Василий Шукшин - Я пришел дать вам волю

• Название: Я пришел дать вам волю
• Автор: Василий Шукшин
• Жанр: Исторический роман

Роман «Я пришел дать вам волю» – это широкое историческое полотно, содержащее правдивый рассказ о сложных и драматические перипетиях крестьянского восстания под водительством атамана Степана Разина. Произведение это отличается напряженностью повествования, яркими образами героев, и прежде всего Степана Разина, колоритным языком. В. Шукшин мастерски рисует размах Крестьянской войны, показывает ее роль в формировании героических черт русского национального характера.

---

– А чего у тебя за всех душа болит?

Степан долго молчал. Только повернулся, хотел сказать что-то, но раздался крик:

– Татары! Тю!.. Век не видались, в господа бога мать!

И сразу над головами казаков свистнули стрелы и с коротким чмокающим звуком ушли в воду.

– За бугор! – крикнул Фрол, вскакивая.

Казаки послушно кинулись было к ближнему бугру.

– На коней! – остановил Степан. Первым вскочил на коня, заплясал на месте, поджидая других. – Экая дура, Фрол! Век там сидеть, за бугром-то? Скорей!.. Выследили, собаки. Так и знал…

Стрелы сыпались густо. Три-четыре угодили в казаков, те, страшно ругаясь, выдергивали их.

– Закрывайся чем попало! – кричал Степан. – Потниками, кичимами!.. Крутись ужами!

Татары окружили наверху распадок полукольцом. Сидя на конях, пускали стрелы.

– Эдисаны, твари поганые.

– Шевелись! – торопил Степан. – А то им подмога прискачет. Коней тоже прикрывайте!..

Стрелы, долетавшие до казаков, убойную силу теряли, но ранили больно. Много уж казаков со стоном и матерной бранью выдергивали друг у друга легкие татарские гостинцы. Всхрапывали и шарахались кони… Наконец все были в седлах.

– В россыпь!.. В мах! – коротко, спокойно скомандовал Степан. – Пошли!..

Казаки понеслись по отлогому распадку вверх.

– К кустам жмись! – кричал атаман. Он летел несколько впереди, отпустив поводья, левой рукой прикрывая себя и морду коня потником из-под седла, в правой сабля.

Эдисанцы подпустили казаков совсем близко, потом повернули коней и поскакали в степь. Казаки сгоряча увлеклись было за татарами, но Степан не велел. Он знал их повадку: утомить на степи погоню, измотать и подвести ее, ошалелую в гонке, под засаду… Наверняка где-нибудь сидел, поджидая, сильный отряд татар.

На Степана чего-то нашел веселый стих.

– Фрол, ты, никак, захворал? То в кусты тебя тянет, то за бугор… Не понос ли уж? Зачем за бугор-то велел?

Фролу неловко было за свой суматошный выкрик; что-то нервничать он стал последнее время, правда. Он молчал.

– Спуститесь за стрелецкими конями, пригоните, – велел атаман. – Да потрусим помаленьку к нашим, а то, чего доброго… – Он не досказал, но было и так ясно: эдисанцы, усилившись, могли вернуться. У них старая вражда с донцами.

Десяток казаков поехали вниз за лошадьми, которых не успели второпях взять.

– Чего ты меня пытал, Фрол? – серьезно спросил Степан, подъехав к Минаеву.

Фрол нахмурился, как бы вспоминая… Больше он не хотел говорить со Степаном ни о чем таком. Рано или поздно, может и теперь уже, тот спросит: «А ты как? Со мной?» И будет тогда Фролу вовсе нехорошо.

– Когда это? – спросил Фрол.

– Даве у воды. Татары как раз помешали.

Фрол не вспомнил.

– Забыл с этими татарами… Из башки вылетело.

– 14 -

Подьячий астраханской приказной палаты Алексей Алексеев громко, внятно вычитывал воеводам:

– «Вы пропустили воровских казаков мимо города Астрахани и поставили их в Болдинском устье, выше города; вы их не расспрашивали, не привели к вере, не взяли товаров, принадлежащих шаху и купцу, которые они ограбили на бусе, не учинили разделки с шаховым купцом. Не следовало так отпускать воровских казаков из Астрахани; и если они еще не пропущены, то вы должны призвать Стеньку Разина с товарищами в приказную избу, выговорить им вины их против великого государя и привести их к вере в церкви по чиновной книге, чтоб впредь им не воровать, а потом раздать их всех по московским стрелецким приказам…»

– Ты глянь! – изумился старший Прозоровский. – Легко-то как! Взять да призвать!.. Да привести – только и делов!

– Мда-а!..

– Ну, дальше как?

– «И велеть беречь, а воли им не давать, но выдавать на содержание, чтоб они были сыты, и до указу великого государя не пускать их ни вверх, ни вниз; все струги взять на государев деловой двор, всех пленников и пограбленные на бусах товары отдать шахову купцу, а если они не захотят воротить их добровольно, то отнять и неволею».

– Ай да грамотка! – опять воскликнул Прозоровский. – Ты в Москву писал, отче?

Все поглядели на митрополита.

Митрополит обиделся.

– Я про учуг доносил. Свою писанину я вам всю здесь вычел…

– Кто же про купца-то да про бусы-то расписал? Не сорока же ему на хвосте принесла.

Теперь посмотрели на подьячего.

