Вячеслав Рыбаков - Человек напротив

• Название: Человек напротив
• Автор: Вячеслав Рыбаков
• Жанр: Романтическая фантастика

Роман является продолжением "Очага на башне", но может читаться и как практически самостоятельное произведение – хотя в нем действуют те же, что и в "Очаге", герои, постаревшие на семь-восемь лет. "Человек напротив" написан в излюбленном автором жанре социально-психологического детектива, события которого развертываются в альтернативном мире. Временная развилка здесь совсем недалеко отстоит от нашего времени – альтернативный мир порожден победой кремлевских путчистов в августе 1991 года. Само же действие романа происходит в 1996 году в сохранившей псевдосоциалистический строй, но еще более, чем в нашей реальности, территориально раздробившейся России. Ради жизни сына главный герой первого романа, ученый-идеалист, приобретший благодаря своему открытию фантастические, почти божественные возможности воздействия на мир, вынужден начать битву, масштабов которой даже он поначалу не в состоянии себе представить. Для того, чтобы победить в ней, ему приходится, в конце концов, заменить одно историю другой, выволочь из московской тюрьмы умирающего в комфортабельной камере Ельцина и усадить его в президентское кресло… и в итоге ужаснуться тому, что новый мир немногим лучше того, который пришлось разрушить. В истории нет идеальных вариантов, выбирать можно лишь из двух или более зол – но неизбежно и отвечать за все дурное, что принесет с собою это пусть наименьшее, но все– таки зло.

---

А вечером – она всегда договаривалась с ним на вечер; Симагин так понимал, что именно по вечерам чаще всего не бывает дома ее неработающей матери, а вкалывающий за четверых отец раньше одиннадцати никогда не появляется, и девочке посвободнее, поспокойнее работать с Симагиным вдвоем – предстоял визит к Кире.

Она была славная, очень миленькая и на личико, и на фигурку, и при всем том – умница. Конечно, с массой, как теперь говорят, прибамбасов, свойственных молодым и балованным, из непростых семей – но каким-то удивительным образом ее эти прибамбасы не испортили, редкий случай. Своей искренней, безмятежно храброй открытостью она напоминала Симагину арканарскую Киру из любимой книги детства. И вот ведь ухмылка жизни: даже имя совпадало. С нею было и уютно, и легко, и интересно; а чтобы и интерес, и легкость могли ощущаться одновременно – такое не часто встретишь. Симагин занимался с нею с апреля и получал от занятий совершенно искреннее удовольствие: у девочки был жадный и сильный ум, все она схватывала на лету – и, похоже, в обыденной молодежной жизни ей было с этим умом тесно. Часто она с восхищением всплескивала руками: "Ну ведь как просто! Ну почему нам учителя никогда так не объясняют?" – "Потому что далеко не у всех учителей есть чувство юмора, – отвечал Симагин. – Они слишком серьезно относятся к своему предмету. А надо понимать, что все это неважно, главное – чтобы человек был хороший. Умных у нас хватает, а вот добрых – не густо…" – "А таких, как вы, Андрей Андреевич, наверное, и вообще нет". – "Ни единого, – договаривал фразу Симагин. – И меня давно уже нет, откровенно вам скажу… Вымер". Она смеялась заразительно и звонко, и махала на него ладошками. Она не боялась восхищаться, не боялась говорить человеку в глаза хорошее, но лести или лицемерия тут и в помине не было. Просто есть люди, к которым, скажем, чашку или пепельницу поближе пододвинешь, а они даже не заметят или, в лучшем случае, угукнут коротко и опять примутся долдонить свое. А есть люди, которые совершенно непроизвольно просто-таки расцветут: "Ой, спасибо! Как сразу удобно стало!" Кира была из вторых. Нередко они с нею, покончив с интегралами, начинали беседовать за жизнь; обменивались книгами, с одинаковым отвращением обсуждали текущий, так сказать, момент. Всех ее подруг и приятелей Симагин уже знал наперечет, знал, кто с кем и что, знал в подробностях, как она прошлым летом впервые всерьез втрескалась и через два месяца разочаровалась. Поразительно, но поначалу она и от него ожидала такой же открытости в ответ, один раз даже запросто спросила что-то такое весьма для внутреннего пользования – и тут же, натолкнувшись на его "э-э… мэ-э…", все сразу поняв и смертельно перепугавшись, уже не смешливо, а панически замахала на него ладошками: "Нет, нет, если вы скрытный, то не говорите ничего!" Потом подождала и вдруг добавила очень серьезно: "Но если вам захочется выговориться или просто поделиться – то вот она я вся, пользуйтесь". Это прозвучало по меньшей мере двусмысленно, и Симагина черт боднул ответить в тон: "Хорошо, если уж очень захочется – немедленно припаду". Еще не договорив фразу, он с отвращением и раскаянием ощутил себя старым козлом и выругался мысленно последними словами – но с совершенно недостойным пожилого мудреца удовольствием отметил, как порозовели ее щеки и шея.

