Томас Трайон - Другой

• Название: Другой
• Автор: Томас Трайон
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

И где он может быть теперь?

Спроси Холланда. Холланд знает.

Но Холланд не говорит.

* * *

И дни с тех пор все были ясными, ясными, и полными печали, и бесконечно изменчивыми. Теперь уже Торри искала убежища у себя в комнате, и бывший всегда поблизости Райдер переходил от надежды к отчаянию. Теперь дядя Джордж пил еще больше; можно было подслушать под дверью, что они с тетей Валерией почти не разговаривают друг с другом. Люди теперь приходили и уходили, топая вверх и вниз по ступенькам, расспрашивая, записывая, фотографируя, будоража и без того взбудораженную атмосферу дома. Среди ночи все вдруг просыпались, мучимые кошмарами. Одна Винни теперь ходила из комнаты в комнату, пытаясь позаботиться обо всех, пытаясь всем улыбаться, быть смелой, хранить веру, держать новости в секрете от Александры...

Но мама знала, так или иначе.

Так или иначе, она слышала — или чувствовала — правду.

Бедная мама, это было ужасно. Они не могли заставить ее спокойно сидеть в кресле: день и ночь слышно было, как она сердито раскатывает по комнате, врезаясь в вещи, сбивая их на пол. Она разбила свое карманное зеркальце, сломала черепаховый гребень, разрезала ножницами вышитые домашние туфельки. А потом, два дня спустя, ночью, Нильс лежал — к несчастью, на кровати Холланда, — слушая детекторный приемник, глядя на лицо на потолке, и не слышал скрипа колес из-за наушников. Когда он повернулся, он увидел лицо матери, склонившееся над ним. О, это лицо! Мертвенно-белое, глаза густо обведены черным, ярко-алый рот открывается и закрывается, — стоит подумать об этом, как его начинает бить озноб. Бедная обманувшаяся мама — как он мог объяснить ей, что он — Нильс? Это Холланду, он был уверен, предназначался целый град ударов, обрушившихся на него, в него были направлены ее молчаливые проклятия. Самая очевидная ошибка: она приняла его за его брата, лежащего в собственной постели. И после этого она удалилась, ушла прочь от зла. И дом стал еще печальнее, чем прежде.

В лечебнице ей будет лучше, думал он.

Он пытался улыбнуться в ответ на улыбку Ангела в окне. Что это было? Что-то такое, о чем она напоминала ему... нет — что-то, о чем он хотел, чтобы ему напомнили... о чем он забыл...

Смешок. Холланд, совсем рядом, в нише, сидит, глядя на него.

— Не можешь вспомнить, не можешь?

Гадство! Он читает его мысли.

— Вспомнить — что?

— Ты знаешь. — Загадочная улыбка. Еще смешок. Низкий, хитрый, как Одиссей.

— Что в этом смешного?

— Я просто подумал...

— Что?

— Тебе опять снились кошмары сегодня ночью, правда? Да, снились. Ты всю простыню сбил в комок. Что-то терзает тебя.

Нильс напрягся.

— Мне снился младенец.

— Ну и что там с младенцем?

Профессор Лапинус кончил играть на органе. В любой момент он мог подойти к ним. Нильс прошептал торопливо:

— Я был в таком огромном доме, и я заблудился. Куда бы я ни поворачивал, я не мог найти дороги. Я шел очень долго, шел, шел и потом услышал это.

— Что? — Лицо Холланда было разноцветным, голубым и красным, желтым и зеленым, калейдоскоп теней от витража.

— Младенец. Дочка Торри. Плачет, плачет, так что просто сердце разрывается, и я хотел найти ее и отнести Торри...

— И тут ты проснулся с криком. Ты псих, Нильс.

— Холланд!

— Что?

— Где она?

— Девочка? — Холланд пожал плечами. — Откуда я знаю.

— Нет, ты знаешь.

— А я говорю, не знаю. Что я еще должен сказать? Нильс почувствовал, как у него сводит челюсти.

— Холланд, верни ее.

— Кого, Нильс?

— Девочку! Верни ее — она не твоя, она Торри. Это ее дочка. Ты должен вернуть ее! — Снова, и снова, и снова. Мольба превратилась в молитву, и профессор Лапинус смотрел, оставаясь в тени, качая головой, бедный малыш, он говорит сам с собой.

— Спросить у эльфов? — Нильс был изумлен этим легкомысленным советом. Угроза, вот что требовалось, чтобы привести его в чувство. — Холланд, если ты не вернешь ее, я расскажу.

Долгое, бесконечное молчание. Затем Холланд спросил мягко:

— Что ты расскажешь?

— Все. Все!

— Ты не скажешь.

— Скажу! — прошипел он сквозь сжатые зубы, сжимая спинку скамьи. Он клялся вслух, и профессор Лапинус, застигнутый врасплох этой страстной речью, шагнул к нему, чтобы вывести мальчика на солнечный свет.

