Васко Пратолини - Семейная хроника

• Название: Семейная хроника
• Автор: Васко Пратолини
• Издательство: издательство «Правда»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

Эта книга не плод творческого вымысла. Это разговор писателя с его покойным братом. Создавая книгу, автор искал лишь утешения. Его мучает сознание, что он едва начал проникать в духовный мир брата, когда было уже слишком поздно. Эти страницы, следовательно, являются тщетной попыткой искупления.

---

Ты пришел точно в условленное время, и мы вместе отравились за бабушкой к Семире, старой знакомой нашей семьи; она жила в переулке Петрарки между воротами Сан-Фредиано и Порта Романа.

Я коротко осведомился:

— Папа тебя охотно отпустил?

Я ожидал услышать что-нибудь относительно моего визита, но ты ограничился односложным «да» и ничего больше не добавил.

Я спросил:

— Куда мы поведем бабушку? Что скажешь насчет peсторана «Оресте»?

— А тебе не кажется, что там уж слишком шикарно?

— Ну тогда в «Пеннелло»?

— Да что ты!

— По-твоему, лучше пойти в какой-нибудь второразрядный ресторан? Имей в виду, что деньги у меня есть.

— Я не поэтому.

— Ну, а в «Чевиоза», как по-твоему?

— Мне кажется, что нам лучше будет где-нибудь в загородном ресторане.

Оба мы думали об одном и том же, но не решались сказать. Я подзадорил тебя:

— Почему в загородном? Не надо утомлять бабушку.

— Мы сядем в трамвай. Это из-за одежды. По ее форме все сразу узнают, что она из богадельни.

— А ты этого стыдишься? — спросил я тебя — и себя самого.

— Мы можем встретить кого-нибудь из знакомых и…

— Да, так, пожалуй, лучше. А то ведь бабушке будет неприятно. Первые два месяца она совсем не выходила из богадельни, потому что стыдилась формы.

Меня охватила глубокая грусть — та грусть, которая граничит с упадком духа, когда человек опускает руки и не чувствует себя больше ни униженным, ни оскорбленным.

Мы шли рабочими кварталами. Было пасхальное воскресенье, и площадь Кармине кишела народом, который спешил к мессе; витрины колбасных лавок ломились от изобилия товаров; прилавки мясных были наполовину опустошены, словно после внезапного налета; медленна поворачивались огромные вертела с цыплятами и дичью в закусочных; особенно многолюдно было в кондитерских; чувствовалось, что самый скромный домашний бюджет был на этот раз нарушен, чтобы отпраздновать пасху И весь этот люд, плохо одетый, шумный, бессознательно приноравливал свое поведение к необычной торжественности; крылечки домов были вымыты, редко где на окнах сушилось белье. Мужчины играли в карты, сидя за столиками, выставленными на тротуаре у таверны, и когда мы проходили мимо, один из них крикнул:

— Ах чтоб тебя… Ведь я обещал жене не ругаться, пока не съем свяченое яичко!

Немного подальше какой-то паренек попросил у нас прикурить, подмигнул и сказал:

— Запрещается! Пасха!

В этом общем расположении духа не было ни ханжества, ни благочестия, в нем ощущалось безотчетное стремление уйти в круг самых близких и любимых людей, словно для того, чтобы испытать прочность их привязанности, и это чувство было гораздо глубже полузабытом обрядности. На каждом лице ясно можно было прочесть удовлетворение: как хорошо иметь семью и чувствовать себя под ее защитой.

Ты шел рядом со мной, элегантный и серьезный, поглядывая себе под ноги, на мостовую, местами выщербленную, усеянную отбросами, бумажками, конским навозом. Мы вышли на прямой, чисто подметенный бульвар; на деревьях уже зазеленела листва. Сегодня ты не возбуждал во мне желания поделиться с тобой мыслями.

— Ты рад, что проводишь пасху со мной и с бабушкой? — спросил я. И добавил: — Это первая пасха, которую ты проводишь в семье.

Ты посмотрел на меня немного удивленно, слегка улыбнулся и сказал:

— А почему мы не пошли к нашему отцу? Тогда обошлось бы без всяких осложнений.

— Верно, наш отец приглашал нас. Но потом я решил отказаться — подумал, что ты будешь себя неловко чувствовать.

— Хм, хм, — промычал ты неопределенно.

26

Дверь открыла дочь Семиры, вся семья встретила нас приветливо, каждому поднесли по стакану наливки. Хозяева предложили провести праздник у них, но я, должно быть из духа противоречия, упорно отказывался, видя, что ты бы с радостью согласился, «чтобы избежать неприятностей».

— А где бабушка?

— Она тут рядом, сейчас придет.

— А вот и бабушка! — воскликнула Семира, открывая кухонную дверь.

На пороге появилась наша бабушка, но она совсем преобразилась. На ней было зеленое, узкое в плечах платье из тяжелой материи, напоминавшей парчу, с черным бархатным воротничком; с шеи, словно епитрахиль, ниспадал черный шелковый платок, а широкая юбка доходила до щиколоток. Бабушка уложила волосы узлом на затылке; в ушах красовались черные с золотыми ободками серьги. Сложив руки, бабушка ступала слегка неуверенно, точно девочка, которая в первый раз подходит к причастию: лицо ее выражало робкую радость и волнение.

