Дональд Томас - Белый отель

• Название: Белый отель
• Автор: Дональд Томас
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-07406-6

D. M. THOMAS

the white hotel

Д. М. ТОМАС

белый отель

По основной профессии Дональд Майкл Томас – переводчик Пушкина и Ахматовой. Это накладывает неповторимый отпечаток на его собственную беллетристику.

Вашему вниманию предлагается один из самых знаменитых романов современной английской литературы. Шокировавший современников откровенностью интимного содержания, моментально ставший бестселлером и переведенный на двадцать с лишним языков, «Белый отель» строится как история болезни одной пациентки Зигмунда Фрейда. Прослеживая ее судьбу, роман касается самых болезненных точек нашей общей истории и вызывает у привыкшего, казалось бы, уже ко всему читателя эмоциональное потрясение.

Дональд Майкл Томас (р. 1935) – известный английский писатель и поэт. По основной профессии – переводчик Пушкина и Ахматовой, что накладывает неповторимый отпечаток на его собственную беллетристику. «Белый отель» шокировал современников откровенностью интимного содержания, моментально стал бестселлером и был переведен более чем на двадиать языков. За «Белым отелем» последовала пенталогия «Квинтет русских ночей» («Арарат», «Ласточка», «Сфинкс», «Встреча в верхах», «Ложе лжи»), романы «Вкушая Павлову», «Дама с ноутбуком» и другие, в том числе тематическое продолжение «Белого отеля» – «Картинки с выставки».

Странный и удивительный роман... превосходно написанный... блистательно оригинальный.

Джон Гарднер

Сюрреалистический кошмар, переходящий в поразительное исследование взаимоотношения правды и вымысла, геройства и жестокости, любви и смерти. Незабываемо.

Пол Теру

Потрясающий, в высшей степени оригинальный роман. На ум не приходит ни одной книги, которую можно было бы поставить рядом – как в чисто литературном плане, так и в идейном. «Белый отель» стоит особняком.

Грэм Грин

---

3

Сдружились мы со многими, пока
не ведавшими, как их смерть близка;
средь них была корсетница – пухла
и, ремеслу подобно, весела, —
но ночи мы делили лишь вдвоем.
Все длился звездный ливень за окном,
огромных роз тек медленный поток,
а как-то раз с заката на восток,
благоухая, роща проплыла
деревьев апельсиновых; была
я в трепете и страхе, он притих,
мы молча проводили взглядом их,
они, шипя, растаяли в воде,
как тысячи светильников во тьме.
Не думайте, что не было у нас
возможности прислушаться подчас,
как безгранична в спящем мире тишь,
друг друга не касаясь, – разве лишь
он холмик мой ерошил иногда:
ему напоминал он те года,
когда, забравшись в папоротник, там
возился он, играя. По ночам
немало он рассказывал о Вас —
и Вы, и мать стояли возле нас.
Из облаков закат лепил цветы
невыносимой, странной красоты,
казалось, будто кружится отель,
грудь ввинчивалась в сумрак, что густел,
я вся была в огне, его язык
ко мне в ложбинку каждую проник,
а семя оросило мне гортань —
обильная, изысканная дань,
что тотчас превратилась в молоко,
а впрочем, и без этого легко
оно рождалось где-то в глубине,
до боли распирая груди мне;
внизу он осушил бокал вина —
ведь после страсти жажда так сильна —
и через стол ко мне нагнулся, я
лиф платья расстегнула, и струя
забрызгивала все вокруг, пока
губами он не обхватил соска,
другую грудь, что тоже потекла,
я старичку-священнику дала,
все постояльцы удивлялись, но
они нам улыбались все равно,
как будто ободряя – ведь любовь
в отеле белом всем доступна вновь;
в дверь заглянув, шеф-повар просиял,
поток молочный все не иссякал,
тогда он подошел, бокал налил,
под грудью подержав, – и похвалил,
его в ответ хвалили – мол, еда
состряпана на славу, как всегда,
бокалы прибывали, каждый пил,
шутник какой-то сливок попросил,
потом и музыканты подошли,
за окнами, в клубящейся дали,
гас свет – как будто маслом обнесло
и рощи, и озерное стекло,
священник продолжал меня сосать —
он вспоминал свою больную мать,
в трущобах умиравшую, – Ваш сын
другою грудью занят был, с вершин
сползал туман, под скатертью ладонь
в дрожащем лоне вновь зажгла огонь.

Наверх пришлось нам броситься. Он член
ввел на бегу, и бедра до колен
мне вмиг горячей влагой залило,
священник же, ступая тяжело,
процессию повел на склон холма,
мы слышали, как пение псалма
стихало, удаляясь, он мои
засунул пальцы возле члена, и
корсетница-пампушечка, наш друг,
туда же влезла, захватило дух —
я так была забита, но должна
признаться, что еще не дополна,

4

Однажды ясным вечером, когда,
как простыня, озерная вода
алела, мы оделись и пошли
к вершине, пламенеющей вдали,
тропа была прерывиста, узка,
петляла меж камней; его рука
опорой мне служила, но и внутрь
ныряла то и дело. Отдохнуть
решили мы меж тисов, что росли
у церкви; наклоняясь до земли,
щипал траву привязанный осел;
когда Ваш сын, скользнув, в меня вошел,
монахиня с корзиною белья
явилась и сказала, чтобы я
напрасно не смущалась: наш ручей
грехи смывает полностью, – смелей!
То был ручей, что озеро питал,
которое жар солнца выпивал,
чтоб все дождем опять вернулось вниз.
Ее стирать оставив, взобрались
мы в царство холодов, где не растет
ни деревца, где только снег да лед.
Уже и солнце спряталось, когда,
впотьмах в обсерваторию войдя,
мы в телескоп взглянули. Как же он
был звездам предан, звездами пленен!
Вы знаете – они ведь у него
в крови; но только в небе ничего
не видно было – звезды до одной
на землю пали снежной пеленой,
не знала я, что звезды, словно снег,
к земле и водам устремляют бег,
чтоб поиметь их; в этот поздний час
к отелю спуск был гибельным для нас —
мы кончили еще раз и легли.
Во сне он был и рядом, и вдали,
и образы его плелись в узор,
порой я различала пенье гор —
они поют при встрече, как киты.
Всю ночь летело небо с высоты,
в мельчайших хлопьях, и со всех сторон
Вселенной раздавался сладкий стон, —
с тех пор, как начала она кончать,
он столько лет не прекращал звучать;
мы встали утром, звездами шурша
и жажду снегом утолить спеша,
все было – даже озеро – бело,
отель казалось, вовсе замело,
пока трубу он не наставил вниз
и те слова внезапно не нашлись,
что я там надышала на стекле.
Он сдвинул телескоп, и на скале
во льду мы различили эдельвейс;
он указал на падавших с небес
парашютистов, стала вдруг видна
застежка от корсета, – то она,
подружка наша пухлая, была,
она, казалось, в воздухе плыла,
зависнув в небе между двух вершин,
синяк, который Ваш оставил сын,
виднелся на бедре ее, он был,
по-моему, взволнован, его пыл
я чувствовала словно в забытьи,
тряс ветер трос фуникулера и
раскачивал вагончик, рвался крик,
вниз постояльцы падали, язык
его стучал мне в грудь, а кровь – в виски,
мгновенно напряглись мои соски,
цепочка дам не падала – плыла,
их юбки были, как колокола,
раздуты ветром; обгоняя их,
к земле летел поток фигур мужских,
казалось – это танец кружит всех
и женщины не вниз летят, а вверх,
как будто руки сильные мужчин
подбросили воздушных балерин;
мужчины оземь грянулись, вдогон
и женщины попадали на склон,
в деревьев кроны, в озеро, и лишь
затем упала россыпь ярких лыж.
Спускаясь, мы решили у ручья
передохнуть. На удивленье, я
так четко различала с высоты
рыб в озере прозрачном – их хвосты
и плавники горели серебром
и золотом, их скопище о том
напомнило, снуя под толщей вод,
как семя ищет в матку мою вход.
Уже иные рыбы жертв беды
обнюхивали в поисках еды.
Я слишком сексуальна? Иногда
я думаю – по-видимому, да,
как будто вовсе даже не Господь
тот, кто в клубок стянул всю эту плоть, —
потоками икры затмил моря,
лозу тугими гроздьями даря,
а финиками – пальмы; кто тельцу
велел вдыхать цветочную пыльцу,
быку – при виде слив ронять слюну,
а Солнцу – крыть бессильную Луну.
Олень во время гона, полный сил, —
Ваш сын меня всей скромности лишил.
Был персонал в ударе, раньше я
подобного обслуживания
не видывала, рьяный телефон
не умолкал, в отель со всех сторон
стекались гости, если кто от нас
съезжал, десяток новых тот же час
вселялся, на одну хотя бы ночь
просились новобрачные, но прочь
их часто приходилось отправлять,
одной чете в углу нашли кровать —
уж так рыдали, выслушав отказ;
а следующим вечером до нас
из коридора вопли донеслись,
у новобрачной роды начались,
стремглав помчались горничные к ней,
неся охапки теплых простыней.
Сгоревшее крыло весь персонал
отстраивать усердно помогал,
однажды, припечатана лицом
к подушке, я – уже перед концом —
его вбирала мощные толчки,
уже почти хрустели позвонки
и растекалась огненная слизь,
когда мы услыхали: к нам скреблись
в окно, то был шеф-повар, он вспотел,
кладя слой свежей краски на отель,
он подмигнул нам, радостен и лих,
без разницы мне было, кто из них
во мне, бифштексы были хороши,
и соус он готовил от души,
и было так чудесно понимать,
что часть себя другому можно дать,
не ведал эгоизма наш отель,
где озеро и оползень, и сель
от гор вбирало, между чьих грудей
взмывали стаи диких лебедей,
а те скользили к озеру, их пух
так бел был, что захватывало дух,
отказывался верить в это взор,
и серыми казались пики гор.

