Марсель Паньоль - ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ

• Название: ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ
• Автор: Марсель Паньоль
• Жанр: Детская проза

Автор этой книги, Марсель Паньоль (1895—1974), — известный французский

драматург, классик французской литературы XX века. В 1946 году Паньоль был избран членом французской академии, куда избираются выдающиеся деятели культуры страны.

Драматургическое творчество Панъоля хорошо известно во всем мире, многие его пьесы обошли театры всех стран, а пьесы «Продавцы славы» и «Топаз» ставились на сценах советских театров.

Прочитав книгу «Детство Марселя», вы познакомитесь с детскими и отроческими годами писателя. В нее вошли главы из автобиографической тетралогии Панъоля «Воспоминания детства» («Слава моего отца», «Замок моей матери», «Пора тайн» и «Пора любви»), отобранные П. М. Гнединой. Последняя часть книги воспоминаний, «Пора любви», была опубликована после смерти писателя.

---

— Ты откуда?

— Из начальной школы с улицы Лоди.

— А я из школы на Шартрё. Мы сразу подружились.

— В каком ты классе? — спросил я.

— В шестом «Б»1.

— А я в шестом «А»2.

— Значит, мы не в одном классе, но уроки будем делать вместе, в седьмой классной.

— Как твоя фамилия?

— Олива.

Я вздрогнул.

— Это ты прошел первым по конкурсу на стипендию? Он чуть-чуть покраснел.

— Я. Кто тебе сказал?

— Я прошел вторым! Лицо его просияло улыбкой.

— Но это же просто удивительно!

Я тоже считал, что нашей встречей мы обязаны чудесному случаю, прихоти судьбы. Между тем два школьника, одновременно выдержавшие экзамен на стипендию в шестом классе, конечно же, должны были столкнуться в первый день учебного года. Но до сих пор имя одного звучало для другого как имя соперника, и увидеть его вдруг воочию было так же поразительно, как увидеть живого мальчика с пальчик или капитана Немо [55]. Вот почему мы разглядывали друг дружку, взволнованные и обрадованные.

— Я ведь срезался на задаче, — тотчас же сказал я. — А ты вот ее одолел!

— Мне повезло, — ответил он. — Я решил ее тремя способами, но не знал, какой правильный. Я выбрал один наугад, и он-то как раз и подошел.

Мне понравилось это признание. Мальчик с цыплячьей шейкой, оказывается, «свой парень». Я раскаивался, что обзывал его сыном фальшивомонетчика, и принес ему извинения — в душе.

В эту минуту на наши головы с грохотом обрушился лицей.

Я отскочил, оглянулся и увидел низенького человечка с пышными усами, который яростно бил в барабан. Его музыкальный инструмент — медный цилиндр с двумя голубыми деревянными обручами по краям — показался мне огромным, но не успел я выяснить, зачем этот виртуоз барабанного боя устроил нам такой громоподобный концерт, как поток толпы уже понес меня к дверям классной: все выстроились колонной по двое в ряд перед барабанщиком, который продолжал барабанить так, что у меня загудело в голове, а куранты тем временем оглушительно звонили, точно колокола сразу в нескольких церквах.

Наконец гам утих, усач сделал поворот кругом и вышел из классной. Тут обнаружилось, что за ним стоит неподвижно, как статуя, какой-то изящный господин в дорогом бежевом пальто, которое он носил внакидку. Он был необыкновенно высок ростом, но держался очень прямо; глаза его блестели, как темный хрусталь. Он сделал шаг к нам навстречу, опираясь на черную трость с резиновым наконечником, и звучным, металлическим голосом скомандовал:

— Пансионеры шестого и пятого — в классную рядом, это восьмая классная. Я сказал: «пансионеры».

В колонне началась суета, ряды расстроились, давая дорогу названным узникам.

Господин в бежевом пальто подождал, пока ряды перестроились, затем торжественно провозгласил:

— Полупансионеры шестого и пятого «А» и «Б»! Входите! Мы вошли.

Едва мы переступили порог классной, как ученики бегом бросились занимать места, считавшиеся лучшими. Я с удивлением увидел, что это были самые дальние от кафедры парты.

Я попытался сесть за парту, на которой оставил свой ранец, но толпа оттеснила меня в первый ряд, и я еле-еле успел схватить свое драгоценное достояние. Оливу вытолкнули вперед «старшие» из пятого, и он плюхнулся на скамью по другую сторону классной. Кругом громко пререкались, бранились, галдели.

Наш властитель, бесстрастный, как утес среди бушующего моря, молча наблюдал за ходом событий. И вдруг раздалось:

— Что ж так долго, господа, что ж так долго! — Слова, которые мне доводилось потом слышать каждый день в течение двух лет…

Это напоминало унылый вой, стон, в котором звучала угроза с оттенком удивления и печали.

Учитель выдержал минутную паузу, и шум стал мало-помалу стихать.

Тогда он громовым голосом крикнул:

— Молчать!

И воцарилось молчание.

Меня вытолкнули к самой кафедре, и моим соседом по парте оказался очень смуглый, толстощекий мальчик, который, видимо, был огорчен, что его оттеснили на первые места.

