Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра

• Название: По следам дикого зубра
• Автор: Вячеслав Пальман
• Издательство: М. Детская литература
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1985

Судьба зубров, самых крупных зверей на континенте Европы, очень трагична. Эти могучие быки появились на Земле миллионы лет назад. Современники саблезубых тигров, мамонтов и пещерных медведей, они оказались пластичнее этих вымерших зверей, перенесли тысячелетние оледенения на западе Европы и на Восточно-Европейской равнине. Еще десять веков назад бесчисленные стада их паслись на просторе от верхней Волги до Кавказа, в бассейнах Вислы, Дуная и Рейна.

Перемены, связанные с деятельностью людей, вырубка лесов ограничивали среду обитания зубров. В начале прошлого вена их насчитывали всего несколько тысяч. В начале нашего — только сотни.

Первая мировая война, потом гражданская нанесли последний удар по зубрам. Их истребили повсюду. Исключение составили десятки зубров в зоопарках и зверинцах разных стран. И ученые России предприняли попытку спасти, воссоздать утраченный вид.

История эта полна самых драматических событий. Вторая мировая война вновь захватила последние ареалы расселения зубров…

В книге повествуется о событиях, ставших историей, о людях — реальных и созданных воображением автора, — чья воля и труд привели к возрождению вида и расселению зубра по старым и новым местам обитания.

Сюжет романа динамичен, в нем много приключений, горестных утрат и счастливых свершений. Главные действия романа происходят на Западном Кавказе, на территории нынешнего Кавказского заповедника.

---

— Ежегодно, как только приезжал на каникулы.

— А я боюсь этих гор.

Нетрудно догадаться — почему. Трагедия ее родителей произошла, насколько мне известно, в горах.

— Почему мы не встречались? Ведь я тоже бывала здесь летом.

Мог ли я сказать, что девчонками не интересовался? А она совсем недавно была девчонкой; может быть, бегала вот здесь с толпой визгливых голенастых сверстниц. Я подобрал другое объяснение:

— Когда мне исполнилось четырнадцать, я уже ходил на сборы, участвовал в военных играх, а то закатывался с ребятами на неделю-другую в горы. Потому и не виделись.

— Счастливчик! — Она вздохнула. — Зачем я не родилась мальчишкой!

— Хорошо, что вы такая, как есть.

Она промолчала.

Мы все еще стояли на мосту, руки наши лежали на влажных и холодных деревянных перилах. Внизу лизала камни черная вода. Она пела свою вечную, неразгаданную песню.

— Не уезжайте, — тихо сказала Данута.

— Невозможно.

— Понимаю.

— Вы не забудете меня?

— Наверное, нет. Нет!

Теплом и радостью повеяло от ее слов. Спокойный, полный достоинства и надежды голос Дануты помог мне справиться с нарастающей тоской.

— Как все странно, вдруг… — Она сказала это испуганно.

И тут я посмотрел на себя как бы со стороны. В самом деле странно: днем впервые встретил и увидел ее, а вечером — свидание. Такое чувство, словно давно и хорошо знаем друг друга. Как это возникает? Почему?..

— Простите меня, — сказал я. — Что то действительно «вдруг»… Не сердитесь. Вы верите в судьбу?

Данута кивнула и улыбнулась.

— Не забудете написать, Андрей?..

Она знала мое имя!..

— Каждую неделю!

— Ну, пусть не так часто, не в ущерб делам. Но знайте, ваши письма я буду ждать. И отвечать на них.

Я растаял, заволновался. Она отстранилась и протянула мне руку. Мы так и пошли — рука в руке. Данута все ускоряла шаг, торопилась.

— Уже поздно. Вы знаете, тетя теперь с ума сходит. Я отпросилась на полчаса, а мы вон как долго.

Действительно, у крылечка дома стояла, прислонясь к резному столбику, ее тетя. На плечах ее был накинут большой теплый платок. Я поздоровался, назвал себя.