4

Она стояла на той стороне улицы, когда он прошел через вестибюль в портик. Профессор Лапинус оставил его у дверей, и Нильс прыгнул за колонну, затем проскользнул в боковую аллею, от дерева к дереву, надеясь остаться незамеченным. Минуя кованые стальные ворота, он прошел через кладбище на кукурузное поле и остановился оглядеться по сторонам. Стебли лежали на утомленной земле между остистыми бороздами. Закатное солнце покрывало красновато-коричневые, коричнево-охряные поля теплой медной глазурью. Скирды скошенной кукурузы стояли на страже на границе поля живых и поля мертвых. Через борозды смотрело на него пугало: хромое и оборванное до дыр, набитое соломой, с толстым соломенным лицом.

Издалека донеслось хриплое карканье вороны; ветер легко перемешивал шелуху от початков, казалось, он шепчет его имя. Нильс... Нильс... Он сжал кулаки. Нильс... Сухие болтливые языки, шепчущие... что? Напоминающие ему — о чем? О том, о чем он позабыл, о чем хотел напомнить ему Ангел. Что это было? Что не в порядке с его мозгами, почему он не может вспомнить? Ну ничего, он вспомнит. В одно пронзительное мгновение вспыхнет свет и все станет ясно, все откроется ему и всем остальным. Он ведь рожден в сорочке, не так ли? Разве он не русский наполовину? Так будет.

Там вдали похороны шли полным ходом. Провожающие сгрудились вокруг разверстой могилы Эрни Ла-Февера, покуда мистер Тассиль зачитывал 23-й псалом — нет никаких сомнений, что он читал именно его. Выкрашенные красным и золотым листья шуршали над чернеющей ямой. Где-то пела птица. Но там, среди этих людей, похоже, некому было отметить странный контраст между чарующей песней птицы и нестройными печальными руладами певчих. Нильс наблюдал за тем, как ствол освобождается от всего лишнего, отдает все отжившее — легкие листья, летящие... летящие... Листья, кружась, падали на крышку гроба. Лежащий лист походил на руку, дающую благословение.

Затем он снова увидел ее — на краю поля, под деревом с кроной, похожей на зонтик. Ждет, одна рука на бедре, лицо в тени, будто она укрывается от солнца под огромным пылающим зонтом, ее жакет, шляпка, перчатки — все черное на фоне огненных листьев. Она пересекла газон, потом, шагая через борозды, пошла вдоль скошенной кукурузы, — голова покачивается, слабая, полная надежды улыбка мерцает на устах.

Он сунул руки в карманы, посмотрел на нее исподлобья.

Опять он увидел какое-то подобие нимба вокруг ее головы на фоне неба, все та же белая, мерцающая окружность, напоминающая сияние вокруг Ангела Светлого Дня. Только вместо лилии она держала в руке черную перчатку.

— Детка.

— Что ты здесь делаешь?

— Гуляю, так же как и ты.

— Но что ты делаешь? — давил он на нее. — Почему ты не дома?

— Что мне делать дома?

— Сегодня ведь обед.

— Да, с этим много хлопот. Винни все сделает. И твой дядя. Я нужна здесь. — Она сделала видимое усилие, чтобы как-то смягчить застывшую жесткость черт лица.

— Douschka, — сказала она, и это прозвучало как начало.

— ты помнишь, что мы с тобой говорили о секретах?

Конечно, он помнил: каждый может иметь свой секрет.

— Но иногда это неправильно — хранить секрет. — Ее пальцы взлохматили ему волосы, уже потемневшие, не столь выгоревшие на солнце. — Разве не так?

— Когда?

— Когда из-за твоего секрета страдают другие люди. Тогда надо рассказать.

— Ты имеешь в виду: выдать? — Волосы упали ему на глаза, скрывая от ее взгляда. Он затаил дыхание, надеясь, что она не спросит.

— Нильс, посмотри на меня. — Он поднял голову, но не смотрел прямо на нее. Он чувствовал. Вот сейчас, через минуту, она спросит, он точно знал.

— У тебя есть тайна. Открой ее мне. Скажи Аде, — попросила она ласково.

— Я не могу. — Он ждал, отвернувшись, пряча от нее глаза за густой челкой. Вдали гроб уже опустили в могилу, родственники бросали пригоршни земли на крышку, прежде чем засыпать яму.

— Детка?

Он чувствовал, что она все еще смотрит на него, предчувствуя, что она сейчас сделает: через минуту-другую она спросит. Разумеется, она подозревает. Он знал это. Разве он не говорил Холланду. Там вдали певчие покидали кладбище, выходили за ворота на дорогу.

— Нильс.

Вот оно и пришло. Он узнал этот не терпящий возражений тон. Она подберет несколько подходящих слов, скажет их, и из слов образуется вопрос. Булавка-месяц блестела на воротнике.

— Твой секрет как-нибудь связан с пропавшим младенцем?

Видишь: она не знает, только подозревает.