Тур Хейердал - Фату-Хива. Возврат к природе

• Название: Фату-Хива. Возврат к природе
• Автор: Тур Хейердал
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1980

Книга Тура Хейердала, известного исследователя, путешественника, написана по материалам его первого путешествия на Марксизские острова. В ней ученый возвращается к истокам своего пути в большую науку. Одновременно в книге звучит страстный призыв к человечеству принять активное участие в сохранении природной среды, понять ответственность за будущее планеты. «Фату-Хива» — это книга о Марксизских островах, с большим познавательным материалом в области географии, этнографии, антропологии, истории.

---

Из корнеплодов в лесу самым важным было таро, больше всего похожее на картофель. Раньше его выращивали на Орошаемых участках, а когда люди исчезли, таро продолжало расти на сырой почве ниже ручья. Над каждым корнем, словно зонт, простирался большой сердцевидный лист; рядом росли другие листья такой же формы, но еще шире. Под ними можно было спрятаться от дождя, ими же мы прикрывали тело, если гости из деревни заставали нас в разгар купания.

Но и этим не исчерпывались богатства леса. Грушевидные плоды папайи величиной с дыню. Удивительно вкусные манго чуть больше сливы. Дикий ананас. Красные карликовые помидоры. Пандан с гроздьями плодов, напоминающих ядро ореха. Огромные бугристые сине-зеленые плоды тапо-тапо. Большое дерево было увешано великолепными плодами, вкусом и видом похожими на землянику, только величиной с кочан цветной капусты.

Мы пили минерализованную воду из прохладного источника и свежий сок апельсинов. Пили лимонный сок с мякотью, подслащенный сахарным тростником, и сок зеленых кокосовых орехов, которые не без труда удавалось сорвать на относительно молодых пальмах на склоне выше хижины. На Таити Фауфау научила Лив заваривать чудесный чай из сухих апельсиновых листьев. Сразу за хижиной в чаще росли кофейные кусты, и нередко мы заводили речь о том, чтобы собрать и прожарить их красные ягоды, однако настолько пристрастились к апельсиновому чаю, что руки так и не дошли до сбора кофейных плодов.

Не только растения пережили своих владельцев. В лесу и на горных лугах бродили полчища псов, кошек, лошадей, овец и коз, чьи предки были ввезены на острова европейцами, а также длинномордые косматые дикие свиньи, доставленные самими полинезийцами. Маленькие плодовые крысы — забавные чистенькие зверьки, любимое блюдо полинезийцев, привезших их с собой на лодках, — лазили по деревьям перед нашими окнами и воровали апельсины. Точнее, спасали их от нас, двуногих воров. Если не считать птиц и китов, этим исчерпывался перечень теплокровных животных, которые добрались до здешних островов. Не было даже летучих мышей. Кстати, и змей не было.

По утрам далеко вверху в долине раздавалось кукареканье. Еще до прихода европейцев на большинстве полинезийских островов держали кур. На Фату-Хиве после смерти владельцев они часто уходили в лес и дичали. Иоане поделился с нами курами, но у нас не было для них загона, а обрезать им крылья мы не стали — попадут в лапы диким кошкам. И летали они себе на воле, словно дикие гуси, спали на высоких деревьях и спускались только поклевать объедки с нашего стола. Яйца откладывали где попало, так что чаще всего мы находили их, когда уже было поздно.

Подвесив на коромысло сплетенные из пальмовых листьев корзины, я большую часть дня бродил по лесу в поисках пищи. Одновременно я, выполняя задание моих прежних профессоров, собирал всякую мелюзгу, которую затем консервировал в пробирках, чтобы изучать пути миграции и микроэволюцию. Сам я не думал о возвращении в цивилизованное общество, но предполагал отправить с какой-нибудь шхуной зоологическую коллекцию специалистам для подробного изучения.

Наземная фауна Полинезии в целом и Фату-Хивы в частности была очень бедна по сравнению с животным миром материковых и континентальных островов. Но и то, что было, могло о многом порассказать. Под камнями, под сухими листьями, в зеленой чаще кишела всевозможная живность. Яркие тропические жуки и бабочки, большие и маленькие пауки, бесконечное разнообразие улиток в красивых многоцветных домиках. На разных склонах одной и той же долины или по обе стороны высокого гребня и улитки разные. Различия в фауне были обусловлены вариациями флоры. Я еще никогда не видел, чтобы растительность так заметно отличалась на сравнительно небольших расстояниях.

