Алекс Экслер - Дневник Анжелики Пантелеймоновны

• Название: Дневник Анжелики Пантелеймоновны
• Автор: Алекс Экслер
• Жанр: Юмор

---

Но что там было дальше на даче – она молчит, как партизанка. Говорит, что не хочет меня расстраивать. Но клянется, что не было ни секса, ни наркотиков. Ни даже кусочка колбасы. А то я не понимаю. Она во время этого разговора умяла восемь котлет и целый дуршлаг макарон. Бедная девочка. Как изголодалась. Впрочем, ребят тоже жалко. Светка сказала, что один из них кожаный чехол от гитары жевать пытался. Вот страсти-то!

28 января: Вчера Петюнчик заявился домой – ну просто никакой. Это даже на него было не похоже. Я настолько разозлилась, что решила – хватит потакать подобному алкоголизму, пора уже принимать какие-то меры! Поэтому наорала на него и выгнала спать на кушетку в коридор. Да и забыла, что у нас там стоит светкин диванчик, на котором она спала, учась в младших классах. Утром выхожу в коридор, а сердце так и защемило: Петюнчик лежит на диване, раскинувшись; голова на полу с одной стороны, ноги на полу – с другой. А он спит себе тревожным сном и только вскрикивает во сне. Я его разбудила, отпоила кефирчиком, вставила, конечно, соответствующую пилюлю, ведь в его возрасте так напиваться – просто неприлично. Но он, когда очухался, мне все объяснил. Оказывается у них на работе проводилась беспроигрышная лотерея, и он выиграл четыре билета на сегодня в новый экспериментальный театр на спектакль «Черный квадрат» по этому… как его… по Малевичу. Вот с радости и напился, потому что давно уже ничего не выигрывал.

Тут я его сразу простила, потому что мы уже сто лет не были в театре, а мне очень хотелось совершить какой-нибудь культурный поход из дома. А то надоело одно и то же. Все праздники – по заведенной схеме: с раннего утра кручу-верчу салаты, вечером приходят гости, все едят и пьют, как заведенные, рассказывают анекдоты, а потом орут песни до двух ночи. Дальше Петюнчик заваливается спать, а я еще два часа все на кухне драю. Ладно еще, когда Светка маленькая была… Ее вызывали, ставили на стул, Светка читала всякие стишки, мы с Петей умилялись, а гости втихаря лопали салаты и пили водку. Хоть какое-то развлечение. А сейчас попробуй ее заставь стихи почитать. Она такие стихи читает, что даже Петя сидит красный, как рак, а гости хохочут до икоты. Так что я очень обрадовалась, что мы в театр идем.

– Кого, – спрашиваю Петю, – с собой возьмем?

– Светку, конечно, – бурчит он.

– А еще кого? Билетов же четыре…

– Ну пускай хахаля своего пригласит, – нехотя говорит Петя. – Не пропадать же билету. Кто у нее там сейчас? Этот трекнутый программист Вася?

– Вадик, – поправляю я. – Совсем личной жизнью дочери не интересуешься.

– А, – говорит Петя и машет рукой, мол, отстань, дай в спокойствии насладиться похмельным синдромом.

Я отправляюсь в комнату к Светке, а она, видите ли, еще дрыхнет. Я ее ласково потрепала по щеке, чтобы разбудить, а она во сне говорит:

– Чего, милый, уже вечер, и мне пора отправляться домой?

– Что-о-о-о-о-о?!?!? – так и заорала я.

– Ой, мам, – говорит Светка, проснувшись. – Это мне сон какой-то приснился. Насмотрелась вчера кино на ночь…

Я на нее смотрю очень нехорошим взглядом и молчу. Светка краснеет и начинает быстро-быстро тараторить.

– Мам, да ты что? Ты что, мам? Говорю же – кино вчера смотрела…

– Ага, – отвечаю я, раздувая ноздри, прям, как Петя. – Кино ты смотрела. Про молоденьких девушек, которые врут своей престарелой матери и сводят ее в могилу… Где вчера вечером была? – заорала я жутким голосом.

– Я же говорила, – защищается Светка. – К лабораторке готовилась!

– Ага-а-а-а-а, к лабораторке она готовилась! Ты, случаем, не в биологический институт перевелась, что так к лабораторке готовишься?

– Мам, ну ты что? У меня же лабораторка на носу по сопротивлению материалов!

– Материалов у тебя сопротивление, – возмущаюсь я. – Что-то не видно, чтобы эти материалы чему-либо сопротивлялись.

– Мам, ну зачем ты так? – укоризненно говорит Светка. – Я же сказала, что кино вчера смотрела.

– Ага. Во время подготовки к лабораторке.

– Дома я смотрела! – в свою очередь начинает орать Светка. – Ты что – уже не помнишь? Хотя, чего тебе помнить, когда ты в этот момент с папой воевала на трех фронтах: кухня, ванная, коридор.