— Бабушка-то наша как нарядилась, — сказала Семира. — А вот и женихи. Ей прямо не терпится их расцеловать.

Мы оба одновременно кинулись к бабушке, и она заключила нас в объятия. Потом, словно извиняясь перед друзьями, сказала:

— Ведь за всю жизнь я ни разу не обнимала их обоих сразу.

Я поглаживал ее руку и скоро узнал это платье: бабушка надевала его только по большим праздникам, а таких праздников после смерти матери у нас было так мало, вернее сказать — совсем не было. Ты сносил нежности бабушки с улыбкой и говорил ей:

— Вы такая нарядная, бабушка. Точно настоящая синьора.

— Видите, — заметила Семира. — Раз он говорит, значит так и есть, ведь он-то уж знает толк в нарядах.

— Это хорошее платье. Мне сшила его ваша мать за

несколько месяцев до смерти. Я его и десяти раз-то, верно, не надевала. Из нарядных платьев оно одно у меня и осталось. Как умру, вы меня в него и обрядите, только не позабудьте. Я отдаю его на хранение Семире.

Бабушка была уверена, что мы примем приглашение Семиры; она боялась выйти на улицу в нарядном платье.

— Если за мной проследит какая-нибудь монахиня, мне на три месяца запретят отлучаться из богадельни и занесут в список поднадзорных. Сестра Клементина отберет у меня ночной горшок. Мне боязно. Но я настаивал, да и ты поддержал меня.

— Мы будем осторожны и загородим тебя.

Семира сказала бабушке:

— Если я и теперь буду уговаривать вас остаться, вы можете обидеться. Да и кто вас, Роза, узнает? Вы совсем преобразились!

— Мы возьмем пролетку, — сказал я.

Но бабушка отказывалась, церемонная, словно молоденькая девушка, решившая каприза, ради отказаться от прогулки, которая доставила бы ей столько радости. Касаясь губами ее уха, я шепнул:

— Втроем нам будет свободнее. И потом — Ферруччо здесь неловко себя чувствует.

— Зато денег меньше уйдет, — возразила бабушка. Я понял, что она понемногу сдается.

27

У Порта Романа пролеток не было, и мы решили взять такси. Однако бабушка отказывалась.

— Куда это вы собрались?

— В «Оресте».

— Да вы с ума сошли! Нас оттуда вышвырнут.

Ты улыбался, в твоем отношении к бабушке проскальзывала снисходительность, и я не мог понять, что это — симпатия или пренебрежение.

— А куда бы вам хотелось пойти? — спросил ты.

— В какой-нибудь ресторан подешевле.

В каждом ее жесте, каждом слове сквозила радость, и она, видно, всей душой желала как можно дольше наслаждаться ею.

— А почему бы нам не поехать за город? — предложил я.

Мы заставили ее сесть в такси. Машина стремительно выехала на виа Сенезе. Несколько коротких минут — и мы уже на холме. Бабушка сидела между нами, растерявшись от счастья.

— Я же первый раз катаюсь в такси. О! Мы уже у Дуэ Страде. Сколько лет я здесь не была! Виа дель Джельсомино мы уже проехали?

Мы с тобой жались по краям сиденья, чтобы ей было посвободнее.

— Мне кажется, будто я на карусели, — сказала бабушка. — Сколько же это будет стоить?!

Тогда ты сказал:

— Почему вы все беспокоитесь о деньгах? Думайте только о развлечениях!

— Мальчик мой, деньги достаются в поте лица. Твое счастье, что ты этого не знаешь.

После такого ответа ты нахмурился; она это заметила, положила руку тебе на колено и спросила:

— Ты на меня обиделся?

Мы миновали городскую заставу; дорогу запрудили машины и повозки, и нам пришлось двигаться вслед за трамваем черепашьим шагом. Внимание бабушки привлекла стена справа от нас, над стеной виднелись верхушки ив и кипарисов.

— Это кладбище Аллори, — сказала она, обернувшись к тебе. — Здесь и могила барона, верно?

Ты прижался лицом к стеклу и невольно снял шляпу. Машина уже набрала скорость, и вскоре мы подъехали к селению Галлуццо, которое словно вымерло.

— Они сейчас уплетают индюка, — сказал я. — Но скоро и мы до него доберемся.

— Но они празднуют дома, всей семьей, а мы путешествуем, словно иностранцы, — сказала бабушка и, прикрыв глаза, откинулась на спинку сиденья.

Машина замедлила ход, проезжая по мостику через Эму, снова выехала на дорогу, и слева показался подъем, ведущий к Чертозе.

Ты сказал:

— Бабушка, вот мы и в Чертозе. Вам нравится ликер, который приготовляют здешние монахи?

Так ты старался развлечь ее, и в голосе твоем звучала сердечность; мы незаметно обменялись взволнованными ликующими взглядами, словно сидели у изголовья больного, чудом избежавшего смерти. Бабушка встрепенулась и ответила: