Виктор Пронин - Банда 2

• Название: Банда 2
• Автор: Виктор Пронин
• Жанр: Полицейский детектив

Отрезанная голова незадачливого осведомителя еще не самое страшное, с чем приходиться сталкиваться следователям прокуратуры, бросившим вызов наглой банде, хозяйничающей на улицах города. Убийства, изнасилования, шантаж, дерзкие налеты — кажется, ничто не в силах остановить жуткий уголовный маховик. Но опьяневшим от крови бандитам противостоят достойные противники.

---

Пафнутьев всегда с интересом ходил среди продавцов, присматриваясь, прицениваясь, вступал в споры. Вот только наперсточники никогда не могли его соблазнить — наметанным глазом он сразу видел, что больше половины толпы, окружавшей полупьяного зазывалу — его же приятели, которые ждут не дождутся первого хорошего куша, чтобы тут же завалиться в ближайший кабак. Причем, настолько привыкли к этим заработкам, что даже не обсуждают проигравшего, даже не смеются над ним, бедолагой, просто забывают о нем, едва только его деньги оказываются в их карманах.

Странно были устроены мозги у Павла Николаевича Пафнутьева — он никогда ни о чем не думал напряженно и целеустремленно, он просто поступал единственно возможным способом. Для него единственно возможным. Сталкиваясь с вопросом, на который он не мог дать немедленного и внятного ответа," Пафнутьев просто принимал его к сведению и продолжал заниматься своими делами. А потом, когда этот вопрос возникал перед ним снова, оказывалось, что у него уже все решено, обдумано и он готов действовать. Может быть, поэтому он часто выглядел беспечным, готовым к беседе легкой и необязательной.

И вот сейчас, получив приглашение от Сысцова посетить того на даче, Пафнутьев лишь хмыкнул озадаченно, передернул плечами и выбросил странное приглашение из головы. И пошел побродить, пошататься под осенним солнцем, по торговым рядам, среди нищих, пройдох и мошенников, среди героев войны, превратившихся в попрошаек, среди ветеранов труда, торгующих кошками и собаками, среди ползающих калек, собирающих деньги на протезы, среди студентов консерватории, зарабатывающих музыкальный свой хлеб в подземных переходах. Он чувствовал себя среди всех этих людей легко, беззаботно расставался с некрупными деньгами, бросая их в жестяные банки, в кепки, в футляры от скрипок, в старушечьи скрюченные ладони, больше напоминающие совки для земляных работ.

Бабуля в последней стадии измождения, не в силах уже подавать голос и что-то произносить, молча стояла с маленьким плакатиком — просила денег на платную операцию для внучки. И внучка сидела тут же, в подземном переходе, на какой-то подстилке — полупрозрачное создание с затаенной, навсегда поселившейся в ней скорбью. Она не смотрела ни на прохожих, торопящихся прошмыгнуть мимо, ни на старушку, она просто водила грязным пальцем по асфальту, не то думая о чем-то своем, не то пребывая в затяжном сумеречном забытьи, не понимая, и не желая понимать, зачем она здесь. Прохожим не было жалко сотни или пять сотен, они сочувственно пробегали глазами по плакатику, но и не давали. Потому что для этого нужно было остановиться, поставить на асфальт свою поклажу, порыться в карманах, найти нужную бумажку, положить ее бабуле в ладошку, снова застегнуться, поднять поклажу и двинуться дальше. Слишком это было хлопотно, на все это у них не было сил и они стыдливо проскакивали мимо старушки, опасаясь взглянуть на нее слишком пристально, чтобы не запомнилась, упаси Боже, чтоб не привиделась, чтоб не уколола совесть в неурочный час...

Просили на восстановление церкви, на новые костыли, на дорогу домой, просили погорельцы и беженцы, а беженцев с каждым днем становилось все больше потому что бежали из спесивой и мелочной Эстонии, диковатого Таджикистана, горделивой Грузии, бежали русские, прихватив небогатый свой скарб и подталкивая детей впереди себя. Сытые и румяные иностранцы бродили по рядам, цепко высматривая среди разложенного хлама ордена распавшейся великой империи, иконы прошлых веков, картины, подсвечники, статуэтки, за которые у себя, в чистенькой и умытой Швейцарии или Швеции им пришлось бы заплатить в сотни раз больше...

— Ну что ж, — проговорил Пафнутьев себе под нос, — если ему так хочется, то почему бы и нет? — Эти слова прорвались из глубин его подсознания, где все это время шел напряженный разговор с Сысцовым, разговор, о котором Пафнутьев ничего не знал. — Поговорим, обсудим, — продолжал Пафнутьев. — Главное — хорошо подготовиться. А подготовка проведена достаточная... — повторил Пафнутьев, направляясь к автостоянке.

Машина стояла на месте. Андрей сидел за рулем, глядя прямо перед собой, в лобовое стекло, на небольшую площадку, где желающие фотографировались с картонным президентом Пафнутьев сел на заднее сидение, захлопнул дверцу. Он сразу уловил напряженное состояние Андрея, едва встретился с ним взглядом в зеркале.