При упоминании о папе я неожиданно вспомнила цель своего визита.

– Ладно, – говорю я, немного успокоившись. – О сопротивлениях и о материале мы с тобой позже поговорим. Есть две новости: одна хорошая, другая – еще лучше. Какую говорить первой?

– Мне все равно, – отвечает Светка, дуясь.

– Ты на мать не дуйся, – строго говорю я. – А то все щеки продуешь. Мать за тебя же беспокоится.

– Ладно, – отвечает Светка. – Проехали. Давай свои новости. Сначала просто хорошую.

– Сегодня вечером, – говорю я, делая радостное выражение на лице, – мы вместе идем в театр.

– Браво, браво, – отвечает Светка, никакой, впрочем, особенной радости не выказывая.

– Тебе чего – не нравится? – удивляюсь я такому равнодушию.

– Не люблю эти театры, – отвечает Светка, сморщив лобик. – Тоска смертная. Гамлет полюбил Джульетту, орет под балконом, как стадо бурундуков, охи-вздохи, драки-мраки, а потом все умерли, но сначала долго стоят над могилой и орут, какие они несчастные-разнесчастные.

– Во-первых, – строго говорю я, – у тебя что-то с образование не то. Гамлет любил не Джульетту, а Дездемону.

– И пиво, – добавляет Светка.

– Не перебивай мать! Во-вторых – мы идем на спектакль «Черный квадрат» в новый экспериментальный театр.

– По Малевичу, что ли? – проявляет Светка некоторые зачатки образованности.

– Ага, – радуюсь я. – По нему, родимому. Ну как, нравится?

– Это уже лучше, – удовлетворенно говорит Светка. – Я люблю эксперименты. А какая вторая новость? Которая совсем хорошая.

– Вторая новость, – торжественно говорю я, – заключается в том, что Петя выиграл в лотерею четыре билета. Так что ты можешь пригласить с собой своего ненаглядного программиста. Не могу сказать, что нам с папой он очень нравится, но мы готовы на любые жертвы, лишь бы тебе было хорошо.

Светка о чем-то напряженно думает…

– Вадик сдох, – наконец произносит она.

– Что? – меня чуть инфаркт не схватил. – Несчастный мальчик умер?

– Да не умер, – с досадой говорит Светка. – Это выражение такое: бобик сдох. Не слышала, что ли? В том смысле, что ему больше нет места в моем сердце. Замучил меня этот Вадик. Не хочу за него замуж, а то всю жизнь придется мучиться так же, как тогда на даче.

– Вот это дело, – радуюсь я. – Отец всегда говорил, что он тебе не пара… Постой, а кого же ты с собой возьмешь на спектакль?

– А кого тебе бы хотелось? – великодушно спрашивает Светка.

– Ну, – я делаю вид, что надолго задумываюсь, – возьми, к примеру, Черепа. Хороший парень, и Пете он очень даже нравится. А ты знаешь Петю. Ему даже начальник его не нравится.

– Да знаю я, мам, что вы к Черепу неровно дышите, – говорит Светка. – Ну, да ладно. Приглашу его, чтобы родителей порадовать.

– Нам одолжения не нужны, – гордо говорю я и тут же добавляю: – Сбор у нас дома ровно в 18 ноль-ноль. Смотрите, не опаздывайте, а то без вас уедем.

– Сами не опаздывайте, – отвечает Светка, снова закипая, но я ее не слушаю и убегаю на кухню, чтобы Петю накормить завтраком.

Сборы в театр начались часа за полтора до намеченного выхода. Основная борьба развернулась на линии «я – Петя». Он ни в какую не соглашался надеть галстук, собираясь отправиться в театр в том же самом свитере, в котором ходит в гараж. Обычно я его слушаюсь и не спорю, но тут твердо решила настоять на своем, потому что если уж раз в сто лет собрались пойти в театр, значит вся семья должна выглядеть так, как полагается. Так что бой шел не ради славы, а ради галстука на шее Петюнчика.

Поначалу он категорически отвергал любые мои доводы и с гневом запихивал пиджак с галстуком обратно в шкаф, но я провела ловкий обманный маневр, заявив, что пиво в театре без галстука не отпускают. Он на меня посмотрел недоверчиво, но спорить не стал, потому что сам в театре последний раз был в третьем классе и уже не помнил ситуацию с пивом.

После блестящей победы, одержанной над Петей, пошла проведать Светку, которая уже два часа наводила марафет, сидя у себя в комнате. Зашла к ней и… я так и знала! Две тонны штукатурки на лице, глаза накрашены так, что носа на лице вообще не видно, зато снизу кроваво-красным пятном встает заря в виде губ, которые еще по новой моде обведены черным, как бы в знак траура.

– Господи! – говорю я. – Неужели с Андрюшей Губиным что-то случилось?