Адам Хэзлетт - Ты здесь не чужой

• Название: Ты здесь не чужой
• Автор: Адам Хэзлетт
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-05050-7

Девять историй, девять жизней, девять кругов ада. Адам Хэзлетт написал книгу о безумии, и в США она мгновенно стала сенсацией: 23% взрослых страдают от психических расстройств. Герои Хэзлетта — обычные люди, и каждый болен по-своему. Депрессия, мания, паранойя — суровый и мрачный пейзаж. Постарайтесь не заблудиться и почувствовать эту боль. Добро пожаловать на изнанку человеческой души. Вы здесь не чужие. Проза Адама Хэзлетта — впервые на русском языке.

---

На уроке труда той осенью мистер Раффелло предложил нам сделать на выбор книжный шкаф, полочку для специй или сундук размером с детский гробик. Я выбрал сундук, а в качестве материала — сосновые доски, потому что за дерево мы платили из своего кармана. Тщательно все промерив, я принялся шкурить каждую доску тремя видами наждака. Инструменты нам выдавали в мастерской — молотки и тиски, маленькие гвоздики и клей, напильники и рубанки. Станки в блестящих металлических панцирях издавали оглушительный рев. Если б мне разрешили, я бы оставался тут на весь день.

Но привлекало меня в этом классе другое: возможность оказаться рядом с Грэммом Слейтером, мальчиком с лицом разгневанного ангела. Он носил ботинки с железными подковками и низко надвигал на лоб бейсбольную кепочку. На голову выше всех ребят, плечи широкие, почти как у моего отца, а руки уже покрывал золотистый пушок. Его губы презрительно изгибались, в глазах мерцала насмешка. Заметив, как я на него уставился, Грэмм ухмыльнулся всезнающей улыбкой ангела. В очереди в столовую мы дважды соприкоснулись плечами.

В пятницу днем, через несколько недель после гибели моего отца, мистер Раффелло объяснял нам, как пользоваться струбциной. Порция джина, которой я приправил за ланчем водянистый кофе, мешала сосредоточиться, но, как прилежный школьник, я старался сидеть на скамье ровно и прямо. Учитель казался мне выходцем из некоего средиземного царства: рахитичное тельце, нос свисает над верхней губой, точно утес, прикрывающий вход в пещеру. Голос его напоминал басовое ворчание органа.

— Вы держите инструмент в руках. Вы прошлись по дереву наждаком. Вы применили клей. Настало время для струбцины.

Все невольно зажмурились, когда костлявые руки легли на металлический стержень и начали его вращать. Сталь завизжала. Прикрыв глаза, я воображал скрип весла в уключине, мы отплывали от берега.

Звук притянул меня к себе, заставил податься вперед, и я мог теперь хорошенько разглядеть Грэмма, сидевшего на стуле рядом со мной. Он тоже наклонился вперед, сквозь поношенную хлопчатобумажную футболку проступал идеальный изгиб позвоночника. Я хотел, чтобы он посмотрел на меня. Я хотел, чтобы он до меня дотронулся. Неважно, как.

Моя нога дернулась, я заехал ему стопой по лодыжке.

— Какого черта? — прошипел он, и в глазах вспыхнула эта усмешечка.

На том бы дело и кончилось, но выражение его лица, прищуренные глаза, вздернутая верхняя губа, обнажившая передние зубы, — все было так прекрасно, я не мог допустить, чтобы это исчезло. Я отвел ногу назад и ударил его снова, чуть повыше. Щеки его вспыхнули великолепным румянцем.

— Кончай это дерьмо! — громким шепотом приказал Грэмм, и несколько горе-плотников обернулись на его голос. Звук разнесся по всей мастерской, мистер Раффелло обратил к нам свой взгляд ископаемого и произнес:

— Если вы не научитесь применять струбцину, никогда ничего не сделаете.

Я вновь размахнулся, целясь в щиколотку. Грэмм вскочил со стула. Я думал, сейчас он мне врежет, но Грэмм остановился. Слышно было, как скрипят стульями другие ученики. Если будет драка, он меня побьет, это мы оба знали. Грэмм явно недоумевал, как поступить, но восторженное неистовство — ему дали повод выпустить ярость на волю — уже закипало в нем. И наконец его кулак врезался в мое тело прямо под сердцем, точно таран в ворота вражеской крепости. Из легких с шумом вырвался воздух, я опрокинулся на приземистую скамейку. Подняв глаза, я видел, как надвигается Грэмм. Все мускулы в моем теле ослабли. Я ждал удара.

Но мистер Раффелло уже подоспел к Грэмму и оттеснил его от меня.

Грэмм начал обзывать меня гомиком, дразнил в присутствии наших одноклассников, а те негодовали: как можно так обращаться с человеком, который за год потерял обоих родителей! Большинство людей считают молчание лучшим выражением участия. Зато когда мы встречались на улице или в магазине, где я покупал продукты, он проявлял ко мне какой-то угрюмый интерес.

В субботу, в начале марта, он вошел в магазин, взял апельсиновый сок и спросил, какие у меня планы на вечер. Никаких, ответил я ему, и Грэмм расхохотался. Если я не собираюсь всю жизнь оставаться неудачником, стоит заглянуть к нему, предложил он, он собирается надраться в стельку.

