Барбара Хэмбли - Воздушные стены

• Название: Воздушные стены
• Автор: Барбара Хэмбли
• Издательство: АСТ
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-019140-5

Барбара Хзмбли. Автор «Тех, кто охотится в ночи», «Драконьей Погибели» — произведении, ставших популярными в нашей стране благодаря потрясающим переводам Евгения Лукина. Перед вами другой шедевр Барбары Хэмбли — эпическая сага о мире Дарвет. О «темном мире» меча и магии, лежащем лишь в шаге от нашего мира — но недоступном нашему зрению. О мире, в который ныне вторглись пришедшие из земных недр чудовищные дарки, уничтожающие все и вся на своем пути. И не спастись от дарков ни силой оружия, ни силой колдовства, ни Словом священников — если не найдет посланный и пересекший Пустоту колдун Ингольд в нашем мире ту, от которой теперь зависит — быть или не быть Дарвету.

---

— Именно поэтому и создана школа в Кво и Совет, — добавил он. — С тех пор, как старый Форн покинул школу и удалился в свою черную башню на берегу моря, Архимаг и Совет решили обучать всех, кто был в состоянии постичь смысл учения. Они действовали по принципам старых волшебников, используя наследие империй, существовавших еще до первого появления Дарков, три тысячи лет назад. Они древнее Церкви.

— Может быть, поэтому Церковь и ополчилась против нас?

Ветер принес холодный дождь с градом. Руди надвинул капюшон на глаза. Он уже давно привык к мысли, что если идет дождь, то он непременно промокнет — на голой равнине негде было укрыться.

— Церковь считает нас богоотступниками, — коротко сказал Ингольд. — Церковники говорят о нашей силе как о дьявольском обмане. А все потому, что мы можем совершать превращения и не поклоняемся их Богу. Мы отлучены от Церкви наравне с еретиками и убийцами. А когда мы умираем, нас хоронят в неосвященной земле, если просто не зарывают, как скотину. И помни, что нет закона, который бы защитил волшебника.

Тьма склепа под дворцом в Карсте вспомнилась Руди — узкая келья и Ингольд, до изнеможения повторявший Заклинание Чейн.

Неудивительно, подумал он, что люди, у которых есть дар, предпочитают отречься от него. Напротив, удивительно, что кто-то все-таки становится волшебником.

Их окружал черный ливень. Он заливал канавы и низины, стекал по плащу Руди, пропитывая его. Руди пытался вспомнить, когда он в последний раз видел ясное небо, и с ужасом думал, что никогда его больше не увидит.

Ингольд продолжал говорить, обращаясь скорее к себе, чем к своему спутнику.

— Вот почему так крепка связь между нами. Мы единственные, кто действительно понимает друг друга, вот как Лохиро и я. Мы путешествовали с ним, чужие всему миру, он стал для меня сыном, а я заменил ему отца. Все, что у нас есть — это наш дар да еще те немногие, не наделенные даром колдовства, но даром понимания. Кво — это не только центр магии на земле, это наш дом.

Ливень затих, но солнце не проглянуло. Туман окутал землю.

— Волшебники женятся только на колдуньях, — спросил Руди, — или им разрешен брак с обыкновенными женщинами?

Ингольд покачал головой:

— Неофициально. Ведь мы отлучены от Церкви. Хотя в прошлые времена дела обстояли иначе, — он покосился на Руди, и тому стало неуютно, будто Ингольд прочитал его мысли. — Принято говорить, что жена колдуна — вдова. Ведь мы странники, Руди. Мы сделали выбор в пользу нашего дара. Конечно, есть люди, которые понимают нас и понимают то, что мы непохожи на них, но мало кто может долго общаться с нами. В некотором смысле на нас действительно лежит печать проклятия, но не того, которое имеет в виду Церковь.

— Любят ли волшебники?

В голубых глазах Ингольда промелькнула боль.

— Бог помогает нам...

Вся эта странная смесь информации нужна была, чтобы помочь Руди успокоиться и сосредоточиться. Ведь от понимания мира до понимания магии — один шаг.

Однажды ночью Ингольд творил заклинания над пеплом маленького костра, и Руди, который к тому времени уже понял, что волшебник не повторяется, провел ночь, изучая их форму и порядок. Потом, стоя на часах, он воспроизводил их в памяти — ведь в каждом отдельном символе была сосредоточена часть силы. Иногда за ужином Ингольд рассказывал о том, как их используют для медитации или гадания, откуда появились заклинания и кто первый сотворил их. Руди медленно постигал их смысл, пока не увидел, что заклинание, сотворенное соответствующими мыслями и словами, показывает полностью свое действие. Так, как Йед мог отвратить летящий снаряд, как То мог сделать невидимое видимым, как Перн мог сфокусировать мысли тех, кто смотрел на это, на справедливости и законе.

Ингольд никогда больше не извлекал эти заклинания из своей памяти. Он учил Руди другим вещам, по мере того как равнина уступала место холодной пустыне с солончаками и полынью. Он показывал простые трюки, учил искусству иллюзии, дающему возможность видеть вещи, которых нет. Маг умел распознать трюк, но большинство людей видели то, что видели: человека с другой внешностью, животное, дерево, вихрь.

