Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра

• Название: По следам дикого зубра
• Автор: Вячеслав Пальман
• Издательство: М. Детская литература
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1985

Судьба зубров, самых крупных зверей на континенте Европы, очень трагична. Эти могучие быки появились на Земле миллионы лет назад. Современники саблезубых тигров, мамонтов и пещерных медведей, они оказались пластичнее этих вымерших зверей, перенесли тысячелетние оледенения на западе Европы и на Восточно-Европейской равнине. Еще десять веков назад бесчисленные стада их паслись на просторе от верхней Волги до Кавказа, в бассейнах Вислы, Дуная и Рейна.

Перемены, связанные с деятельностью людей, вырубка лесов ограничивали среду обитания зубров. В начале прошлого вена их насчитывали всего несколько тысяч. В начале нашего — только сотни.

Первая мировая война, потом гражданская нанесли последний удар по зубрам. Их истребили повсюду. Исключение составили десятки зубров в зоопарках и зверинцах разных стран. И ученые России предприняли попытку спасти, воссоздать утраченный вид.

История эта полна самых драматических событий. Вторая мировая война вновь захватила последние ареалы расселения зубров…

В книге повествуется о событиях, ставших историей, о людях — реальных и созданных воображением автора, — чья воля и труд привели к возрождению вида и расселению зубра по старым и новым местам обитания.

Сюжет романа динамичен, в нем много приключений, горестных утрат и счастливых свершений. Главные действия романа происходят на Западном Кавказе, на территории нынешнего Кавказского заповедника.

---

Когда подошли казаки, мы с Телеусовым почти уже сняли шкуру, отделили голову. Полковник лежал в стороне навзничь, подстелив под себя плащ и кафтан. Его глаза были устремлены в небо. Отдыхал, предвкушая триумф, когда заявится в лагерь с таким оленем.

Рога поверженного зверя просто удивляли. Между их концами было точно полтора аршина, двенадцать концов ветвились в короне. Как он носил их, бедняга, не запутываясь в лесу? Они-то и погубили его.

Уже горел костер, наскоро жарилось свежее мясо, чтобы подкрепиться перед дорогой. И вот тогда Шильдер сказал:

— Переночуем здесь, ребята. Что-то я очень устал.

Он все еще лежал. Казаки проворно натирали шкуру солью, обделывали голову. Вечерняя заря расцветила каменные вершины Цахвоа с ледником в глубоком цирке, белый хребет Больших Балкан и доверху зеленый Алоус. В природе опять разлился покой. Словно и не грохотал выстрел, и не пятналась трава сгустками крови.

Алексей Власович попросил разрешения отлучиться со мной, чтобы подняться повыше и осмотреть дальние увалы. Шильдер, не открывая глаз, сказал «да», и мы пошли в гору.

— Ты разумный человек, Алексей Власович, — начал я, желая как-то выразить ему благодарность за все происшедшее.

— Ну уж и разумный, — отозвался он. — Тут особого ума не надо. Зубров-то на белом свете все меньше и меньше. Каждый зверь на счету. По их следу смерть так и ходит. Принц положил одного — и будя! Мы с тобой сохранили другого, оленем расплатились — и то на душе теплей. Как гости уедут, думаешь, тихо сделается? Как бы не так! Ты здеся, а какой-нибудь Лабазан уже на Бомбаке с винтовочкой шарит. Ты бегом туда, а вот тута уже абхазцы с мушкетами зубров стерегут. Ведь что, гады, проделывают? Свалят зверя, из шкуры ремней нарежут, мяса того возьмут пуд-другой, рога отобьют, а остальное шакалам. Находил я такие клады.

— Зачем ремни-то?

— Пояса, понимаешь, делают и продают. Поверье у них старое: с таким поясом роженица-баба будто бы проще, легшее дитё рожает. Большие деньги за такой пояс берут! Ну, и рога, кубки, значит. В серебро отделают, полировку там аль еще как — князю своему с поклоном, тот рублей за такой подарок не жалеет. Нагайкой надо, а он одаривает, темный. Зубров все менее, им уж и дыхнуть негде, Умпырь-долина да Киша остались, ну, Молчепа еще, Абаго. Зажаты со всех концов.

— А что за Лабазан, я давно слышу…

— Этого черта так просто не словишь. Сам тебя норовит словить. Уж сколько годов по Охоте лазит. Хитер и ловок, как рысь. Не знаю, куда определит тебя Ютнер, но если б нам вдвоем супротив него, можно бы и отвадить. Не добром, так боем.

— Чебурнов не поможет?

Телеусов даже остановился и вдруг пальцем мне погрозил:

— Ты с ним осторожно, Андрей. Мозги у него крысиные. Продаст и перепродаст. Летось я предлагал: «Пойдем, Семен, словим Лабазана и накажем». Юлил, юлил и вывернулся, не захотел. У Семена сердце жестокое, деньгу страсть как любит. Ванька у него, брательник, такой же. И вот, на должности…

Мы вскарабкались на останец; высоты в нем было саженей сто, не менее. И огляделись.

Солнце уже не заглядывало в долину, лучи скользили только по верхушкам гор. Далеко на востоке горели красным две шапки Эльбруса. Еще дальше смутно рисовался в небе Казбек. Глаз ухватывал горы на много верст. Дух захватывало от широкого, многоцветного вида. Позади горбился близкий и высокий хребет Псеашхо. На его зубчатых скалах перебегали видимые отсюда туры.

Телеусов очень осторожно вынул из своего вещевого мешка аккуратно завернутый бинокль, сдул с него пыль, протер стекла мягкой тряпочкой и только тогда приставил к глазам. Бинокль был старый, потертая медь на нем блестела, егерь относился к «инструменту», как называл он его, с величайшим уважением.

