Тур Хейердал - Фату-Хива. Возврат к природе

• Название: Фату-Хива. Возврат к природе
• Автор: Тур Хейердал
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1980

Книга Тура Хейердала, известного исследователя, путешественника, написана по материалам его первого путешествия на Марксизские острова. В ней ученый возвращается к истокам своего пути в большую науку. Одновременно в книге звучит страстный призыв к человечеству принять активное участие в сохранении природной среды, понять ответственность за будущее планеты. «Фату-Хива» — это книга о Марксизских островах, с большим познавательным материалом в области географии, этнографии, антропологии, истории.

---

Лив была в восторге, ей не терпелось сойти на берег, но Брандер покачал головой.

— Нездоровый климат. Слишком влажно, воздух насыщен испарениями. Жители поражены разными хворями, того и гляди, вас заразят. Сильнее всего здесь зверствует слоновая болезнь.

С немым благоговением смотрели мы, как могучий занавес закрывает от нас долину Ханававе. Никогда впоследствии не довелось нам видеть более прекрасный пейзаж. Дальше пошли узкие теснины и ущелья, наполненные до краев непроходимыми зарослями. Слишком узкие, чтобы можно было рассчитывать на достаточное количество диких плодов. Но вот опять приветливый, темный песчаный пляж, за ним пальмы и плодовые деревья.

— Аоэ те ваи, — объяснил наш полинезийский гид. Нет питьевой воды.

Долинка за долинкой проплывали мимо, разделенные могучими скалами и обрывами. То нет воды, то слишком темно и мрачно.

И снова красивая долина, даже с водопадом. Но здесь, в Ханауи, обитала пожилая чета с ногами, как у бегемота. Мы не отважились сойти на берег, хотя и знали, что микроскопический возбудитель слоновой болезни переносится комарами, при прямом общении с больным не передается.

Последняя перед южным мысом долина — Омоа. Светлее и шире других, которые мы уже видели на Фату-Хиве, она широкой дугой уходила в самое сердце острова. Песелая и живописная, хотя и не такая красивая, как Ханававе. Сколько угодно диких плодов и питьевой воды. В бинокль было видно речку, катившую свои воды через галечную полосу в залив. «Тереора» замедлила ход, готовясь стать на якорь. Наш гид рассказал, что в деревне у берега живет около сотни островитян. Дальше долина совсем безлюдная.

— Здесь либо нигде, — заключил Брандер, когда якорь лег на дно. — Вы все посмотрели, выбирайте. Может, все-таки вернетесь со мной?

— Мы видели только подветренную сторону, — возразил я, показывая на зубья длинной горной гряды, которая выступала над островом наподобие спины исполинского ящера. — А как восточное побережье?

Брандер и Теодор вместе с гидом поспешили объяснить, что ни одна шхуна не подходила еще к восточному берегу. Там нет якорных стоянок, даже на шлюпке не высадишься. Последняя попытка кончилась тем, что шлюпку разбило. Могучий океанский накат всей мощью обрушивается на восточный берег, пройдя на запад без помех шесть тысяч километров от Южной Америки. И вообще там голо и безлюдно. Населявшие в прошлом ту сторону племена вымерли, и никто не ходит туда через горы заготавливать копру.

Я еще раз посмотрел на приветливую зеленую долину, на горы над ней. Захочется на восточное побережье — сами потом как-нибудь переберемся…

Ладно, высаживаемся в Омоа. Шлюпка спустилась на воду, мы простились с нашими попутчиками. Брандер в последний раз попробовал отговорить нас оставаться на Маркизах. И обещал забрать нас следующим рейсом, может быть, через несколько месяцев, может быть, через год. Волны покачивали шлюпку, вторгаясь в открытый залив отголоском грозного прибоя, который с ревом разбивался о темные скалы южного мыса. Гребцы-крепыши навалились на весла, и волны понесли нас прямо к влажной гальке. Четверо полинезийцев прыгнули в воду и ухватились за борта шлюпки, чтобы не дать откату увлечь ее за собой; еще четверо помогли нам выбраться вброд на берег с нашим багажом. Шлюпка едва не опрокинулась, и не успели мы опомниться, как восьмерка провожающих снова дружно взялась за весла, спеша вернуться на «Тереору».

Так в несколько минут многолетняя мечта стала реальностью. Придя в себя, мы проводили глазами «Тереору», которая подняла паруса и вышла в море. Маленькая двухмачтовая шхуна быстро превратилась в точку и затерялась среди венчающих океанские валы барашков.

Стоим на гальке на незнакомом берегу, рядом лежат наши вещи. В двух больших чемоданах — свадебное платье Лив, мой костюм и всякие наряды, какие полагается брать с собой пассажирам первого класса в долгое свадебное путешествие. Все это нам теперь ни к чему. В нескольких ящиках — бутылки, пробирки, химикалии для консервации зоологических образцов. Ничего съедобного. Я посмотрел на обрамляющие пляж кокосовые пальмы. Орехи. На душе стало легче. Голод нам не грозит. Я сделал глубокий вдох и перевел взгляд на Лив. Мы улыбнулись и взялись за чемоданы. Не стоять же здесь вечно.