Школу она закончила, имея по всем предметам, которых хоть как-то касались их занятия, блестящие пятаки, но сразу же попросила Симагина дотянуть ее до вступительных; а теперь, когда вступительные вот-вот должны были начаться, уже несколько раз говорила, что хотела бы продолжать заниматься с ним и по вузовской программе: да разве они смогут, как вы? да я к вам привыкла уже, никого и слушать больше не буду! а что, у вас с осени уже не окажется для меня времени? Симагин был более чем согласен. Ему нравилось с нею; к ней он уже с мая, наверное, дважды в неделю шел не как к ученице, а как к родственнице, что ли. Иногда ему приходило в голову, что он, в общем-то довольно одинокий человек, в глубине души ее невольно удочерил. По возрасту – почти в самый раз; и о такой дочке он мог бы только мечтать. А иногда ему приходило в голову, что он в нее немножко влюблен. Иногда ему даже приходило в голову, что и она к нему неровно дышит; что, во всяком случае, он стал для нее несколько больше, чем просто репетитором. Кем именно, он старался не гадать, чтобы даже в сослагательном наклонении не льстить себе – но все мы где-то люди, и предвкушение того, что послезавтра или даже завтра она будет сидеть напротив него за громадным овальным столом, глядеть восхищенно, ловить каждое слово, а потом поить сногсшибательно настоящим кофеем из породистых закордонных чашечек, невесомых и изящных, как лепестки роз, и очаровательно спорить, исподволь тешило его замшелое мужское самолюбие. Подслушать ее чувства и мысли напрямую, чтобы узнать все про нее наверняка, он, конечно, не позволял себе; да ему и так было хорошо.

С приятным чувством хорошо сделанного дела он мысленно перебирал по пунктам все, что успел наработать за день, а ноги сами собой, без малейшего участия разума, несли его к Кириной двери – точнехонько к семи, минута в минуту. По Симагину всегда можно было проверять часы. И Кира, казалось, в урочное время уже ждала его прямо за дверью – дверь начинала лязгать многочисленными замками буквально сразу после того, как Симагин тренькал звонком. Сначала трижды приглушенно лязгала внутренняя дверь, затем еще трижды, уже отчетливее, резко и громогласно – внешняя, лестничная. Очень эти звуки напоминали Симагину соответствующие кадры из "Бриллиантовой руки" – как неведомый шеф унизанной перстнем лапкой растворяет перед Папановым и Мироновым свой жилой сейф изнутри; но, когда он попробовал пошутить на эту тему с Кирой, она не поняла юмора. Пожалуй, это был единственный раз, когда в разговоре с ним она не поняла юмора. Симагин даже опешил от неожиданности и плохо запомнил, что именно она ответила; что-то вроде "Еще бы, а как же? Знали бы вы, что сейчас по богатым домам творится… никакие вахтеры не помогают".

Заранее улыбаясь чудесной, солнечной своей улыбкой, она настежь распахнула люки своего убежища. Нет, все-таки она, наверное, нарочно к моему приходу причепуривается, в который раз подумал Симагин; не может девушка вот так сама по себе, одна, сидеть дома. Хочет нравиться. Ну да, наверное, в ее возрасте и с ее данными девочка всем хочет нравиться, это естественно. Длинные, пышные, явно только что чуть подвитые волосы благоухают молодой чистотой. По случаю наконец-то случившегося лета юбочка – длиной даже не как шорты; как купальник. Лифчиков Кира, похоже, отродясь не носила – во всяком случае, в симагинском присутствии, – и тугая тонюсенькая футболка обтягивала грудку с рекламной откровенностью. Симагин старался не смотреть. Сегодня это было бы особенно нехорошо. А все равно приятно.

– Андрей Андреевич, вот и вы! Добрый вечер!

– Добрый вечер, Киронька.

– У вас лицо усталое и озабоченное. Разувайтесь, вот шлепки… Что-нибудь случилось? Может, у вас дела и вам не до меня сегодня? Так вы скажите!

– Что вы, Киронька, все в полном порядке.

– Да вы разве признаетесь! Я уже ни одному вашему слову не верю! Все в порядке, все в порядке – а сами отработаете со мной и, наверное, бегом в больницу, куда, может, ночью жену с приступом увезли. А я сиди, как дура, с вами два часа и не знай, можно смеяться или нет.

– Разумеется, можно.

– Не знаю, не знаю… Бабу, Андрей Андреевич, не обманешь, баба – она сердцем видит! Вы со мной как с чужой, честное слово!

– Кокетка вы, Кира.

– Я? Я? Да побойтесь Бога! Да я сама простота!

– Ну, тогда сбацайте "Мурку".

– Да сбацала я вашу "Мурку"… Все, что вы задали, расщелкала, Фихтенгольца от сих до сих превзошла… Хотите – требуйте вдоль, хотите – поперек… Хотите – задом наперед. Все могу в любой позиции.

Вот так она с ним. Что прикажете думать? Может, молодежь теперь вообще этаким манером всегда разговаривает и, наоборот, считает полным и круглым дураком того, кто воспринимает текст осмысленно? Ну, как если бы я, услышав "Здрасьте, я ваша тетя!", начал всерьез размышлять о том, что у меня-де никогда не было такой тети, или, по крайней мере, я никогда не знал, что у меня есть такая тетя, и как же это моя тетя так хорошо сохранилась… Симагин засмеялся только.

Они прогулялись по квартире – не как по Эрмитажу, конечно, но на одно из крыльев какого-нибудь Монплезира обиталище уже вполне тянуло; уселись к теннисных размеров овальному столу возле широкого окна, выходящего прямо на тускло мерцающее оранжевыми и розовыми отсветами просторное зеркало Невы. За Невой царственно клубился сумеречный Летний сад. Доставая и раскрывая тетрадку и какие-то свои вспомогательные, промежуточные бумажки – Симагин всегда требовал все материалы до последнего листочка, чтобы прослеживать, как он говорил, этапы восхождения к истине, – Кира неловко сказала: