Густав Эмар - Введение. Страница из моей жизни

• Название: Введение. Страница из моей жизни
• Автор: Густав Эмар
• Жанр: Исторические приключения

---

В пустыне всякое мелкое обстоятельство наводит на размышление, нет, по-видимому, ничего случайного в ней. Хотя я в первый раз находился в подобном положении, однако инстинктивно понял, что недалеко от меня происходит что-то необыкновенное. Я заставил свою лошадь лечь, стянул ей своим поясом морду, чтобы она не заржала, и сам, опустившись на землю, протянул руку к курку ружья, напрягая слух с замирающим сердцем и вглядываясь в волнующуюся траву равнины, которая раскидывалась передо мною. Я приготовился на все.

Место, занятое мною, находилось посреди непроницаемой чащи, на опушке леса, который составлял в этой печальной пустыне как бы оазис; оно представляло отличную засаду, и я был окончательно защищен от опасности, которая, без сомнения, приближалась.

Я не ошибся. Едва прошло четверть часа с тех пор, когда меня предостерегли птицы, как до моего уха уже донесся шум шибко скачущей лошади; скоро я увидел всадника, который, пригнувшись к седельной луке, скакал сломя голову прямо к тому месту, где я спрятался.

Не доезжая до меня двадцати шагов, ездок остановился, соскочив на землю, стал под защиту скалы, скрытой деревьями, зарядил ружье и, нагнувшись вперед, казалось, с беспокойством прислушивался к самым слабым звукам пустыни.

Незнакомец, насколько мог я разглядеть, бросив на него беглый взгляд, принадлежал к белому племени; ему было от тридцати пяти до сорока лет; энергичные черты его лица, оживленные скачкой и волнением, были красивы, правильны, с отпечатком благородства и выражали необыкновенную смелость; ростом он был немного повыше среднего и хорошо сложен, плечи его показывали страшную силу. Костюм обозначал гаучо восточной банды, — я был одет в такое же платье, т. е. жакетку каштанового цвета, белый жилет, chimpa небесно-голубого цвета, белые calzoneillos с бахромами, выставлявшиеся из-под панталон голубого сукна; poncho (плащ) был перекинут через левое плечо, за поясом позади торчал нож; из-под красной фригийской шапки, надвинутой на лоб, выбились кудри густых волос, в беспорядке разбросанных по плечам.

В этом человеке, которого угрожающая опасность окружила таинственным ореолом, было что-то величественное, гордое и решительное, возбуждающее сочувствие.

Вдруг он отскочил назад, стал на одно колено и прицелился.

В то же мгновение десять всадников, вооруженных длинными пиками, выскочили из травы с удивительной скоростью и бросились к тому месту, где находился гаучо, вертя над головами ужасные боласы 3.

То были Indies bravos (непокоренные индейцы).

Я невольно вздрогнул, когда узнал их; по всей вероятности, мне приходилось присутствовать при неравном бое одного человека против десяти; гаучо хотя без сомнения и предвидел гибельный для себя исход этого нападения, оставался холоден и спокоен и, нахмурив брови, решился биться до последней капли крови и лучше умереть, чем сдаться диким врагам.

ГЛАВА II. Гаучо

Индейцы остановились на расстоянии ружейного выстрела от кустов, которые скрывали меня и гаучо; они, казалось, обсуждали между собою самое наступление.

Группа дикарей составляла в этой сухой пустыне, над которой они действительно царствовали, самую странную и в то же время самую живописную картину: движения их были благородны и оживленны, рост высок и величествен, члены пропорциональны, но вся фигура выражала дикость и жестокость.

Едва прикрытые дырявыми пончо и кусками одеял (fressadus), которые придерживались ремнями, они гордо потрясали своими пиками, обложенными острым железом и украшенными на концах страусовыми перьями.

Молодой предводитель их имел большие черные глаза с длинными ресницами; скулы его сильно выдавались; лоснящиеся черные волосы, собранные на лбу красной лентой, висели во всю длину; большой рот с белыми, как снег, зубами, которые составляли совершенный контраст с медно-красным цветом кожи, придавал всему лицу отпечаток мужества и ума. Хотя он приблизительно знал, где находился гаучо, и понимал, что становился под выстрелом, однако, совершенно открываясь неприятелю, он относился презрительно и беззаботно к угрожающей опасности, — я невольно удивлялся ему.

После довольно продолжительного спора вождь, ударив свою лошадь, не колеблясь приблизился к скале, за которой гаучо был спрятан; между тем другие индейцы оставались на том же месте.

Не доехав на десять шагов, он остановился и, небрежно опираясь на свое копье, сказал гаучо, возвышая голос:

— Отчего белый охотник скрывается, как степной зверь? Аукасские всадники перед ним, пусть он выйдет из своего убежища и покажет, что он не трусливая баба, а храбрый мужчина.

Гаучо не отвечал.

Начальник подождал с минуту, потом продолжал насмешливым голосом:

— Э-э, так мои воины ошиблись; они полагали, что выследили смелого ягуара, а между тем только спугнули подлую собаку, возвратившуюся из пампы! Мы принуждены выгнать ее насильно. — При этом ругательстве взор гаучо сверкнул, он спустил курок, раздался выстрел.

Но, как ни было неожиданно его движение, хитрый индеец угадал; он вдруг бросился в сторону, прыгнул вперед с верностью и легкостью дикого зверя и очутился перед гаучо, с которым и схватился.

Оба покатились на землю, яростно отбиваясь друг от друга.

Между тем при выстреле индейцы, испуская свой военный клич, бросились вперед, чтобы поддержать своего начальника; не видя его, они поняли, что поединок с неприятелем уже начался. Участь гаучо была решена; даже если бы он победил вождя, ему, очевидно, пришлось бы пасть под ударами индейцев, окружавших его со всех сторон.

В это время во мне произошла быстрая перемена; я позабыл об опасности, которой сам подвергался, открывая свое убежище, и помнил только, что в нескольких шагах от меня один человек мужественно поддерживал отчаянную борьбу с десятком; я машинально прицелился и выстрелил из обоих ружейных стволов, потом разрядил два пистолета, выскочил из своего убежища с другой парой в руках и выпалил почти в упор всадникам, которые неслись ко мне навстречу.

Успех этого вмешательства, которого ни та, ни другая сторона не ожидала, был велик.

Удивленные и испуганные этой неожиданной стрельбой индейцы, — они, конечно, полагали, что имеют дело только с одним противником, — повернули своих лошадей и рассеялись с криком по всем направлениям, покидая не только своего начальника, который продолжал биться с гаучо, но и четырех товарищей, убитых мною; когда я выстрелил последний раз, то увидел, что еще два дикаря упали с лошадей, а их соотечественники в испуге не остановились подать им помощь.

Разумеется, я не пожалел о них и побежал на помощь к гаучо, — в эту минуту лезвие его ножа воткнулось по самую рукоять в горло индейского предводителя.

Побежденный умер, устремив глаза на своего врага, ни разу не вскрикнул, не отвел даже направленного на него удара, поняв бесполезность продолжения борьбы.

Гаучо вынул из раны свой нож, обтер его о землю, спокойно сунул за пояс, поднялся и, посмотрев на своего противника, обратился наконец ко мне.

Лицо его не переменилось, несмотря на ожесточенную схватку, только что выдержанную им; он сохранил то же выражение мужества и холодного равнодушия, которое я заметил сначала; только лоб его сделался бледнее и несколько капель пота текло по лицу.

— Очень вам благодарен, кабальеро, — сказал он мне, протягивая руку с движением, полным благородства в откровенности, — vive Dios! Вы явились кстати; без вашей мужественной помощи, признаюсь, я пропал бы!

Эти слова были произнесены по-испански, но с иностранным акцентом.

— Я находился здесь раньше вас, — отвечал я на том же языке, — или, лучше сказать, я ночевал только в нескольких шагах от тою места, куда вас привел счастливый случай.

— Случай, — возразил он строгим голосом, слегка покачав головой, — случай есть слово, изобретенное городскими мудрецами; мы же в пустыне его не знаем; это Бог, один Бог захотел меня спасти и привел меня к вам.

Я утвердительно кивнул головой. Этот человек еще больше возвысился в моих глазах, обнаруживая такую непоколебимую простоту убеждений и веры, такую искреннюю скромность без малейшей напыщенности; эти слова придавали ему еще большее значение, чем мужество, с которым он один готовился вступить в бой с десятью врагами.

— К тому же, — прибавил он тихо, говоря более про себя, — я знал, Богу не было угодно, чтоб я умер сегодня; у всякого человека на этом свете есть своя задача, которую он должен исполнить, моя же еще не окончена. Но, извините, — сказал он мне, меняя тон голоса и стараясь улыбнуться, — я вам говорил такие вещи, которые должны показаться очень странными, особенно теперь, когда нам нужно подумать о более важных делах, чем начинать философский спор, который для вас, иностранца и европейца, имеет второстепенный интерес. Посмотрим, что сталось с нашими врагами; хотя нас двое, однако если они возвратятся, нам трудно будет избавиться от них.