— Знаю, знаю. И ваш папа знаю, давно знаком, и ваш мама…

Если Данута говорила на чисто русском языке, то ее тетя так и не сумела одолеть произношение. Акцент и неправильно сказанные слова сразу выдавали в ней чешку.

Данута прижалась к старой женщине. Тетя Эмилия заботливо укрыла ее платком. Мы постояли еще немного. Кажется, они очень любили друг друга. Тетя Эмилия, в сущности, была для Дануты матерью.

Я стал прощаться. Данута выскользнула из-под платка.

— Две минуты, тетя, — попросила она.

Мы отошли и остановились близко друг против друга.

— Завтра — когда? — спросил я.

— Приходите к нам. Не бойтесь. В шесть, хорошо?

Она приблизила ко мне смеющееся лицо, увернулась, и через мгновение я остался возле дома один.

Шел по улице и едва сдерживал себя, чтобы не заорать во весь голос какую-нибудь песню. Так высоко взлетела моя душа. Перед сном ко мне вошла мама.

— Понравилась? — заговорщически спросила она.

Я только кивнул. Наверное, у меня было все-таки очень счастливое лицо. Мамины глаза повлажнели, она сказала «спокойной ночи» и тихо закрыла за собой дверь.

3

Днем, уже разыскав человека, который согласился отвезти меня и еще одного пассажира на станцию Армавирскую, я столкнулся на улице с Семеном Чебурновым.

Вышагивал он важно, даже гордо в своем новеньком картузе и в новых праздничных сапогах офицерского фасона. Наглые глазки его живо обшарили мой потрепанный костюм, сбитые ботинки. Чебурнов сравнил — и остался доволен.

— Здорово! — сказал он с некоторым вызовом. — Ты, Зарецкий, должно стать, думал, что Семен скиснет, да? А Семен не из таких. Хотя он и есть пострадавший от княжеского произволу, но мужик деловой и сухим из воды как-нибудь выйдет. Ты часы получил? Ну и ладно. Зато я деньгу хорошую вышиб, обновы вот себе купил, жинке тоже. Дом под железо подвожу. Этот дурачок, который Сан-Донато, наутро протрезвился и плакал мне в жилетку, пятьдесят целковых отвалил за обиду. И еще управляющего уговорил, чтоб с должности не трогал. Вот такое дело получилось. А ты, значит, теперича у нас зубру хранить собрался? Не завидую, прямо скажу, потому как с Лабазаном непременно столкнешься, а у него глаз вострый, мушку через прорезь отлично видит. Учти, как друга предупреждаю. Избегай. Нехай эти зубры сами…

— Выходит, тебя в егерях оставили? — не без удивления переспросил я, лишь только словоохотливый Семен сделал паузу в длинном своем монологе.

— А ты как думаешь? Без Чебурновых и Охота — не Охота. Ноне мы с брательником, с Ваняткой, на пару. Наш обход у Белой, забегай как-нибудь, посидим, чачей побалуемся, мне черкесы иной раз подбрасывают. Добрый самогон.

И пошел, не попрощавшись, своей дорогой, в новом картузе на гордо поднятой голове. Будто и не перенес унижения, будто даже уважение к себе прирастил.

Дважды за день, как бы невзначай, проходил я по улице, где жили Носковы, но безрезультатно. Дом их стоял тихий, окна занавешены. У меня упало сердце: уж не в Лабинскую ли они уехали? Время до шести тянулось страшно медленно.

Я отыскал дом Алексея Власовича. Он сидел с Кожевниковым, чаевали, резались в «дурака» — словом, отдыхали перед новой поездкой в горы. Обрадовались, усадили. Разговор пошел. Я сказал, что завтра уезжаю. А потом к слову спросил, не случилось ли кому из них оказаться свидетелем трагедии с бывшим управляющим Охотой Носке и его женой.

Оба егеря сразу сделались серьезными. Телеусов кивнул в сторону приятеля:

— При нем было, при Василь Васильевиче.

