Иоанна Хмелевская - По ту сторону барьера

• Название: По ту сторону барьера
• Автор: Иоанна Хмелевская
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 2002
• ISBN: 5-94799-099-7

Времена не выбирают,В них живут и умирают —

сказал поэт А. Кушнер. И если каждый из нас, увы, признает правоту этих слов и смирился с нею, то совсем по-другому обстоит дело с героиней нового детектива Иоанны Хмелевской.

Катажина Лихницкая, молодая и красивая владелица крупного поместья в Польше и немалой недвижимости во Франции, жила себе припеваючи в Польше XIX века, как вдруг неведомая сила переносит ее из спокойного 1882 года в наши беспокойные времена. Мы уже привыкли к тому, что энергичным и неунывающим героиням романов Хмелевской приходится преодолевать всевозможные препятствия, но такого еще не встречалось. На сей раз она сражается с самим Временем, ведь заглавный «Проклятый барьер» — это временной барьер, который приходится Катажине не по своей воле пересекать в ту и другую сторону, а следовательно, жить в разных временах. И в каждом сталкиваться с необыкновенными приключениями.

Когда же наконец появляется возможность выбора — в каком времени остаться жить, молодая красавица без колебаний выбирает наше. Почему — узнаете, прочтя книгу.

А еще говорят — времена не выбирают...

---

Только услышав страшное слово, я стала внимательнее слушать верного друга. И внесла интересное предложение.

— Яды действуют в обе стороны. В конце концов, не обязательно Арман Гийом отравит меня, могу и я его. Однако для этого непременно надо его чем-то кормить, а потому он должен быть здесь.

— Был вчера.

— Вот именно. И ничего не произошло.

Сказала и вспомнила ночные шумы.

— Ох, забыла поинтересоваться у пана Юркевича, не блуждал ли он ночью по дому, потому что я слышала, как кто-то ходил по коридору. Кроме пана Юркевича некому. А я уверена — шаги слышались в коридоре у моей двери.

— И что пани сделала?

— Да ничего, просто заперлась на ключ. А пройти ко мне через кабинет нельзя, я его обязательно на ночь запираю, там ведь деньги лежат.

Роман весь напрягся.

— Вы уверены в том, что ночью кто-то ходил?

— Ну, раз я говорю... А что?

— А то, что, уезжая от нас, пан Юркевич не мог нахвалиться, как славно ему у нас спалось, дескать, давно так спокойно не спал. Как лег, сразу заснул, даже на другой бок не повернулся, горничной его пришлось на рассвете расталкивать.

— Роман, неужели вы можете предположить, что Арман Гийом как-то проник ночью в дом и пытался меня во сне... скажем, задушить?

— Почему бы нет? — пожал плечами Роман. — Да вы, графиня, и сами так думаете.

Помолчали. Вот, значит, какие дела.

— Вам известно, где он проживает?

Роман мрачно информировал:

— Под самым нашим носом, можно сказать. В нашей корчме. Заявил — любит чувствовать себя свободным, поэтому, несмотря на родство с пани графиней, не желает в ее поместье проживать. В жизни не приходилось мне столько говорить с людьми, прачка из корчмы, небось, убеждена, что я женюсь на ней.

— Потерпите, Роман, еще денька два — и все кончится. Подпишу завещание. Два денечка выдержите?

— Не знаю, два ли, — возразил Роман. — Не было случая сообщить пани, что нотариус предвидит большие сложности, опасается, что без согласования с месье Дэспленом не сможет составить полноценный документ, чтобы не к чему было придраться. Разве он пани об этом не сказал?

Может, и говорил, да я слушала вполуха. А вот привезти через день завещание обещал, это мне запомнилось.

Поскольку Роман и в самом деле лучше меня разбирался в моих делах, у него наверняка были основания возразить:

— Сомневаюсь. Вот увидите, завтра он в лучшем случае привезет предварительный вариант, чтобы его обсудить, окончательный же сможет составить лишь после консультации с парижским нотариусом, а когда от него ответ придет — кто знает.

Все-таки канцелярские они крысы, эти нотариусы! Бывает, человек свою волю изложит на клочке бумаги без всяких согласований и в самых общих чертах, а все равно завещание считается законным и все его признают. Сколько раз случалось — завещатель сам не знал, чем располагает, и тем не менее все делалось по его воле.

Я высказала свое возмущение вслух, на что Роман возразил — да, такое случалось, но лишь когда не было никаких спорных вопросов и наследники были приличные люди. А сколько раз дело доходило до суда, именно такого рода завещания чаще всего опротестовывались. Достаточно было возникнуть малейшим сомнениям или какой забытый родственник предъявлял претензии — и пошло-поехало. В моем же случае и сомневаться нечего, такой родственник налицо, давно моей смерти ждет.

Вздохнув, я не могла не признать правоту Романа, но дальнейшее обсуждение проблемы нарушило прибытие панны Цецилии Ходачкувны. Дальняя родственница покойного мужа, она долгие годы жила в нашем поместье, будучи сиротой-бесприданницей. Были у нее более близкие родственники, какие-то двоюродные братья и сестры, которым не хотелось иметь на шее старуху-нахлебницу. Незадолго до моего отъезда во Францию панна Цецилия отправилась к ним поразведать ситуацию и теперь вот возвратилась. Ее причитания я еще издали услышала. Слезая с брички привезшего ее торговца, она уже во дворе заголосила, обливаясь слезами:

— Родные называются! Как собаку приблудную меня приняли, признавать не хотели, в каморку темную приткнули, каждым куском сухого хлеба попрекали! А я так надеялась на них, родня как-никак, неудобно всю жизнь в Секерках у Катажинки в приживалках провести, чать, она и не родня мне, только от доброты сердечной и пригревала старуху. А теперь на старости лет и подеваться некуда, одна надежда — на Катажинку, ее доброту ангельскую.