Явился я около десяти — думал, у него вечеринка. Грэмм был один. Глаза его налились кровью, от него пахло травкой. Едва мы прошли в кухню, он налил мне водки с апельсиновым соком.

— Где твоя мать? — поинтересовался я.

— Отправилась на выходные за какими-то покупками.

Миссис Слейтер трижды разводилась и в итоге здорово разбогатела. В доме, прикидывавшемся старинным южным особняком, имелось шесть спален. Маленькие панели, вделанные в стены, контролировали освещение и все прочее.

— Славное местечко, — похвалил я.

— Ничего себе.

На стойке бара кошка терзала кусочек копченой лососины. Грэмм зачерпнул с другой тарелки иссиня-черную кашицу из крошечных икринок и сунул ложку под самый нос животному. Кошка понюхала новое угощение и вновь занялась рыбкой.

— У меня была змея, — сказал Грэмм. — Сдохла от какой-то кожной болезни. Ветеринар посоветовал положить ее в мусорный ящик, налить холодной воды и насовать камней, но она все равно сдохла. Наверное, ветеринар ошибся. Он просто идиот, мать его, вот что я думаю.

— Похоже, ты прав.

— Как насчет подымить?

— Само собой, — кивнул я, голова у меня закружилась уже от влажного прикосновения его пальцев, когда Грэмм передавал мне косячок.

— Почему ты пришел? — спросил он вдруг.

— Ты меня пригласил.

Он расхохотался, словно я сморозил глупость.

Я одним махом опрокинул рюмку и налил еще водки.

— Почему ты ударил меня в классе у Раффелло?

— Просто задирался.

— Чушь собачья!

— Еще кто-нибудь придет?

— А что? Боишься?

Мне следовало огрызнуться: «Ничего я не боюсь», — это было бы по-мужски, то, что надо. Но мы оба знали — это ни к чему, а заставить себя притворяться я не мог.

Грэмм опустился на стул между мной и раковиной. Я обошел его, собираясь вернуть стакан на стойку бара, и тут он вытянул ногу вперед и подсек меня. Я грохнулся плечом о кафельный пол, стакан выпал из рук и разбился, осколки брызнули к холодильнику. Перевернувшись на спину, я увидел на лице Грэмма пьянящую усмешку, которая уже мерцала однажды — в тот день, когда я достал его. Сердце билось о ребра, словно мячик, скачущий по тротуару.

— Так и не встанешь? — издевательски оскалился он, уже зная, что я не поднимусь, что ему придется силой отрывать меня от пола. Эта мысль его обозлила. Отведя ногу назад, он с размаху пнул меня в бедро. Боль пронзила позвоночник, и я застонал от облегчения.

— Вот тебе, хуесос! Понравилось?

Он поднес стакан ко рту, между футболкой и поясом джинсов было видно, как темно-русые волоски дрожат вокруг пупка. Я хотел провести по ним языком. Больше всего на свете хотел.

Он сделал один шаг и слегка уперся подошвой ботинка мне в щеку.

— Раздавить тебя, как клопа! — пробормотал он. Грэмм не отличался красноречием, меня привлекало другое: его боль казалась мне столь прекрасной! Я дотянулся и ухватил его рукой за лодыжку, но он тут же вырвался и сильно ударил меня в живот, отбросил к дверце бара. И вновь воздух вышел из легких, я скрючился на полу лицом вниз. Не осталось ничего, кроме страшной усталости. Он еще попинал меня немного, но казалось, это происходит где-то далеко-далеко.

Когда Грэмм выволок меня из кухни, я разлепил веки и даже приподнял голову, но перед глазами все расплывалось, вместо Грэмма я видел лишь смутный силуэт.

В спальне Грэмм выключил свет, и стоило мне издать малейший звук, он шлепал меня ладонью по щеке. Я попытался дотронуться до его еще безволосой груди, но он толкнул меня в плечо — да так, что чуть ключицу не сломал. Я довольно быстро освоил все правила.

На первые записки, которые я всю следующую неделю просовывал в щель его школьного ящика, Грэмм не отвечал. И в коридорах словно не замечал меня, больше не дразнил. Когда я проходил мимо Грэмма и кучки его приятелей, куривших на заднем дворе, он бросал в мою сторону опасливые взгляды. Синяки, полученные в дар от него, я прятал под рубашкой; проводя руками по ссадинам, я думал о нем. Иногда я так накачивался за ланчем, что, с трудом очнувшись, осознавал: вот уже час как я торчу в коридоре напротив его класса, любуюсь затылком Грэмма, представляю себе, как мои пальцы гладят его мягкие волосы.

Сам я в класс почти не ходил. Мистер Фарб, школьный психолог, отлавливал меня в столовой, приглашал к себе в кабинет и вел задушевные беседы о пяти стадиях скорби.

Бородатый коротышка, он носил кардиганы в ромб и толстенное обручальное кольцо. Когда он откидывался к спинке стула, ноги у него болтались в воздухе, как у ребенка.

— Подыскиваешь себе университет? — спросил он как-то.