Это не столько магия, подумал Руди, скорее действие, творчество, но не совсем обычное.

Он мог уже вызвать огонь и превратить белый волшебный свет в шарик, который светил, не грея, как огонь святого Эльма, на посохе. Он научился видеть в темноте и рисовать в воздухе разные предметы. Когда они попали в настоящую пустыню, Ингольд показал ему, как, колдуя над веточкой растения, сделать водяной компас и как с помощью магии отличить ядовитое растение. Однажды ночью они заговорили о силе и сущности человека и каждого живого существа. Ингольд воспринимал их совершенно иначе, не так, как Руди. Он говорил о них совершенную правду, которую Платон называл сущностью. Понимание этого и было ключом великой магии, а возможность увидеть ее служила оценкой мага. Глядя на огонь сквозь волшебные кристаллы, Руди увидел свою собственную душу, лежащую под оболочкой знакомого тела. Со стороны, беспристрастно, он увидел, как в ней соединились тщеславие и любовь, сильное желание и лень; увидел яркую, блестящую, вечно двигающуюся машину привязанности, смелости и лени, оживляющую его душу. Под терпеливым наблюдением Ингольда он различил вину и недостатки и не испытывал ни удивления, ни стыда. Это было просто тем, чем было. А рядом со своей он увидел и другую сущность, искрящуюся силой, пронизанную магией.

Ингольд, подумал он, ошеломленный, пораженный пугающими глубинами любви, горя и одиночества. И его собственные переживания показались ему ничтожными. Он снова почувствовал почтительное благоговение перед магом, как и тогда, у дверей осажденного замка, и как однажды ночью в долине реки, когда Ингольд спросил его, почему он решил стать волшебником. Это было почтение, о котором Руди почти забыл, видя перед собой жалкого маленького старика с его мягким, но едким юмором. Но благоговение никогда не покидало его совсем, оно возрастало по мере того, как он узнавал загадочного старого странника. Теперь для него не было вопросом, жив Лохиро или умер.

— Магия совсем не такая, какой я ожидал ее увидеть, — сказал Руди много позже той ночи, когда он закутался в одеяло, а Ингольд устроился на дежурство у костра. — Я привык думать, что люди могут превращаться в волков или убийц-драконов или сокрушать стены, летать по воздуху или гулять по воде и еще бог знает чего, но магия не то...

— Да нет, она действительно такая, — просто сказал Ингольд, вороша золу в маленьком костре. — Ты ведь знаешь, что кто угодно не может обратиться в волка. Для этого нужно вселиться в мозг и сердце волка и в то же время не стать опасным звеном в сложном организме Вселенной. Кроме того, нужно быть в состоянии выдержать все соблазны, которые выпадут на твою долю.

Вдалеке, как будто в ответ на его слова, завыли волки. В темноте Руди уловил яркий блеск глаз Ингольда.

— Видишь ли, Руди, волкам нравится быть такими — сильными, убивать, жить со стаей и ветром. И это все может пробудить волка в твоей душе; и может статься, что ты не захочешь принять человеческий облик. А что касается драконов, — мягко продолжал он, — они действительно ловкие и опасные создания, но только когда нападают на людей, движимые чувством голода.

— Ты хочешь сказать, что драконы все-таки существуют? Настоящие живые драконы?

Казалось, вопрос поразил волшебника.

— Я однажды даже убил одного, вернее, я завлек его, а Лохиро убил мечом. Что до остального — сокрушения стен, умения ходить по воде, — он улыбнулся, — мне это никогда не требовалось.

— Ты хочешь сказать, что смог бы, если бы было нужно?

— Гулять по воде? Возможно, я нашел бы лодку...

— Но если бы ее не оказалось? — допытывался Руди.

Ингольд пожал плечами:

— Я хороший пловец.

Руди замолчал, положив голову на руки, слушая тявканье волков на охотничьей тропе, смягченное расстоянием. Он вспомнил людей-волков на охотничьей тропе стали и бензина. Жить с ветром и стаей... Это он понимал, это было ему знакомо.

Другое пришло ему на ум.

— Ингольд, когда ты говорил, что у Дарков чуждый нам разум, ты ведь имел в виду, что люди не могут понять их сущности? И поэтому мы не можем докопаться до источника их магии?

— Верно.

— Но если бы ты обратился в Дарка, ты бы, наверное, понял их?

Ингольд так долго молчал, что Руди начал опасаться, не обидел ли он старика. Волшебник неотрывно смотрел на огонь, выдергивая сухие стебельки травы, а пламя тысячами отражений плясало в его глазах. Когда он заговорил, его мягкий скрипучий голос едва был различим в завываниях ветра.

— Я мог бы это сделать. Я думал об этом много раз, — он взглянул на Руди, и тот увидел в его глазах потрясающий соблазн познания, любопытство, сравнимое лишь с вожделением. — Но я не сделаю этого никогда. Риск слишком велик.