— Что-нибудь случилось? — спросил Пафнутьев.

— Да..

— Слушаю тебя внимательно.

— Вика..

— Понятно, — ответил Пафнутьев.

— Она сказала, что у вас что-то намечается?

— Намечается.

— А мне казалось, что это у меня с ней намечается...

— Значит, кто-то из нас ошибался.

— Это удар, Павел Николаевич, — проговорил Андрей с трудом.

— Ты имеешь в виду, что это удар с моей стороны?

— Да.

— Ошибка, Андрюша. Очевидно, я должен что-то произнести, чтобы уж не возвращаться к этому... Я вас познакомил и я вам не мешал. И это продолжалось довольно долго. Мне кажется, никто из нас троих не может упрекать другого в чем-либо недостойном... Никто не нарушил законов порядочности и мы можем оставаться друзьями. Ты вел себя так, как считал нужным. И тебя никто не укорял. Ведь тебя никто не укорял?

— Никто..

— Извини меня, Андрюша... Но ты еще не оттаял. Ты весь в изморози. Наверно, Вику можно использовать в качестве грелки, но не слишком долго. Она тоже хочет что-то получить от жизни... И потом, Андрюша, и я — живой человек... Что же мне с одними только бандюгами общаться?

— Наверно, вы правы, Павел Николаевич... Наверно, вы правы. Может быть, это лучший вариант для всех нас...

— Может быть, — согласился Пафнутьев. — А может и нет. Не знаю. Не знаю, Андрей... И не хочу знать. Жизнь повернулась ко мне этой вот стороной... Ну что ж, пусть так. Я не стал отворачиваться. Я не рвался в эти ворота, я не ломился в эти окна...

— Все, — сказал Андрей. — Проехали, — и тронул машину с места.

— Ну, что ж... Пусть так. Ты готов? — спросил Пафнутьев другим голосом, который сразу перевел их разговор в иную плоскость.

— Все в порядке, Павел Николаевич.

— Прекрасно. Помнишь? — левой рукой Пафнутьев почесал затылок.

— Помню.

Через сорок минут Андрей свернул с Никольского шоссе на узкую дорожку, над которой висел знак, запрещающий въезд. По обе стороны стояли громадные сосны, смыкаясь ветвями где-то вверху и создавая полутемный коридор. Не доезжая до дачи несколько сот метров, Андрей остановил машину.

— Я приехал, — сказал он, выходя на дорогу. — Мне на этой даче делать нечего.

— Забирай, это твое, — Пафнутьев протянул ему с заднего сидения продолговатый сверток.

Пересев на место водителя, Пафнутьев тронул машину и через несколько минут был у ворот дачи. Сосны здесь немного расступились, образуя небольшую площадку, на которой можно было развернуться, что Пафнутьев и сделал, не обращая внимания на призывно распахнувшиеся ворота.

Заперев дверцу и проверив запор, Пафнутьев поднял глаза и увидел в воротах Сысцова. Тот снисходительно улыбался, глядя на гостя.

— Напрасно вы так, Павел Николаевич... Здесь у нас спокойно. Можете вообще оставить дверцы распахнутыми..

— Авось, Иван Иванович. Авось.

— Что же во двор не въехали?

— Сробел, — Пафнутьев обескураженно развел руки в стороны — Робость обуяла.

— Ох, Павел Николаевич, — Сысцов покачал головой. — Я бы поверил вам год назад, но сейчас... Вы и робость? Ни за что. Вы недооцениваете тебя.

— Вы и сейчас можете мне верить...

— Могу... Но опасаюсь — Напрасно, Иван Иванович, — Пафнутьев подошел, наконец, к Сысцову, пожал прохладную, сухую ладонь, глянул в холодные глаза Первого. — Я, как и прежде, весь на виду. Прост, ясен, доступен.

— Вы себя недооцениваете, — повторил Сысцов и первым прошел в ворота.

— Буду исправляться, Иван Иванович.

— Исправляться? — удивился Сысцов и даже обернулся на поотставшего гостя. — Вряд ли это возможно.

— Почему?

— Поздновато.

— Поздновато или поздно? — спросил Пафнутьев, прекрасно сознавая разницу этих двух похожих слов. По сравнению с невинным «поздновато», в котором при желании можно услышать и сочувствие и надежду, в слове «поздно» нет ни того, ни другого, в нем только жесткость, если не угроза.

Сысцов не ответил.

Он лишь улыбчиво посмотрел на Пафнутьева, взял его под локоть и повел к небольшому столику под большим деревом. Ворота за их спинами неслышно закрылись, на что оба не обратили никакого внимания. Пафнутьев искренне восторгался участком, домом, вертел головой с простодушной, восхищенной улыбкой. И еще была в его облике, в походке, в выражении лица некоторая польщенность, признательность за столь лестное приглашение.

— Садитесь, Павел Николаевич, — Сысцов показал на свободное деревянное кресло под деревом. Увидев, что столик присыпан опавшей листвой, Пафнутьев хотел смахнуть ее на землю, но Сысцов остановил его. — Не надо, — сказал он. — Пусть... Осень, — листья, запах, хороший гость...