Чарльз Уильямс - Война в небесах

• Название: Война в небесах
• Автор: Чарльз Уильямс
• Издательство: АСТ, Terra fantastica
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-011578-4, 5-7921-0461-1

Это — Чарльз Уильямc. Друг Джона Рональда Руэла Толкина и Клайва Льюиса.

Человек, который стал для английской школы «черной мистики» автором столь же знаковым, каким был Густав Майринк для «мистики» германской. Ужас в произведениях Уильямса — не декоративная деталь повествования, но — подлинная, истинная суть бытия людей, напрямую связанных с запредельными, таинственными Силами, таящимися за гранью нашего понимания.

Это — Чарльз Уильямc. Человек, коему многое было открыто в изощренных таинствах высокого оккультизма. Человек, чьи книги приоткрывают для внимательного читателя путь в Неведомое…

---

Весь день, с утреннего разговора, он понимал и чувствовал, что сила, которой он так долго привыкал повиноваться, медленно покидает его, уходит все дальше; и вот сейчас, прямо посмотрев на врагов, архидиакон ощутил утрату, уже знакомую по своему долгому паломничеству. Чувство это стремительно разрасталось, пока в нем не исчезло все, и тогда он снова сказал про себя, как нередко говорил и раньше: «И это — Ты», — ибо утрата всего, равно как и полнота жизни, лишь средство познания Того, Кто есть все. И все же ему было предельно одиноко во мгле этой комнатки, где Персиммонс, и Манассия, и еще кто-то третий глядели на него с порога.

Грек медленно двинулся вперед, подумал немного и спросил:

— Знаете ли вы, почему пришли к нам?

— Потому, что Бог так велел, — спокойно ответил архидиакон. — Почему вы послали за мной?

— Ради того, что должно свершиться, — сказал грек. — И вы поможете в этом свершении.

Пока он это говорил, Манассия с жадным всхлипом схватил священника за руку, а Грегори придержал за плечо.

— Поможете, — повторил грек и впервые с тех пор, как Грегори познакомился с ним, улыбнулся быстрой, жуткой улыбкой, которая тут же сменилась судорожной гримасой. — Свяжите его и бросьте на пол! — приказал он.

Приказание немедленно исполнили Архидиакон не сопротивлялся, не столько потому, что противники были явно сильнее его, а потому, что терял энергию и слабел с каждой минутой. Его разложили на полу, и Манассия принялся терзать одежду, пока не обнажил грудь. Тогда грек поднял со стола Грааль и водрузил на живую подставку, а тьма за окном продолжала сгущаться, крутясь бешеными цветными вихрями.

Архидиакон услышал над собой голоса. Говорил Грегори: «Разве ты не будешь чертить знаки? А как же обряд?» Ему отвечал грек: «Мы выше этой мишуры. Есть только один знак — кровь, которой я наполню чашу, и только один обряд — наша воля. Что до тебя, вспомни того, кого ты убил, держи его образ в сознании, дай ему влиться в этого человека. Остальное предоставь нам с Манассией».

Мгла скрыла все, сомкнулась наверху, затопила сознание, и долгое время архидиакон ощущал лишь пустую, безбрежную ночь. Потом в ней появились три светящиеся точки, каждая из них излучала поток направленной силы. Он твердо знал, что она направлена не совсем на него, и каждый поток или луч отличается от другого. Ближайший к нему, самый неустойчивый, дрожал и вибрировал, он походил на людскую злобу — багровый, изменчивый, слишком земной. Источник этой злобы, ее центр, звавшийся на покинутой ими земле Грегори Персиммонсом, сотрясали страсти, присущие только человеку. Архидиакон спокойно встретил этот удар, раскрыл себя, предоставив мятущемуся духу обрести утоление всех его желаний. Не эти страсти наполняют адскую бездну, не они рождают последний, окончательный отказ.

Но багровый сумбур Персиммонса направляли и контролировали силы более могущественные. Другой центр излучал совсем иную энергию, и архидиакон понял, что ему понадобятся все силы, чтобы встретить ее напор. Древнее черное знание пыталось проникнуть в него, ведение мерзких, смертельно опасных вещей, безумие, болезнь, месть богов. Это был голод, заставляющий тварь пожирать самое себя, утолимый лишь самым страшным ядом. Смерть вторая, бессмертная сама, неслась через мир вечный, гонимая смертным голодом. Архидиакон еще не знал, куда она мчится и зачем. Луч трепетал где-то над ним и исчезал во мраке, примерно там, где тьма закрывала Чашу. Он чувствовал, что сейчас смысл этого луча откроется ему, и духовным усилием утвердил совершенство всего, что родится.

Едва он сделал это, луч задрожал и почти угас. Третий луч прошел над ним, потрясая до самых глубин все его существо. Он не содержал в себе ни цели, ни страсти, ни голода, ни поисков, ни лжи — одно лишь полное отрицание. Смертный разум не может постичь желания, не основанного на чем-то естественном, даже жажда смерти, и та лишь предшествует святости рождения. Но третий луч отрицал любое желание, и естественное, и противоестественное, и понятное, и непостижимое. Он стремился не к смерти, а к полному небытию, сокрушающему все и увлекающему за собой в бездну. Архидиакон почувствовал, что сползает туда, хотя луч проходил рядом; что ж, основания мира должны стоять крепко, иначе и он, и мир исчезнут навеки. Но основания эти, если они и были, куда-то ушли, отделились от него. Он в отчаянии взывал к Богу, и Бог его не слышал. Три потока неслись своими путями, а он, ослабевший и беспомощный, ждал продолжения конца.