Удивили меня эти причитания, ведь панну Цецилию я знала давно и никогда не замечала в ней склонности к истерии и громким жалобам. Должно быть, довели родственнички бедную женщину.

Поспешив навстречу старушке, я обняла ее и поспешила успокоить:

— Очень хорошо, что вернулись, дорогая панна Цецилия, комната ваша так и стоит незанятой, в моем доме всегда найдется для вас место. Ну, ну, хватит плакать, Бог с ними, вашими родственниками, вы для меня как родная, и я рада, что опять будем вместе. Франек, отнесите вещи панны Цецилии в ее комнату, а вы, Юзефа, наведите там порядок и помогите устроиться. Панне Ходачкувне надо отдохнуть после дороги.

У бедной старушки слезы полились с удвоенной силой, теперь от радости, и она кинулась целовать мне руки, громко заверяя, что такой второй, как Катажинка, в мире не найдешь.

Жаль мне было ее, ведь Цецилии еще и шестидесяти не исполнилось, а совсем старуха, еле ноги передвигает. Невольно вспомнилась восьмидесятилетняя пани Ленская, бодрая и жизнерадостная.

С панной Цецилией я познакомилась шестнадцатилетней молодой хозяйкой дома, и уже тогда она мне казалась глубокой старухой, проживающей в приживалках в доме моего мужа. Я обращалась к ней на «пани», она меня попыталась было величать «графинюшкой», но я воспротивилась и сама настояла на уменьшительной «Катажинке», что было в самый раз, учитывая разницу в возрасте и ее благородное происхождение из старинной сенаторской шляхты. Так и осталось. Старушка была тихой, спокойной, мне всегда хотелось ее приободрить и приласкать, ведь жизнь и без того оказалась к ней слишком жестока.

Сейчас же я особенно была рада ее возвращению. Ведь чем больше людей в доме, тем лучше для меня и хуже для злоумышленника. А панна Ходачкувна славилась тем, что сон у нее был чрезвычайно легкий, а слух просто поразительный, причем она не ленилась проверять каждый непонятный шелест. И Романа обрадовало ее появление, он прямо расцвел при виде старушки и тоже бросился помогать ей обустроиться.

* * *

В этот день нагрянула прорва гостей, все будто «по пути». Один Арман, без зазрения совести нанесший второй визит за день, не притворялся, напротив, всячески подчеркивал, что прибыл по приглашению, и всем своим поведением и многозначительными словами давал понять собравшимся — мы с ним в особых отношениях, подлец! То и дело что-то интимно шептал мне на ушко, мерзавец! И такой хитрый, так умело демонстрировал нашу особую близость, что у меня не было возможности его резко оборвать. Вот и Альбина Корецкая, соседка-помещица, первая сплетница по уезду, уже стала поглядывать на нас с любопытством, а этот наглец знай компрометировал меня напропалую. И все напоминал о завтрашнем визите якобы для решения каких-то наших совместных родственных проблем. Я твердо решила — непременно приглашу присутствовать Эвелину и Романа.

А когда гости разъехались, мне пришлось опять садиться за письма, и я уже который раз пожалела об отсутствии телефонов в этот дурацкий век. И все время не давала покоя мысль о мытье головы. Следовало сразу же приняться за нее, да не могла я сделать это сама, хотя и располагала кучей прекрасных шампуней, до поры до времени вместе с другой косметикой упрятанной в сундучок, задвинутый в дальний угол гардеробной, чтобы лишний раз не травмировать Зузю. А для мытья головы вызвала парикмахера, известного специалиста в наших краях.

Когда наконец пришло время ложиться, спать совсем не хотелось. Напротив, захотелось есть, причем по-страшному. Вспомнила — ничего удивительного, ведь за весь день, почитай, ничего не ела. Я уже не говорю о втором завтраке с Гастоном, когда мне было не до еды, но и позже, угощая многочисленных посетителей, сама к еде не притронулась, слишком была взволнована. И все из-за паршивца Армана Гийома.

Что же делать? Весь дом давно спит, я допоздна засиделась над письмами, будить прислугу не стоит. Сама справлюсь, привыкла.

Не раздумывая долее, погасила лампы и в кабинете, и в спальне и вышла в темный коридор. Ну не совсем темный. С тех пор, как еще при жизни мужа один из гостей, известный выпивоха пан Коморовский, украдкой отправившийся ночью на поиски так полюбившейся ему нашей смородиновки, с ужасным шумом свалился с лестницы, сломав притом ногу и вызвав панику среди гостей и преждевременные роды у впечатлительной многодетной баронессы Щепанской, я ввела в своем доме обычай оставлять на ночь освещение — малюсенькие лампочки, фитилек, опущенный в баночку с растительным маслом. Распорядилась установить их на всех переходах, поворотах коридора и у всех лестниц. Однако даже теперь, выйдя после освещенной спальни в темный коридор, несмотря на мягкий огонек в коридоре, какое-то время вынуждена была постоять, привыкая к темноте и одновременно вслушиваясь в ночную тишину. Нигде ни света, ни звука, все давно спят. Возможно, только Зузя не легла, но задремала в ожидании моего звонка, чтобы уложить барыню в постель.