ЧАСТЬ 2 гастайнский дневник

Она споткнулась о корень, поднялась и слепо бросилась дальше. Бежать было некуда, но она не останавливалась. Хруст листвы позади становился все громче – ведь мужчины бегают быстрее. Даже если добежать до опушки, там лишь будет еще больше солдат, готовых открыть по ней стрельбу, но еще несколько мгновений жизни – драгоценны. Только их слишком мало. Возможности спастись не было никакой, разве что сделаться одним из деревьев. Она бы с радостью рассталась со своим телом, со всей полнотой ощущений, чтобы превратиться в дерево, замереть в смиренном древесном существовании, стать приютом для пауков с муравьями. И чтобы солдаты прислонили ружья к ее стволу, ища сигареты у себя по карманам. Они бы с легким разочарованием пожимали плечами и говорили: ладно, одна не в счет, потом отправились бы восвояси, а она исполнилась бы радости, и листва ее пропела бы благодарность Господу, пока солнце садилось бы среди деревьев вокруг.

Наконец в изнеможении она рухнула на горько пахнувшую землю. Рука нащупала что-то твердое и холодное; она разгребла листья и обнаружила железное кольцо люка. Заставив себя подняться на колени, она попыталась его открыть. Какое-то время было тихо, как будто солдаты ее упустили, не теперь снова стало слышно, как они продираются через подлесок, совсем неподалеку. Изо всех сил она дергала за кольцо, но то никак не поддавалось На листья, устилавшие землю, упала чья-то тень. Она закрыла глаза, ожидая, что вот-вот все взорвется у нее в голове. Затем подняла взгляд и увидела испуганное лицо маленького мальчика. Он, как и она, был обнажен, из бесчисленных порезов и царапин на его теле сочилась кровь.