Нас согревало солнце, подбодряло пение тропических птиц. На песке за галечным пляжем пестрели в траве благоухающие цветы, и нами овладело ощущение счастья и большой романтики. Вдруг мы заметили людей среди деревьев. Много людей. Они смотрели на нас. Молча и неподвижно. Одни в набедренных повязках, другие в изношенной европейской одежде. Здесь были представлены все разновидности полинезийской расы, разные оттенки кожи — от медного до темно-коричневого. Лица в большинстве более суровые, чем у дружелюбных обитателей Таити и атоллов Туамоту. Зато несколько молодых женщин и почти все дети показались нам удивительно красивыми.

Первой, видя наше замешательство, проявила инициативу одна старуха. Она выкрикнула какие-то слова, сплошные гласные, так что речь ее звучала мягче таитянского диалекта. Я ничего не понял. Только пожал плечами и улыбнулся. Морщинистая бабуля покатилась со смеху. Остальные присоединились к ней. Сопровождаемая соплеменниками, старушка направилась к нам. С испугом я смотрел, как она подходит к Лив. Подошла, облизнула тонкий указательный палец и потерла им щеку моей юной жены. Та онемела от неожиданности, а старушка посмотрела на свой палец и одобрительно кивнула.

Позднее выяснилось, что мое лицо у них не вызвало сомнения, а вот Лив они приняли за вырядившуюся и загримированную таитянку. Почему-то старушка считала, что в Европе вовсе нет женщин. Когда к острову подходили с коротким визитом суда, на берег высаживалось много белых мужчин и ни одной белой вахины. Часто белые мужчины искали себе смуглых девушек на острове, но никто не помнил случая, чтобы в поисках смуглого мужчины приехала белая женщина.

Во всей этой суматохе куда-то пропал наш багаж. Спрашивать было неловко, да и не больно-то мы в нем нуждались. И мы спокойно пошли следом за островитянами, которые провели нас через пальмовую рощу на поляну, где высился обнесенный каменной скамьей огромный баньян. Кругом раскинулись хижины, а ближе всего к баньяну стоял крытый железом большой дощатый дом того самого типа, к которому мы уже успели проникнуться острым отвращением. Молодой и несколько робкий человек европейского вида, говоривший по-французски, встретил нас у входа, пригласил войти в дом, и мы увидели на полу наш багаж. Встречавшие нас на берегу островитяне молча сгрудились у открытой двери.

Приветливый хозяин был довольно скуп на слова, будь то французские или полинезийские, но все же удовлетворил наше любопытство и рассказал, что его зовут Вилли Греле, он сын европейца, родился и вырос здесь, на острове. Отец, швейцарец, женился на местной девушке. Единственным другом отца был Поль Гоген, да и то они виделись очень редко, потому что жили на разных островах. Вилли производил впечатление нелюдимого и одинокого человека, он явно смотрел чуть свысока на жителей деревни, которые почитали и уважали его. Как мы потом смогли убедиться, он был предельно честным человеком, хотя любил деньги и не упускал случая пополнить свои сбережения. Его можно было назвать богатым, вот только не на что тратить богатство. Между сваями, на которые опиралось бунгало, Вилли устроил своего рода лавку, где островитяне могли выменять разные товары за копру; похоже было, что вся продукция копры таким образом собиралась в его руках. Скромный ассортимент лавки Вилли Греле включал небольшой запас муки, риса, сахара, спичек и маек. Сверх этого его бунгало ничем особенным не могло похвастать, да и лавка открывалась только на закате, когда Вилли возвращался со своей собственной плантации кокосовых пальм. Помимо работы у него была одна страсть — охота. Охотился он на бродивший по лесам и горам одичавший скот, а поэтому знал остров лучше, чем кто-либо другой.

За день солнце до того накалило железную крышу, что о сне нечего было и думать. В открытых дверях теснились смуглые зрители, другие плющили широкие носы об оконное стекло, да и Вилли явно не спешил ложиться. Далеко за полночь просидели мы втроем вокруг его керосиновой лампы, обсуждая наши планы. В глазах хозяина мы явно были самыми странными из всех посетителей, которые когда-либо сходили на берег острова, но к нашему замыслу он отнесся с пониманием. По его словам, мы могли найти желаемое в верхней части долины, в глубине острова: туда редко заходят островитяне, и лес давно поглотил заброшенные сады предков.

Часть ночи ушла у нас на то, чтобы составить словарик. При первой встрече на берегу мы обошлись улыбками и смехом, но, чтобы продвинуться дальше, надо было знать хотя бы несколько слов. У меня был заранее подготовлен длинный список самых нужных слов на норвежском языке, теперь я перевел его на французский, а Вилли — на полинезийский. Отличие от таитянского диалекта бросилось в глаза с первой же фразы. На Таити «добрый день» — «иа ора на», здесь же говорили «каоха». Местная речь не изобиловала согласными, и нам нелегко было различать слова: