже знают местные власти и предупреждено население. Уходите, когда патруль отойдет от кирки. Вдоль бульвара выберетесь к озеру, обогните его с левой стороны — на правой стоит немецкий гараж — и попадете в заброшенный гранитный карьер. По нему вы спуститесь в долину глетчеров, пройдете ручей и там окажетесь в безопасности…

Никонов так и сделал: обогнул озеро, прошел вдоль старинных каменоломен, долго брел по ледяным осыпям и, вброд перейдя мелкий, но бурный горный ручей, оказался в широкой лесистой долине.

Он устало присел на камень и зубами вытащил затычку из бутылки. Сделав несколько глотков, заел легкое вино жирным сыром. На хлеб он только поглядел, но есть его не стал — решил поберечь. «Смертник», — весело подумал он о себе, и тут его слуха коснулся далекий рев машин.

Никонов распихал по карманам хлеб и бутылку, осторожно двинулся навстречу этому реву. Скоро он увидел с, вершины сопки длинную ленту шоссе, а в отдалении — желтенький домик кордона. Он вспомнил: это был тот самый кордон, с которого их обстреляли в ту памятную ночь, когда они пробирались к бухте Святой Магдалины.

Два немца в мундирах нараспашку рубили дрова. Их голоса в чистом утреннем воздухе доносились до сержанта, и он подумал: «Их двое… Вот именно здесь я и добуду себе шмайсер. Но с двоими не справиться. Я обожду, когда на кордоне останется только один…»