Он долго разглядывал хребты и долины по сторонам Сергеева гая, потом опустил бинокль и вздохнул:

— Душа у меня неспокойна, парень. Мы тут ходим с их высочествами, а на Белой и Кише никакой охраны. То-то взыграли теперь охочие до разной дичины казаки из предгорных станиц! Уж они-то попользуются моментом, это точно. Вот и сейчас дымок в той стороне нащупал. Кто такой? Зачем костер в лесу? Уж скорее бы охота съехала, чтоб своим делом заняться! Ты с принцем ходил, ничего такого он не говорил — когда собираются до дому?

— И намека не было.

— А тут погода, понимаешь, как нарочно. Хоть бы хмару на горы накинуло. Живо побежали бы отселева.

Он опять вздохнул, затем принялся вытирать бинокль, завернул, завязал его и уложил в мешок.

Быстро темнело. Мы стали спускаться.

— Эх, зря фонарь не взяли! Хоть ощупкой лезь! — И юзом, не жалея штанов, спустился по осыпи, в конце которой лежала вывернутая с корнем сосна.

Я поехал следом.

Возле сосны Телеусов присмотрелся, топориком нарубил обсохших корней, расщепил их, связал пучок толщиной в руку и с аршин длиной, запалил конец и победно поднял яркий факел повыше. Тьма расступилась, под ногами стало видней.

Пошли скорее, а когда вошли в редкий лес, то в недвижном воздухе факел засветился еще ярче.

Впереди на корявом грабе в этом свете блеснули два круглых зеленых глаза.

— Кто там? — я снял с плеча винтовку.

— Поди хозяин здешний, барс. Не бойся, Андрей, на огонь он не бросится. Он редко когда человека задевает. Ну, если уж на дороге встренет или обижен чем. А так у него к сернам да к волкам все больше аппетит.

— К волкам?..

— Первое для барса пищевое удовольствие. Думаешь, кто прореживает в горах этих хищников? Наш брат егеря? Как бы не так! Барсы. Это по их части. Вот и посуди, враг он природе али друг. Только их в Охоте, барсов-то, раз, два — и обчелся. Вот здеся да еще на Балканах, там на перевале след попадается. Более нигде. Шкура, понимаешь, больно красивая. И не силой перевели, а хитростью. Капканами разными, а то и просто петлей.

Факел еще не догорел, а мы уже приблизились к своему временному лагерю.

Для полковника казаки поставили шалаш из пихтовых веток. Кони паслись расседланные, но не спутанные. Зачем их путать, если они и без того не отходили от костра. Из лесу на них то и дело накатывались страшные запахи медведя, барса, волков. Только и есть защита — человек с огнем.

Шильдер сидел у костра на корточках и ужинал, ножом счищая с самодельного шампура зажаренные с луком куски оленьего мяса. Перед ним стояла бутылка с французской наклейкой и серебряный бокал. Он часто прикладывался к нему и, может быть, потому встретил нас приветливо:

— Садитесь, лесники, шашлыков много и вот попробуйте — бургундское. Эй!..

Денщик подскочил, в руках у него появились две медные кружки, непривычно высокие и узкие, и еще одна бутылка. Кружки тотчас наполнились.

— За удачу, ребята! — Полковник поднял свой бокал. — И чтобы не последний!..

Мы выпили, я — до дна, с удовольствием, а Телеусов только пригубил и равнодушно поставил вино.

— Ты что это? — сурово спросил Шильдер. — Такое вино!..

— Не потребляю, ваше превосходительство.

— Старообрядец, что ли?

— Никак нет.

— Тогда какому же ты богу молишься, лесник? Если православный, то не запрещается. «Веселие Руси в питие есть…» — так пишется в старинных книгах. Сам святой Владимир, первый на Руси христианский князь, на своих пирах пример показывал.

— Я тоже, ваше превосходительство, крещен и в христианской семье родился, а вот раз уж вы спросили, какому богу верю, то, по правде сказать, вот этому, самому великому… — и широким жестом обвел вокруг себя.

— Черт знает что! — пробормотал Шильдер. — Это как же тебя понимать, казак? Кто великий-то? Весь мир? Природа?

— Угадали, ваше превосходительство, она самая. Уж верней ее, красивше и правдивей ничего на свете не сыщешь. Поклоняюсь с тех самых пор, как познал. Верую, гляжу не нагляжусь, сберечь стараюсь.

Шильдер вдруг захохотал:

— Пантеист[1]. Японец на Кавказе! Последователь Спинозы! Вот уж не ожидал! Русский человек в княжеской Охоте — и с такой религией! Ну, братец, не смеши. И никому больше не говори, если ты всерьез. Природа — природой, а вера — верой. Ты хоть иконы-то признаешь?

— А как же! И в церкву хожу. И дитё у меня крещеное, и супруга. А вот душа ищет — ищет главное и находит токмо в природе. Я с детства в лесах, ваше превосходительство, может, потому и врос в свое теперешнее понятие.

— Ладно, пантеист или еще там как, но в какой-то мере я понимаю тебя. Иной раз сам готов перед такой красотой на колени стать. Сижу вот один, пью и за погубленного красавца оленя переживаю. Понимаю, что плохо, кровавая охота, а пересилить себя не могу, руки к маузеру так и тянутся. Христианин! — Это слово он произнес с некоторой издевкой, тут же глянул на бутылку, резко перевернул ее над своим бокалом, так что вино плеснулось через край, и, бороду запрокинув, выпил до дна. На меня посмотрел: — Что не пьешь, студент?..

Я послушно выпил.

— Ну, а песню ты можешь, лесник? Должен уметь, раз красоте поклоняешься. — Он смотрел на Телеусова как-то иначе, чем до этого разговора. Уважительнее, что ли.