– Кто ни писал, теперь знают, – сказал подьячий Алексеев. – Надо думать, какой ответ править. На меня не клепайте, я не лиходей себе, на свою голову кары искать. Нашлись…

– Теперь – думай не думай – сокол на волюшке. А что мы поделать могли? – волновался Прозоровский.

– Так и писать надо, – подсказал подьячий. – Полон тот без окупу и дары взять у казаков силою никак было не можно, не смели – боялись, чтоб казаки снова шатости к воровству не учинили и не пристали бы к их воровству иные многие люди, не учинилось бы кровопролитие.

– Ах ты горе мое, горюшко! – застонал воевода. – Чуяло мое сердце: не уймется он, злодей, не уймется. Его, дьявола, по глазам видать было. Ну-ка, покличьте суда немца Видероса… Может, хоть немецкая харя маленько устрашит злодея – пошлем к Стеньке. Снарядите стрельцов с им и – с богом. Хоть перед государем малое оправдание будет. Пусть немец скажет: получена, мол, гумага от царя – царь все знает теперь, велит тебе, Стенька, поганец, уняться с разбоем.

– Стрельцов-то порубили, а!.. – тихо, с жалостью воскликнул старый митрополит. – Что же он себе думает, злодей?

– С ногайцами сговаривается…

– Большой разбой затевает, – сказал Алексеев. – Надо все, все государю отписать, все без утайки… Пушки не отдал, казаков не распускает, всех с собой подбивает, воронежцам за припас отдал и снова их в долю берет, за новый… Куда наметился с такой силой?

***

Видерос и с ним восемь стрельцов, все о двуконь, гнали день и ночь из Астрахани в междуречье. Догнали Разина на Дону. Капитан с ходу изложил атаману свои соображения по поводу опасности, которой он, Разин, продолжая своевольничать, подвергает себя и своих товарищей. Высокий князь (царь) может разгневаться – будет плохо. Неужели умный атаман не понимает этого?

Степан уставился на немца, долго молчал… Он не понимал, почему – немец?

– Все? – спросил он, больше изумленный, чем встревоженный.

– Если ты последофать сфой некороши самисли, то будет потребофать фосфращать фcе подданый царя, а ф слючай сопротифлений, нет болше царская милость и нет пощада. Надо пить очшень разумный шеловэк…

Разговор случился в присутствии есаулов и нескольких сотников, которые наблюдали за переправой.

Войско Разина переправлялось на правый берег Дона. Пушки сплавляли на саликах (узких, в пять-шесть бревен, плотах), конные переплывали, стоя на лошадях.

Степан, заговоривший сперва спокойно, скоро утратил спокойствие и, чем дальше, тем больше распалялся. Разозлила опять бумага, и в придачу к ней – тупой казенный немец.

– Как ты явился ко мне, образина? – спросил он.

– На конь, – ответил немец. – Калеп!

– Ты не подумал, что оставишь здесь голову? А ну, покажь твою храбрость!.. – Степан выхватил саблю и занес над головой немца. Тот присел в ужасе, закрылся руками. – Как ты посмел явиться ко мне, змеиный ты выползок, такой мне позор советовать: чтоб я предал товарищей моих! Это где так делают?! Кто тебя научил так думать, прихвостень воеводин? Воеводы? Отсеку вот язык-то, чтоб не молотил больше… – Степан вложил саблю в ножны.

Капитан молчал.

– Что? Хватило настырности явиться, да нет духу ответ держать! Ступай, гнида… милую тебя. Придешь, откуда послали, скажи: дул я вилюжками с высокой колокольни и на господ твоих, и на царя. И скажи господину своему: я с ним стренусь. Я приду раньше, чем он думает. И накажу его за дерзость. Скажи всем князьям: я князь от роду вольный, и все воеводы мне в подметки не годятся. Пускай помнют. А забудут, я приду – напомнить. – Степан резко отвернулся и пошел прочь. – Ларька, проводи немца в степь, – сказал на ходу Ларьке Тимофееву.

Капитану подвели коня… Он вдел трясущуюся ногу в стремя, сел в седло. Иван Черноярец огрел его коня саблей в ножнах. Конь прыгнул и понес; капитан чудом не вылетел из седла. Казаки засмеялись.

– Смех смехом, – сказал раздумчиво Фрол Минаев, когда немец ускакал, – а царю-то уж донесли. Про все. Так что… посмеемся, да задумаемся.

Иван Черноярец внимательно посмотрел на него:

– Ты к чему?

– Ни к чему! Сразу – «к чему». Так – думаю. Нашим-то, Ларьке-то с Мишкой, несдобровать будет в Москве, когда поедут: они царю одно, а тот уж все знает.

– Экие тебя думы нехорошие одолели, – засмеялся Иван. – Пойдем-ка выпьем. Мы теперь – дома.

– Дома, так теперь и думать не надо?

– Думать – это надо голову крепкую, а моя едва винишко дюжит, и то кружится… Пошли! Не обмирай раньше время, что будет, то и будь.

– Иди пей. – Фрол стегнул плетью подпрыгнувший к его ногам легкий ком перекати-поля. – Тоже, вишь, думать не хочет: катается туда-сюда. Но этой голове хоть не больно… – Фрол еще разок стегнул ветвястый шар и пнул его – катиться дальше. – А наши, Ваня, так закружутся, что и… отлетят вовсе. Не ерепенься шибко-то, тут наскоком не много возьмешь… да храбростью. Тут и подумать не грех.