Широкоскулый, заросший волосом и с первого взгляда страшноватый Кожевников отвел взгляд, сказал в сторону:

— А все штуцера виноваты, эти ружья старинные. В ту пору винтовок у нас еще не было, хотя они и образца 1891 года, мы ходили со штуцерами. Тяжелые, неудобные, ствол длиннющий. Носили их через грудь, не так плечо давит. Ну, и покойник Носке, Франц Францевич, когда в горы ходил, тоже обвешивался через грудь. Он молодой был, здоровый и отчаянный, все сам да сам норовил. Дисциплину держал, порядок любил.

— Откуда он? Как попал в Охоту? — спросил я.

— Великий князь почему-то все больше чехов, а то австрияков образованных на эту должность подбирал, из Австро-Венгрии, значит, которые. Они хорошо знали и лес и зверя, в университетах обучались. Сперва папаша Носков управлял, Франц Иосифович, я как раз при ём в егеря пошел, а потом уж евонный сын, Носке, мы его Федором называли. Ну вот, как раз он, молодой-то, съездил на родину за женой, привез ее в Псебай, молоденькую, красивую и тоже ловкую, отчаянную. Дочка у них уже была, она ноне в Лабинской проживает, учит там ребятишек в школе. А с женой еще и сестра приехала, постарше которая, Эмилией звать. Твои родители знакомы с ей, она недалече от вас живет. Да… Так вот, вскорости собрался он в горы, а жене интересно, конечно: возьми да возьми с собой, хочу на мир с высоты поглядеть. Он и взял. Решили они подняться на ближний хребет, что за Черноречьем, Гольным называется, у него вершина лысая, в скалах вся, а подходы хоть и крутые, но с хорошей травой. Я с ими шел, еще трое наших. Мы как раз из лесу вышли — в вперед, а Носке с женой поотстали. Она в таком платье, все на подол себе наступала, хохотала, смущалась. А он, конечно, помогал ей, руку тянул, втаскивал, где круто, и тоже со смехом; в общем, весело шли. На ей туфельки кожаные, а такая подошва, сам знаешь, не для горного луга, то и дело скользит, как на лыжах. Управляющий и подталкивал ее и за руку вел, она падала, до слез хохотала. Празднично, в общем, к смерти шли. Я остановился, смотрю сверху, вижу — у него штуцер через грудь да стволом вниз; только подумал, не спуститься ли да не взять ли ружье, а он в это время обернулся к жене, что-то сказал, руку протянул и вдруг поскользнулся сам — да на спину. Штуцер прикладом по камню, а стволом чуть не в лицо ей. И тут грохнуло. Мы не поняли еще, что там такое, а она покатилась вниз, и вся голова черная, от крови. Носке диким голосом закричал — да за ей. Схватил, прижал. И сознание утерял. Ведь надо же так, пуля прямо в голову. А весу в той пуле девять золотников. Понимаешь, что сделалось…

Василий Васильевич умолк, стал закуривать, и я увидел, как дрожат у него пальцы.

— Пока завернули ее да спускать стали, управляющий очнулся; смотрю, глаза у него дикие, быстро так штуцер перезарядил и пристраивает, чтобы себя жизни лишить. Я к ему. Отобрали ружье, руки связали, видим — не в своем уме человек. Оно и понятно, будешь не в уме.

Вот так и двинулись назад. В одну сторону со смехом-радостью, а обратно — с горем и кровью.

Ночью мы в доме у их дежурили по очереди. Дочку малую увели, покойницу бабы готовят, монашки пришли отпевать. А управляющий наш сделался какой-то на удивление спокойный. Заперся в своем кабинете, видим в окно: то сидит и пишет, бумаги разбирает, а то утупится в одну точку и как истукан — не моргнет. Думаем, плохо дело, а как подступишься? Не отпирает. Ну, так оно и вышло — плохо. Под утро он письма взялся запечатывать, князю одно, дочке, Эмилии также. Все дела сделал, вышел, покойницу поцеловал, без слез, строго, потом к дочке ушел, посидел, Эмилию обнял. А дальше зашел опять в кабинет, достал из ящика револьвер и спокойно так сунул себе в рот, чтоб наверняка, значит…