Антуан-Франсуа Прево - История одной гречанки

• Название: История одной гречанки
• Автор: Антуан-Франсуа Прево
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

---

Как видите, горестная судьба моя объясняется не склонностью к наслаждениям: я не опустилась до порока, а родилась в нем. Поэтому я никогда не испытывала ни стыда, ни раскаяния. С возрастом я не узнала ничего, что помогло мне исправиться. В те ранние годы мне были чужды и желания, порождающие страсть. Положение мое определялось привычкой. Так длилось до того, когда губернатор решил приблизить меня к себе. Сын его, мой отец и рабыня, которой я была поручена еще ребенком, страшно перепугались; я же, ни малейшей степени не разделяя их тревогу, по-прежнему была убеждена, что именно губернатору я и должна принадлежать. Он был надменен и жесток.

Отец, напрасно понадеявшись на его смерть, оказался в столь безвыходном положении, что со страху решил бежать вместе со мною, не открывшись в своем намерении ни рабыне, ни юному турку; но затея эта кончилась неудачно, и нас задержали еще прежде, чем мы добрались до гавани. Отец не был рабом, поэтому бегство его не являлось таким преступлением, за которое его могли бы казнить. Однако на него обрушился неистовый гнев губернатора; он считал бегство отца изменой, попрекал его оказанными ему благодеяниями и обвинял в воровстве. Меня в тот же день водворили в сераль. На следующую ночь мне объявили, что я буду иметь честь оказаться в числе жен моего властелина. Я восприняла эту весть как милость; не понимая причин, побудивших отца обратиться в бегство, я удивлялась, что он вдруг вздумал отказаться и от моего, и от собственного благополучия.

Настает ночь. Меня подготавливают к чести, о которой мне было возвещено, и вот ведут меня в покои губернатора; он встречает меня весьма благосклонно и ласково. В то же время губернатору докладывают, что сын его настоятельно просит поговорить с ним и что дело, о котором будет речь, настолько важно, что никак нельзя отложить его на завтра. Губернатор велит впустить юношу и оставить их наедине. Меня все же не уводят; но отец с сыном удаляются в одну из соседних комнат и некоторое время проводят там с глазу на глаз. До меня, правда, донеслось несколько резких выкриков, по которым я поняла, что беседа проходит не вполне спокойно. Затем последовал какой-то шум; я испугалась, но тут сын выходит с растерянным видом из комнаты, бросается ко мне, берет меня за руку и умоляет бежать вместе с ним. Потом, сообразив, по-видимому, что ему следует опасаться челяди, он выбегает один, обманывает слуг, передав им ложные распоряжения отца, а меня оставляет в том же состоянии, то есть до такой степени трепещущей от ужаса, что я даже не решаюсь войти в комнату, где они препирались, и посмотреть, что там произошло. Между тем рабы, которым молодой турок сказал, будто отец его желает побыть четверть часа один, по прошествии этого времени снова появляются; они застают меня все в том же положении, но при виде моей растерянности у них возникают какие-то подозрения. Они начинают расспрашивать меня. Не будучи в силах вымолвить ни слова, я жестом указываю на комнату, где происходило объяснение. Они находят там своего повелителя в луже крови; он убит двумя ударами кинжала. Их крики привлекают всех женщин сераля. Меня расспрашивают о разыгравшейся трагедии. Я рассказываю не столько о том, что видела, сколько о том, что донеслось до моего слуха; суть происшедшего я понимала не лучше других, и слезы мои свидетельствовали одинаково и о моем испуге, и о неведении.

Не могло быть никакого сомнения, что губернатор погиб от руки сына. Такая уверенность, подкрепленная бегством молодого турка, повлекла за собою весьма странные последствия. Женщины из сераля и рабыни, вообразив, что теперь над ними нет господина, решили завладеть всем, что представлялось им особенно ценным, и под покровом ночи бежать из своей темницы. Все двери были распахнуты настежь; поэтому и я решила скрыться, тем более что никому и в голову не приходило меня утешать и удерживать. Я хотела пойти к отцу, жившему поблизости от сераля, и думала, что легко найду дорогу. Но не прошла я в потемках и двадцати шагов, как мне почудилось, будто около меня мелькнул сын губернатора, однако я удостоверилась в этом лишь после того как решилась окликнуть его. Он сказал, что он в ужасе от совершенного им чудовищного преступления и что, прежде чем спастись бегством, он хочет узнать, действительно ли его отец умер. Я описала ему все, чему была свидетельницей. Скорбь его казалась искренней. Он вкратце поведал мне, что шел к отцу скорее со страхом, чем со злобой, чтобы объясниться с ним насчет меня, но отец, разгневанный его признанием, хотел его заколоть и что, защищаясь, он вынужден был пустить в ход свой кинжал. Он предложил мне бежать вместе с ним; но в то время как он настойчиво уговаривал меня, нас окружило несколько человек, узнавших его; они уже слышали о совершенном им преступлении и решили его задержать. Меня оставили на свободе. Я тайком пробралась к отцу, который встретил меня с великой радостью.