Ненадолго ему стало легче. Тусклые проблески сознания отмечали отдельные фрагменты окружающего: до него доносилось чье-то дыхание, он чувствовал холодок Чаши у себя на груди, давление веревок. Потом медленно и очень плавно реальные ощущения опять покинули его, он понимал только, что его влекут — но куда? Кажется, он двигался. Впереди его ждала неизбежная встреча, и ему было очень страшно. Некий союз приуготовлен был там. Тьма над ним приняла форму, и он понял, что там кто-то есть. Это создание, как и он, противилось чудовищному союзу, но, как и он, не могло сопротивляться неумолимому, беспощадному движению.

Все ближе и ближе, через нездешние времена и пространства, тянуло их друг к другу; страсть, смерть и отрицание собирали жертвы из разных миров и соединяли их. Грудь архидиакона снова ощутила холодок Чаши, и он понял, что новое испытание нисходит в него, словно бы через Грааль. Он ощущал уже не Грааль, а человеческое существо, различал измученное, беспокойное лицо, на него с отчаянием смотрели чьи-то глаза. Существо витало над ним, и его сознание, невольно измененное присутствием нового персонажа, переключилось на новые ощущения. Что-то требовательно стремилось войти в природу архидиакона; чужая воля пользовалась силой и властью Чаши, вобравшей Кровь, в которой — все сущее; он и этот, другой, сейчас рухнут друг в друга навеки. Но и эта мысль ушла, больше он не помнил, не думал, не чувствовал.

Именно тогда, когда архидиакон канул в полное забытье, умельцы, трудившиеся над ним, почуяв близость цели, собрали усилия в едином волевом потоке. Грааль завибрировал в ответ.

Повинуясь приказу грека, Грегори сосредоточился на том несчастном создании, которое недавно убил, отчасти — безопасности ради, отчасти — для забавы, отчасти же, наконец, в жертву своему богу. Он окинул мысленным взором всю его жалкую жизнь, начиная с того момента, когда он обрел власть над ним, уличив в мелком воровстве, и дальше, через годы рабства и унижений, через робкие попытки освободиться, одна из которых и привела этого червя к смерти. До самой последней минуты Петтисон подчинялся приказам Грегори. Отправляясь на последнюю встречу, он надел белье без меток, не взял с собой документов, а немногие вещи оставил в сумке на станции метро. Он уничтожил билет, как сомнамбула, не в силах преодолеть чары хозяйской власти. Но власть эта не оставила его и после смерти. Обыскав запредельный край, она нашла в стране теней его неприкаянную душу. Грегори крепко держал эту душу в уме, и она, дотоле одиноко блуждавшая в бездне, устремилась к своему повелителю, как за несколько дней до этого устремлялся вызванный им дух младенца Адриана, только еще быстрей, ибо теперь призывали ее трое. Над Граалем возник причудливый, призрачный шар, сгустился, обрел очертания тела и лица. Чаша едва виднелась в слабом зеленоватом свете, призрак над ней все быстрее обретал оболочку человека. Грегори невольно ухмыльнулся, когда перед ним мелькнули в тумане знакомые черты, и удвоил усилия, стремясь довершить двойное жертвоприношение своему страшному властелину. Воля троих брала верх. Тень Петтисона опускалась и распластывалась над неподвижным телом, распростертым на полу, она обтекала его и уже начала просачиваться внутрь. Грегори совершенно изнемог и готов был остановиться, едва последние клубы туманного облика растаяли в грозном сиянии Грааля; но знания и силы его сообщников не сдавались, они еще не достигли цели.

Сочетание двух жертв требовало иного завершения.

И в следующий миг оно наступило.

Слабое сияние Чаши померкло и исчезло. Тьма заклубилась по комнате, и в центре ее, там, где находился Грааль, что-то запульсировало, будто ожило самое сердце непроглядной ночи. Биение это возникло лишь на короткое мгновение, а потом внезапно Чаша взорвалась фонтанами ослепительного золотого света. Взревели незримые трубы. Грааль полыхал яростным пламенем, от него исходил гул, сотрясавший воздух, — чародеи коснулись самой сути Чаши, и она ожила в своей торжествующей и слепящей силе. Никто не взялся бы утверждать, насколько реальны голоса труб и золотой свет, но что-то, несомненно реальное, сковало три луча воли и обрушило на их истоки ими же собранные силы. Одновременно тело, простертое на полу, оделось нерушимым покровом. Грааль больше не стоял на груди архидиакона, он поднимался, заставив черных иерофантов отпрянуть. Грааль поднимался, и вслед за ним вернулся из глубин человек, служивший основанием Чаши, он взглянул и увидел, как она сияет во тьме, услышал литанию на незнакомом языке, которая, едва коснувшись его слуха, стала привычной и понятной.