Георг Эберс - Серапис

• Название: Серапис
• Автор: Георг Эберс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02223-3 (т. 7) 5-300-01553-9

Георг-Мориц Эберс (1837-1898) – известный немецкий ученый-египтолог, талантливый романист. В его произведениях (Эберс оставил читателям 17 исторических романов: 5 – о европейском средневековье, остальные – о Древнем Египте) сочетаются научно обоснованное воспроизведение изображаемой эпохи и увлекательная фабула.

В седьмой том Собрания сочинений вошли два исторических романа. Первый из них, «Homo sum», посвящен зарождению в недрах христианских общин Египта и Сирии института монашества. Второй роман, «Серапис», переносит читателя в Александрию 391 года – город, раздираемый ожесточенным противоборством христиан-фанатиков и приверженцев старой веры. В этой борьбе гибнут бесценные памятники древнейшей истории человечества.

---

Герза отправилась обратно в ксенодохиум с облегченным сердцем; Орфея послали в город купить кое-что из необходимых вещей, потерянных во время путешествия по морю; а Карнис, обрадованный возможностью уйти из монашеской гостиницы, беседовал со своим новым хозяином на мужской половине дома. Ему казалось, что после долгого изгнания он нашел здесь родной очаг. В гостях у радушного Порфирия все напоминало ему отеческий дом; здесь он встретил людей, устроивших свою жизнь по его вкусу, разделявших его восторженные симпатии и антипатии. Старый певец медленными глотками пил благородное вино из художественно вырезанного ониксового бокала; слова его собеседника были ему по сердцу, и его собственные мнения встречали безусловное сочувствие. Теперь он меньше беспокоился о том, что ожидало на чужбине его бесприютную семью. Расположение богатого и влиятельного человека служило Карнису порукой наступления лучших дней, так что радужные мечты, которым он предавался накануне, могли вполне осуществиться в недалеком будущем. Но если бы даже его судьба снова изменилась к худшему, эти счастливые часы в доме Порфирия могли быть причислены к самым приятным воспоминаниям жизни старого певца.

Старая Дамия, ее сын Порфирий и прелестная Горго были недюжинными натурами.

Хозяину дома, хорошо знавшему свет, показалось сначала, что обе женщины слишком быстро и опрометчиво сошлись с семьей неизвестных приезжих музыкантов; поэтому при первой встрече он принял Карниса довольно сдержанно; однако после непродолжительной беседы Порфирий убедился, что видит перед собой человека вполне порядочного и обладающего редким образованием. Его мать, Дамия, с первого раза почувствовала к обедневшему семейству искреннее расположение, которое еще более усилилось после того, как сегодня ночью звезды предсказали ей приятную встречу. Воля старушки была законом в доме ее сына. Карнис невольно улыбался, слыша, как она называла этого почтенного седого человека «дитя мое» и даже делала ему замечания.

Высокое кресло было той резиденцией, которую Дамия оставляла только для того чтобы подняться на обсерваторию, выстроенную над крышей дома, где хранились, между прочим, ее дощечки с магическими формулами и письменные работы. В старости у нее ослабли ноги, но к услугам Дамии было достаточно сильных рук, чтобы носить или возить ее к обеденному столу, в спальню, а в продолжение дня – на освещенные солнцем места в доме и в саду. Когда лучи Гелиоса грели ей спину, старушка чувствовала себя превосходно; ее кровь нуждалась в теплоте после утомительных бессонных ночей, так как она все еще продолжала наблюдать за течением небесных светил. Даже в палящий зной Дамия грелась на солнце с большим зеленым козырьком над зоркими глазами, и тому, кто желал с нею беседовать, приходилось искать тень, где ему угодно. Когда, опираясь на свой костыль из слоновой кости и нагнувшись вперед, Дамия внимательно следила за разговором, присутствующим казалось, что она ежеминутно готова прервать чужую речь. Матрона имела привычку довольно резко высказывать свои мнения, потому что обеспеченная жизнь владелицы большого состояния с молодых лет приучила ее к самовластию. Она не уступала ни в чем даже Порфирию, хотя тот являлся настоящим главой дома, и влияние его обширных торговых операций распространялось на половину Римской империи и стран Средиземноморья. В косвенной зависимости от него находились тысячи людей: и земледелец по берегам Верхнего и Нижнего Нила, и овцевод в аравийской пустыне, Сирии или на пастбищах Киренаики; владелец леса в Ливане и по берегу Понта, горный житель Испании и Сардинии, наконец, маклеры, купцы и кораблестроители всех торговых гаваней Средиземного моря.