Не будучи замешан в этом прискорбном происшествии, он решил тотчас же собрать все, что ему удалось накопить за время пребывания в Патрасе, и вместе со мною покинуть город. Он не разъяснил мне своих намерений, а я по простодушию вполне доверялась ему. Мы уехали беспрепятственно; но едва оказались мы в море, он обратился ко мне со словами, которые очень огорчили меня.

— Ты молода, — сказал он, — и природа наделила тебя всем, что может вознести женщину на вершину благосостояния. Я везу тебя в такое место, где тебе легко будет пожать обильные плоды твоей привлекательности; но ты должна поклясться, что будешь строго следовать моим советам.

Он заставил меня дать ему эту клятву в таких выражениях, которые делали бы ее нерушимой. Мне было крайне противно связывать себя так, как он того требовал. Но, размышляя о приключениях, на кои он толкал меня, я начала понимать, что если вступлю в связь с мужчиной по собственному выбору, то могу извлечь из этого куда больше удовольствия. Сын патрасского губернатора, с которым у меня такая связь была, ничуть не волновал моего сердца, в то время как мне попадалось немало юношей, с которыми я не прочь была бы находиться в столь же близких отношениях. Однако родительская власть являлась ярмом, против коего я была бессильна, а потому я решила смириться. Мы прибыли в Константинополь. Первые месяцы пошли на то, чтобы привить мне манеры и дать познания, какие требуются от женщины в столице. Мне шел пятнадцатый год. Не делясь со мною своими планами, отец беспрестанно сулил мне блестящее будущее, которое, говорил он, превзойдет все мои чаяния. Однажды, возвращаясь из города, он не заметил, что следом за ним идут двое неизвестных, которые остановились только после того, как увидели, в какой именно дом он направился; затем они, собрав нескольких соседей, сами вошли в наш дом. Мы занимали там лишь небольшое помещение. Они так громко постучались в нашу дверь, что отец испугался и отослал меня в соседнюю комнату. Когда он отворил дверь, его сразу же схватил человек, которого отец, по-видимому, узнал, ибо у него вдруг пропал голос и некоторое время он не в силах был отвечать на брань, которую я явственно слышала. Отца называли мерзавцем, подлецом, кричали, что правосудие в конце концов доберется до него и воздаст ему должное за все его предательства и кражи. Он не пытался оправдываться и, понимая, что сопротивление невозможно, покорно дал увести себя к кади. Едва оправившись от испуга, я накрылась чадрой и поспешила вслед за людьми, задержавшими отца. Поскольку правосудие творится открыто, я стала свидетельницей обвинений, которые ему предъявляли неизвестные, и приговора, вынесенного сразу же после того как были выслушаны его показания. Отца обвиняли в том, что он соблазнил жену некоего греческого вельможи, у которого служил домоправителем, что он похитил эту женщину вместе с двухлетней дочкою, прижитой ею от мужа, и вдобавок украл наиболее ценные вещи хозяина. Не будучи в состоянии опровергнуть эти обвинения, отец лишь старался оправдаться, утверждая, будто все это совершил по настоянию дамы; призывая небо в свидетели, он клялся, что в краже повинна она одна, что он не извлек из этого ни малейшей выгоды, ибо сам был обворован столь жестоко, что впал в крайнюю нищету. На вопрос, что сталось с похищенными им женщиной и девочкой, он отвечал, что обе они умерли. Признания, которые ему пришлось сделать, показались судье достаточными, чтобы осудить его на смертную казнь. Как ни стыдно мне было, что я дочь столь преступного отца, я готова была дать волю своей скорби и разразиться слезами и воплями. Но отец попросил судью оказать ему милость, выслушав его несколько минут наедине, а то, что он сказал, по-видимому, смягчило судью; во всяком случае казнь была отложена. Отца отвели в темницу. Отсрочку казни, идущую вразрез с обычаями, люди стали толковать как доброе предзнаменование. Мне же, в моем горестном положении, оставалось только вернуться в наше жилище и ждать окончания этих прискорбных событий. Но, подходя к нашему дому, я увидела толпу и признаки какого-то смятения; не решаясь идти дальше, я спросила, что тут происходит. Вдобавок ко всему, чему я сама была свидетельницей, мне разъяснили, что в городе существует обычай, как только вынесен приговор, расхищать имущество осужденного, и вот уже люди, воспользовавшись этим обычаем, растаскивают наши вещи. Тревога моя достигла такой степени, что я, не имея сил скрыть, кто я такая, стала, трепеща, умолять какую-то турчанку сжалиться над несчастной дочкой грека, приговоренного к смертной казни. Она приподняла на мне чадру, чтобы взглянуть мне в лицо; горе мое, по-видимому, тронуло ее, и она, с согласия мужа, увела меня в свой дом. Оба они дорого взяли с меня за эту услугу. От ужаса, который владел мною, я значительно переоценивала их благодеяние. Я доверила им свою судьбу и, когда они обещали позаботиться обо мне, вообразила, что обязана им жизнью. Все же у меня, как и у окружающих, еще оставалась надежда, основанная на решении судьи отсрочить казнь. Но несколько дней спустя хозяева сказали мне, что приговор, вынесенный отцу, приведен в исполнение.