По мере того как наше знакомство с островом перестало ограничиваться долиной Омоа, мы осознали определяющую роль горной гряды Тауауохо для всей местной флоры и фауны. Чередование вершин и перевалов определяло движение облаков; от рельефа зависело, где выпадут дожди. Фату-Хива, как и вся Полинезия, расположен в полосе пассата, и облака в основном всегда идут в одном направлении — от Америки в сторону Азии. Там, где невысокие плато и перевалы свободно пропускали тучи, преобладала сухая погода. Основным элементом ландшафта в таких местах была саванна, кое-где попадалась даже полупустыня с желтой травой и папоротником. И тут же поблизости — густые заросли, а то и непроходимый дождевой лес. В середине острова, где высокие пики и гребни останавливали облака, где прохладный воздух на высоте конденсировал испарения над пропеченной солнцем землей, во второй половине дня горы накрывала облачная пелена и на пышную зелень обрушивался тропический ливень. Конечно, бывало, что шторм приходил со стороны океана, но вообще-то дождь был чисто местным, островным явлением. Как будто горные вершины для того и рвались вверх, чтобы доить скользящие в синем небе белые тучки, заставляя их день за днем поливать одни и те же места. Постоянное направление облаков и ветра определяло состав растительного и животного мира. Мы ни разу не видели, чтобы облако двигалось со стороны Азии к Америке. Путь в Азию шел, так сказать, под гору; я ощущал это буквально на собственной коже. И это же явление определило курс, по которому я много лет спустя следовал в своих плаваниях в Тихом океане.

Мы убедились, что верховья долины Омоа и прилегающие склоны непроходимы. За тысячи лет бурелом образовал сплошное сплетение, покрытое толстым слоем мха, паразитных папоротников и других травянистых, из которого росли молодые деревья и лианы. Пробираешься через такой участок, вдруг мшистый ковер под ногами расступается, и ты летишь вниз, на землю, исчезая с головой. Осторожно карабкаясь по скользким и гнилым стволам, мы порой тратили целый день на то, чтобы преодолеть ущелье шириной в несколько сот метров. Прокладывая себе путь ударами мачете, следовало все время быть начеку, чтобы не провалиться в коварную яму.

В таких местах даже древние полинезийцы, мастера покорения дикой природы, ничего не могли сделать. Недаром там не было никаких следов человека. В окрестностях нашей хижины лес был куда приветливее, тут мы, как только освоились, передвигались совершенно свободно и на каждом шагу встречали следы человеческой деятельности, чаще всего в виде обросших каменных террас и платформ паэ-паэ, которые служили фундаментом для жилищ. Попадались нам и останки людей: в пещерах и трещинах лежали плесневелые черепа и кости, а кое-где каменные плиты окружали охраняемые табу участки с целыми грудами черепов. На тщательно обтесанных плитах ограды можно было увидеть высеченные фигуры с согнутыми коленями и поднятыми над головой руками, явно призванные отгонять злых духов и незваных гостей. Находили мы также идолов — каменные или деревянные скульптуры, изображающие толстого демона с круглыми глазищами, широченным ртом, короткими ногами и сложенными на животе руками. У реки на камнях были высечены люди и морские животные, большие глаза, концентрические окружности и ямки с блюдце величиной. А огромный камень высоко на склоне над домом был обтесан в виде обозревающей долину черепахи. Возможно, эта черепаха служила жертвенным алтарем. Тогда ни один археолог еще не работал на Фату-Хиве. Покойный отец Вилли встречался с немецким исследователем Карлом фон Штейненом, когда тот в 1897 году посетил Маркизы, собирая этнографический материал для Берлинского музея. Три американских этнолога из музея Бишоп на Гаваях — Э. Хэнди с женой и Ральф Линтон — изучали культуру важнейших островов Маркизского архипелага, но раскопками никто не занимался.

Что ни шаг — новое открытие. Под нашими нарами быстро скопилась груда великолепно отшлифованных каменных орудий, маленьких фигурок и украшений из камня, раковин, черепахи или человеческой кости.

Только наши голоса звучали в долине. Мы чувствовали себя единственными уцелевшими после забытой катастрофы. Пробовали представить себе повседневную жизнь наших предшественников, их труд и праздники, радости и проблемы. Раньше мне были знакомы лишь безжизненные экзотические изделия, о которых я читал в Осло или которые рассматривал в берлинском Музее народоведения. Теперь я находил эти вещи там, где они были в обиходе; их форма и функция отвечали нашим собственным потребностям, и мы убеждались, что прежние владельцы решали свои проблемы самым естественным способом, который стал естественным и для нас тоже. Творцы древних орудий перестали быть для нас неведомыми чужаками, мы узнавали в них Терииероо и Фауфау, наших друзей в деревне на берегу, самих себя. Или вернее: мы, современные люди, привыкли считать себя совершенно отличными от людей прошлого, а на самом деле — ничего подобного, пусть даже мы живем иначе, потому что сделали какие-то изобретения и начали по-другому одеваться. И я стал смотреть на антропологические науки уже не так однобоко, как смотрел дома, за письменным столом, когда пытался осмыслить противоречивые гипотезы исследователей, подчас не видевших ни одного пассатного облака и не бывавших ни на одном полинезийском острове. Вопрос о том, как обыкновенные полинезийцы, мужчины и женщины, за много столетий до знаменитых путешествий капитана Кука, Колумба, Марко Поло добрались до этих уединенных островов, начал занимать меня куда сильнее, нежели миграции каких-то жучков и улиток.