Богатство Порфирия, когда он был еще молод, достигало уже такой значительной цифры, что увеличение материальных средств не могло составить никакой разницы ни для него самого, ни для близких ему людей, а между тем он поставил себе целью жизни дальнейшее обогащение. Как боец на арене публичных состязаний стремится получить почетный приз, так и этот богач мечтал о том, чтобы из года в год увеличивать итог своих доходов. Со своей стороны, его мать не только заглядывала в счетные книги, но принимала участие в каждом крупном предприятии сына. Когда Порфирий и его помощники затруднялись в каком-нибудь важном деле, почтенной Дамии обыкновенно предоставлялось окончательное решение всех затруднительных вопросов. Ее совет большей частью оказывался вполне удачным, и это обстоятельство приписывали не столько житейской опытности проницательной старухи, сколько ее искусству угадывать будущее по звездам и с помощью магических комбинаций. Порфирий не разделял увлечение матери занятиями в этой области, но редко противоречил выводам, к которым приводили Дамию наблюдения в обсерватории.

В то время как она трудилась по ночам, сын любил проводить время с учеными друзьями, посвящая свободные часы философии; лучшие мыслители Александрии охотно принимали приглашения к изысканному столу их богатого и щедрого покровителя. Порфирию было приятно, когда языческие учителя из училищ Мусейона и Серапиума называли его своим сторонником. Всем было известно, что он христианин, но об этом никогда не упоминалось даже в самых откровенных разговорах. Примерная скромность обращения располагала к нему всех окружающих, а постоянная печать грусти на его лице создала как бы невольную преграду между этим владельцем несметных богатств и завистью недоброжелателей.

Во время беседы с Карнисом Дамия спросила его о происхождении Агнии. Если девушка была не совсем безупречна или состояла в рабстве, то Горго, естественно, не могла публично показаться с нею вместе, и тогда Карнису следовало разучить плач Исиды с другой певицей.

В ответ на это старик пожал плечами, предоставив обеим женщинам и Порфирию самим решать поднятый вопрос.

По его словам, Карнис три года назад жил в Антиохии, где в то время произошло мощное восстание из-за увеличения налогов. После происшедших там кровопролитий Карнис со своим семейством поспешил оставить город. Во время путешествия он однажды остановился в гостинице на большой дороге и здесь увидел Агнию, арестованную солдатами вместе с ее малюткой – братом. Ночью, стараясь утешить плачущего ребенка, она подошла к его постели и запела какую-то незамысловатую песенку. Ее голос звучал так чисто и нежно, что старый певец и его жена были тронуты положением девушки. Карнис выкупил ее за недорогую цену у солдат. Он просто заплатил ту сумму, которую от него потребовали, но Агния и Папиас не были записаны рабами, и он не имел документов на владение ими. Тем не менее, Карнис мог выдавать их за своих рабов и поступать с ними по праву господина, потому что торг совершился при свидетелях, которые, в случае надобности, легко могли дать свои показания. Впоследствии Карнис узнал, что родители Агнии и Папиаса были христиане и поселились в Антиохии за несколько лет до восстания. Их отец состоял таможенным чиновником на императорской службе и часто ездил с места на место, но молодая девушка твердо помнила, что он был родом из Августы Треверской [16].

Взбунтовавшийся народ разнес их дом, причем родители Агнии, их старший сын и двое рабов были убиты. Во всяком случае, ее отец занимал довольно высокий пост и, вероятно, пользовался правами римского гражданства. Если это было действительно так, то Агния и Папиас всегда могли потребовать своего освобождения. Солдаты отбили девушку и ее малютку-брата от ожесточившейся уличной черни, а Карнис, со своей стороны, откупил их у солдат.

– И я нисколько не раскаиваюсь в этом, – заключил старик, – потому что Агния необыкновенно милое и кроткое создание. О ее голосе я не говорю, так как вы слышали вчера пение этой девушки.

– И оно привело нас в восторг! – воскликнула Горго. – Если бы цветы могли петь, это выходило бы так же мелодично, как у нее.

– Совершенная правда, – подтвердил Карнис.

– Голос Агнии превосходен, но ей недостает опыта. Что-то загадочное, но непобедимое заставляет эту скромную фиалку пригибаться к земле.

– Здесь играют роль ее христианские воззрения, – серьезно заметил Порфирий.

– Пусть только явится Эрос: он развяжет ей язык! – шутливо прибавила Дамия.

– Эрос, вечно один лишь Эрос! – сказала Горго с оттенком досады. – Кто любит, тот страдает и влачит цепи, а для удачного исполнения того, на что мы способны, необходимо только быть свободным, искренним и здоровым.

– Это чересчур много, госпожа, – с живостью возразил ей Карнис. – При названных тобой условиях действительно можно достичь самых лучших результатов. Но войди в положение Агнии. Разве девушка, находящаяся в услужении, может располагать собой? Ее тело здорово, это правда, но душа больна и к тому же томится постоянным страхом; христиане вечно дрожат при мысли о грехе, раскаянии, загробных наказаниях и прочих ужасах...