Господин в пальто, слегка волоча правую ногу, медленно поднялся на возвышение у классной доски. Затем пристально вгляделся в окружающие его лица и с едва заметной улыбкой сказал тоном, не терпящим возражений:

— Господа! Ученикам, которые требуют постоянного надзора, свойственно его избегать. Я еще никого из вас не знаю, поэтому я и позволил вам свободно выбирать себе места. И вот тут-то хитрецы, старавшиеся сесть подальше от кафедры, себя и выдали. Ученики на последних партах, встать!

Изумленные «хитрецы» встали.

— Забирайте свои вещи и поменяйтесь местами с теми, кто сидит на первых партах.

Лицо моего соседа выразило радость, а перемещенные с убитым видом пошли вперед.

Мы с соседом пересели на самую последнюю парту, в углу, справа от кафедры.

— Теперь, — сказал учитель, — каждый займет тот шкафчик, который ближе всего к его месту.

Все встали, и опять началась свалка. Многие мальчики вынимали из карманов висячие замки, чтобы обеспечить неприкосновенность своих школьных сейфов.

Снаряжая меня в школу, родители не подумали о висячем замке; но тут мне вспомнилось, что у отца есть такой — тот самый, который принес нам Бузиг. Я решил сегодня же вечером выпросить его у Жозефа. Замок висел в кухне, вместе с ключом. Никто к нему никогда не прикасался, и мне казалось, что он до сих пор еще наводит на всех ужас. Я не сомневался, что отец охотно мне его даст.

Вдруг наш учитель опять жалобно затянул:

— Что ж так долго, господа, что ж так долго!

Он выждал почти минуту, затем по-офицерски отдал команду:

— По местам!

В глубокой тишине он взошел на кафедру, уселся, и я было подумал, что он начнет урок, но я ошибся.

— Господа! — сказал он. — Нам предстоит провести вместе учебный год, и я надеюсь, вы избавите меня от неприятной обязанности ставить вам ноли по поведению, оставлять вас в классе после уроков либо лишать дня отдыха. Вы уже не дети, раз вы ученики шестого или пятого класса. Стало быть, вы должны понимать, что труд, порядок и дисциплина необходимы. А теперь, в знак того, что учебный год начинается, я раздам вам расписание уроков.

Он взял лежавшую на кафедре пачку листков и, обойдя классную, дал каждому ученику соответствующее расписание.

Так из своего расписания я узнал, что наш трудовой день начинается в восемь без четверти с повторения уроков в классной, которое продолжается четверть часа; затем следуют два урока по часу. В десять, после пятнадцатиминутной перемены, еще один часовой урок и три четверти часа занятий в классной; затем мы спускаемся в столовую, в полуподвальное помещение интерната.

После горячего завтрака в полдень — первая большая перемена на целый час, потом — получасовое повторение уроков в классной, за которым сразу следуют два часа уроков.

В четыре часа — вторая большая перемена, затем вечером, с пяти до шести, — неторопливое, спокойное приготовление уроков.

В итоге мы проводили в лицее одиннадцать часов ежедневно, кроме четверга; но и в четверг утром мы четыре часа сидели в классной, приготовляя уроки. Иными словами, это была шестидесятичасовая рабочая неделя, которую можно было еще удлинить, лишив лицеиста половины дня отдыха в четверг или целого дня — в воскресенье.

Пока я размышлял над этим, послышался шепот:

— Ты в какой группе?

Я сначала не понял, что это говорит мой сосед по парте, — он сидел с невозмутимым видом, не отрывая глаз от расписания уроков.

Но вдруг я заметил, что один уголок его рта чуть-чуть шевелится; мой сосед повторил свой вопрос.

Я восхитился его техникой и, пытаясь ему подражать, ответил таким же способом:

— Шестой «А»2.

— Вот здорово! — сказал он. — Я тоже. А ты не из младших классов лицея?

— Нет. Я учился в школе на Шартрё.

— А я и раньше был в лицее. Я остался на второй год в шестом из-за латыни.

Я не понял этого выражения и подумал, что он хочет второй раз пройти латынь. Сосед продолжал:

— Ты хороший ученик?

— Не знаю. Вообще-то я прошел вторым по конкурсу на стипендию.

— Ого! — обрадовался он. — Красота! А я ничегошеньки не знаю. Будешь давать мне списывать.

— Списывать что?

— Письменные работы, черт подери! А чтоб не заметили, я понаставлю ошибок, и тогда…

Он весело потирал руки.

Я был поражен. Списывать постыдно. И он еще говорит, что прибегает к этому не в случае крайней необходимости, а постоянно! Если бы Жозеф или дядя Жюль его слышали, они, конечно, запретили бы мне с ним водиться. И к тому же давать списывать опасно. Когда есть две одинаковые письменные работы, учитель не может узнать, которая из них обман, и чрезмерно великодушный сообщник часто бывает наказан как обманщик.

Я решил поделиться во время перемены этими опасениями со своим соседом-циником, как вдруг, к моему большому удивлению, в коридоре забил барабан и все в классной встали. Мы выстроились в линейку перед дверью, она сама отворилась, на пороге показался надзиратель, дежурящий на перемене, и сказал только: «Идите!»