Юрий Перов - Заложники любви

• Название: Заложники любви
• Автор: Юрий Перов
• Издательство: Столица-Принт
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-98132-009-5

Как часто судьба преподносит нам сюрпризы и наша жизнь поворачивается вспять. Так происходит и с героями романа Юрия Перова «Заложники любви». Все они оказываются втянуты в сомнительный, далеко не законный, но достаточно прибыльный бизнес. Что руководит ими? Как они проявят себя? И что же важнее: деньги или любовь?

---

И все равно он у меня хороший. Ведь если бы не он, не его рацпредложение, за которое он получил премию, я бы сейчас опять сидела у бабы Дуси в Добрянке. А то и вообще дома. Все и так говорят: «У вас дачная зона, вам никуда в отпуск ехать не надо». Посидели бы сами в этой дачной зоне!..

Зверева говорила, что когда ешь что-то первый раз в жизни, нужно задумывать желание, и оно сбудется. Я, когда ела хачапури и пила кофе по-восточному, оба раза загадала на А. Посмотрим-посмотрим…

Так бы и писала бы! А может, у меня писательские способности?

Да, кстати, джинсы здесь ни у кого не вызывают сомнения! Все пялятся — будь здоров. Особенно эти, грузины! Правда, у них тоже все клевое, сплошной вельвет, но все равно каждый оборачивается и смотрит, смотрит… Джинсы насквозь прожигают. Спать не хочется, а надо.

Разумеется, я уже видела море. Совершенно невыразительное. Оно меня разочаровало. Вода и вода, только в тумане.

Если завтра будет солнце, обновлю купальник. Все! Сплю! Сплю!

16 июля 1978 г.

Какой ужас! Я сгорела и теперь дня три не смогу загорать. Погода вчера была непонятная, какой-то туман, солнце сквозь этот туман еле видно было, и совершенно не чувствовалось. Как сквозь марлю. Ничего себе марля! Я вчера чуть не загнулась. Пришла домой — ничего. Смотрю в зеркало — ничего, только чуть-чуть покраснела. Я ведь была уже загорелая.

Зверева, когда узнала, что я точно еду в Сухуми, десять дней на пруды меня таскала, как на работу. Она сказала, что не допустит сраму и зажарит меня до кондиции, чтоб не стыдно было на приличном пляже раздеться.

Правда, погодка была не ах, а я вообще плохо загораю. Но хоть чуть-чуть, но я загорела. А тут даже и не почувствовала ничего. Сели ужинать, а меня тошнит и знобит — вилку в руках держать не могу. Виолетта Михайловна, хозяйка, меня раздела, намазала сметаной, как блин, и — в койку. Температура у меня всю ночь была 39°, состояние — самое дурацкое, то в жар бросит, то в холод. Заснула только к утру. Сейчас уже все прошло, и я бы снова пошла на пляж, но Виолетта Михайловна не разрешает.

Все еще 16 июля 1978 г ., вечер. Вчера, ночью, когда мне казалось, что умираю, я думала об А. И мне еще больше хотелось умереть. Раньше я думала, что счастье — это видеть его! Инфантилизм! Счастье — это обладать им! За эту ночь что-то изменилось во мне. Я стала другая, взрослая, решительная, сильная. Я знаю, что такое сильное чувство не может оставить его равнодушным. Он не сможет по-прежнему оставаться спокойным и высокомерным. Я верю в себя, в свою любовь. Я способна сделать его счастливым!

P.S. Об обезьянах напишу завтра. Не могу же я на одной странице писать о нем и о них. И вообще, я, может быть, вырву этот листок. И эту горькую любовь я вырву из своего сердца.

19 июля 1978 г.

Какой дневник?! При чем тут дневник? Купаться! Купаться и купаться!

21 июля 1978 г.

Сухуми

Зверева! Спасай! Я не шучу! Я нарушила все твои отеческие заветы. И не потому, что забыла о них. Помнила и нарушила. Я познакомилась с грузином! И пошла с ним в ресторан. Бедная мама, если б она об этом узнала, с ней был бы инфаркт. Она об этом узнает сегодня вечером. Ираклий придет знакомиться с моими предками.

Я его увидела на третий день, когда, как дура, сидела сгоревшая под тентом и наблюдала, как другие купаются и загорают. Я сидела и читала «Декамерон» Боккаччо (из хозяйской библиотеки), а он лежал и спал, вытянув вперед сильную загорелую руку и положив на нее кудрявую, как у греческого бога, голову.

Когда он проснулся, я чуть не прыснула со смеху, такой у него был дурацкий вид. Я думала, что это он со сна никак не может врубиться, а потом он мне сам признался, что как увидел меня, так просто остолбенел от потрясения. Не понимаю, с чего там столбенеть. Ты же знаешь, что когда я сгораю, то становлюсь вся свекольного цвета, как борщ по-флотски.

Он настолько обалдел, что даже не решился со мной заговорить. Я, конечно, кое-что заметила, но вида не подала. Только книжечку чуть-чуть подняла, чтоб он название мог прочесть. Пусть знает, с кем имеет дело. В общем, он весь день как привязанный рядом крутился. У них там целая компания. Все черные, волосатые, страшные и гогочут по-своему.

Страшные не в том смысле, что некрасивые, совсем наоборот, а в том смысле, что дикие. Лица у них разбойничьи или пиратские. Так и чудится кинжал в руках. А у Ираклия (правда, красивое имя? Как у Андроникова!) лицо греческого бога. Такой же нос прямой со лбом сливается, кожа нежная, бледная, глаза большие, а губы женские, чувственные.

На другой день они играли в волейбол. Он прыгает, как пантера. Какая-то фифа сказала другой фифе: «Смотри, как он красив, как греческий бог! В нем ничего нет грузинского». Мне так противно стало. Разве можно так? Будто они в магазине духи себе выбирают… А на пальцах, в ушах! Так все и горит. Наверное, торгашки какие-то, а туда же, о греческих богах рассуждают. В общем, «в греческом зале, в греческом зале». Ой, кончаю писать! Пришел Ираклий. Сейчас пять, а он обещал в семь. Бегу.

Представляешь, Зверева, какая я свинья, если только сегодня, 28 июля, вспомнила, что начала тебе письмо. Перечитала начало и решила ничего не менять. Пусть останется, как исторический документ о том, какая я была дура… Я прервала письмо в тот момент, когда пришел Ираклий. Я его теперь зову Ира…

В тот день я тряслась, как дурочка. Он вдруг приходит не один, а со своим дядей Леваном. Такой большой, усатый и молчит, а вид как у главаря шайки. Когда он двинулся на нашего хозяина Анатолия Федоровича, я подумала: все! Сейчас душить будет! А они обнялись и стали целоваться. Здесь все мужчины при встрече целуются. Оказывается, этот дядя Леван и Анатолий Федорович знакомы. Оказывается, они оба «самые уважаемые люди в Сухуми». Тут, конечно, началось…

Они привезли ящик шампанского, полвечера извинялись, что пришли без приглашения, но для этого есть причина, о которой будет объявлено позже… А на меня — ноль внимания. Дядя, тот один раз посмотрел и отвернулся, и физиономия каменная — ничего не поймешь. И тут я, дура, облегченно вздохнула…

Честно говоря, я испугалась, когда Ира сказал, что придет в гости… Ну, как мне его объяснять? А тут вижу, что ничего объяснять не надо, и успокоилась. Только, как потом выяснилось, — зря. Но буду по порядку.

Значит, перезнакомились все, сели за стол и началось… Пили за всех. Начали, конечно, с нас. Потом за дядю Левана, потом за хозяев, потом слово попросил дядя Леван и начал что-то хитрое гнуть про детей… Постепенно подобрался к Ираклию. Я аж покраснела. Рассказал, какой он примерный мальчик, как «почытаэт» папу и маму и бабушку; какая у него приличная семья; как он поедет в этом году учиться в Москву и будет, как папа… Я написала всего 10%. Они так длинно все говорят. Рюмку держать устанешь. А выпить нельзя и поставить нельзя. С этим у них строго.

Потом встал Ираклий. Он сперва рюмку поднял, потом поставил и посмотрел на дядю и спросил:

«Можно я так скажу, без вина?» Дядя кивнул. Знаешь, Зверева, дальше я постараюсь написать тебе слово в слово, как помню. Писать буду, разумеется, без акцента, потому что все это очень серьезно.

Зверева, я влипла в очень серьезную историю. Видишь, за все письмо про А. ни разу даже не вспомнила… Это о многом говорит… О нем я еще напишу, но завтра, а сегодня больше не могу. Сегодня мы были в самшитовой роще, ловили рыбу на море, ели шашлыки и еще много, много было всего… Устала. Слипаются глаза. Бай-бай, Зверева!

Ну вот, совсем другое дело! Провалялась до 9 часов. Ира придет в 11, есть время наконец закончить это многострадальное письмо. Итак, слушай, Зверева. Почему слушай? Неважно…

Ираклий поднялся и заговорил, обращаясь к моим предкам: «Никто не знает, сколько он проживет. Никто не знает, что с ним будет завтра. Тем более трудно загадывать на много лет вперед. Но я очень хотел бы, чтобы ваша дочь была моей женой. Я понимаю, сейчас об этом рано говорить. Жалко, что тут нет моих родителей… Но я прошу поверить, что мои чувства никогда не победят моего уважения к вашей дочери и к вам. Может быть, жизнь распорядится по-своему, может быть, ваша дочь не сможет полюбить меня. Это не обидит меня, я все равно буду благодарен судьбе за то, что встретил ее. Мои слова могут показаться вам преждевременными, но поверьте, я сам не знал, что способен говорить такие слова. Сейчас я вас прошу только об одном — разрешите быть ей старшим братом. До тех пор, пока она не вырастет и сама не распорядится своей судьбой. До тех пор, пока вы не отдадите ее мне в жены». И сел.

Потом поднялся, покраснел, поднял рюмку и сказал: «За вашу прекрасную дочь». И выпил. А дядя поцокал языком и сказал предкам и Анатолию Федоровичу: «Хорошо сказал, да? Мужчина!» А мой предок наклонился к матери и прошептал: «Мать, это что же, Тинку сватают, что ли?» А мать заплакала.

Видишь, стержень кончился. А карандаш только красный. Куплю новый стержень, напишу новое письмо. Прощай, моя радость!