Василий Шукшин - Я пришел дать вам волю

• Название: Я пришел дать вам волю
• Автор: Василий Шукшин
• Жанр: Исторический роман

Роман «Я пришел дать вам волю» – это широкое историческое полотно, содержащее правдивый рассказ о сложных и драматические перипетиях крестьянского восстания под водительством атамана Степана Разина. Произведение это отличается напряженностью повествования, яркими образами героев, и прежде всего Степана Разина, колоритным языком. В. Шукшин мастерски рисует размах Крестьянской войны, показывает ее роль в формировании героических черт русского национального характера.

---

– Терки-то? – в раздумье, но с явным протестом повторил Степан. – А на кой они мне… Терки-то? Мне Дон надо.

По-разному использовали уставшие, наголодавшиеся, истомившиеся под нещадным морским солнцем люди желанный отдых. Отдых вблизи родной земли, по которой они стосковались.

Вот усатый пожилой хохол, мастер колоть языком, удобно устроившись на куче тряпья, брешет молодым казакам:

– Шов мужик з поля, пидходе до своей хаты, зирк в викно, а у хати москаль… гм… цюлуе його жинку…

Хохол, правда, мастер: встал, «показал», как шел себе мужик домой, ничего не подозревая, как глянул в окно – я увидел… И все – сдержанно, не торопясь, с удовольствием.

– Да. Мужик мерщий у хату, а москаль примитыв мужика, да мерщий на покутя, вкрывся, сучий сын, – не бы то спыть. Мужик шасть у хату и баче, що москаль спыть, а жинка пораеця биля пички. «Хиба ж то я нычого и не бачив!» – кажэ мужик. «А що ты там бачив?» – пыта його жинка. «Як що, бисова дочка!» – «За що ты лаешься, вражий сыну?» – «Як за що, хиба ж я не бачив, як тоби москаль цюлував». – «Колы?» – «Як колы?!.»

Молодые, затаив дыхание, ждут, что будет дальше, хотя слышали, наверно, эту историю.

А вот бандурист… Настроил свой инструмент, лениво перебирает струны. И так же неторопко, даже как будто нехотя – упросили – похаживает по кругу, поигрывает плечами какой-то новгородский «перс». Он и не поет и не пляшет – это нечто спокойное, бесконечное, со своей ухваткой, ужимками, «шагом» – все выверено. Это можно смотреть и слушать долго. И можно думать свои думы. Что-то родное, напевно-складное:

Гуси-лебеди летели,
В чисто поле залетели,
В поле банюшку доспели.
Воробей дрова колол,
Таракан баню топил,
Мышка водушку носила,
Вошка парилася,
Пришумарилася.
Бела гнидка подхватила,
На рогожку повалила;
Тонку ножку подломила, -
Вошку вынесли…

А здесь свое, кровное – воинское: подбрасывают вверх камышинки и рубят их на лету шашками – кто сколько раз перерубит. Здесь – другая способность. Тонко посвистывают сверкающие круги, легко, «вкусно» сечет хищная сталь сочные камышинки. И тут свой мастер. Дед. Силу и крепость руки утратил он в бесконечных походах, намахался за свою жизнь вдосталь, знает «ремесло» в совершенстве. Учит молодых:

– Торописся… Не торопись.

– Охота ишо разок достать.

– Достанешь, еслив не будешь блох ловить. Отпуская не на всю руку… Не на всю – а штоб она у тебя вкруг руки сама ходила, не от собак отбиваисся. Во – глянь…

Полоска холодной стали до изумления послушна руке деда, вроде и не убивать он учит, а играет дорогой светлой игрушкой. Сам на себя любуется, ощерил порченые зубы, приговаривает:

– От-тя, от-тя…

– Ну?.. – скосоротился малолеток, вроде Макси.

– Хрен гну! Вишь, у меня локоть-то не ходит.

– Зато удар слабый.

– А тебе крепость тут не нужна, тебе скоро надо. А када крепость, тада на всю руку – и на себя. От-теньки!.. – секир башка! Тут – вкладывай, сколь хватит силенки, и – маленько на себя, на себя…

Полсотни ребят у воды машут саблями. Загорелые, потные тела играют мускулами… Красиво.

Степан, спустившись с высотки, засмотрелся со стороны на эту милую его сердцу картину. К нему подошли Иван Черноярец, Иван Аверкиев, Сукнин, Ларька Тимофеев…

– С камышом-то вы ловкие! Вы – друг с дружкой! – не выдержал Степан.

Перестали махать.

– Ну-ка, кто порезвей? – Атаман вынул саблю, ждал. Он любил молодых, но если бы кто-нибудь из них вздумал потягаться с ним в искусстве владеть саблей, то схватился бы он с тем резвачом смертно. – Нет, что ли, никого? Ну и казаки!.. Куда смотришь, дед? Они у тебя только с камышом хороши. Наши молодцы – кто больше съест, тот и молодец? Эх… – Атаман шутил. Но и всегда – и серьезно – учил: «Губошлепа никто не любит, даже самая худая баба. Но смерть губошлепа любит». Он самолично карал за неловкость, за нерасторопность и ротозейство. Но теперь он шутил. Ему любо было, что молодые не тратят зря время, а постигают главное в их опасной жизни. – Ну, молодцы?.. Кто? Правда, охота.

Рубака-дед громко высморкался, вытерся заморским платком необыкновенной работы, опять заткнул его за пояс.

– Што-то я не расслышал, – обратился он к молодым, – кто-то здесь, однако, выхваляется? А?

Молодые улыбались, смотрели на атамана. Они тоже любили его. И как он рубится, знали.

– Я выхваляюсь! Я! – сказал Степан.

– Эге!.. Атаман? – удивился дед. – Легче шуткуй, батька. А то уж я хотел подмигнуть тут кой-кому, штоб пообтесали язык… А глядь – атаман. Ну, счастье твое – глаза ишо видют, а то б…

– А есть такие? Пообтешут?

– Имеются, – скромно ответил дед. – Могут.

– Да где ж?

– А вот же ж! Перед тобой. Ты не гляди, што у нас ишо молоко на губах не обсохло, – мы и воевать могем.

– Кто? Вот эти самые?

– Ага. Они самые.

Степан поморщился, бросил саблю в ножны.

– Ну, таких-то телят…

– Ойе!.. – сказал дед и поднял кверху палец. – То про нас, сынки! Он думает, мы только девок приступом брать умеем. Ничего не сделаешь, придется поучить атамана. Ну, мы легонько – на память. Смотрите не забывайтесь, хлопцы, все же атаман. Што ж ты саблюку запрятал, батька?..

Тут сверху, от дозоров, зашумели:

– Струга!

Это был гром среди ясного неба. Этого никто не ждал. Слишком уж покойно было вокруг, по-родному грело солнышко, и слишком уж мирно настроились казаки…

Лагерь притих. Смотрели вверх, в сторону дозорных… Не верилось…

– Откуда?!

– От Астрахани!

– Много?! – крикнул Черноярец.

Дозорные, видно, считали – не ответили.

– Много?! – закричали им с разных сторон. – Какого там?!.

– С тридцать! – поспешил крикнуть молодой дозорный, но его поправили:

– Полста! Большие!..

Есаулы повернулись к Степану. И все, кто был близко, смотрели теперь на него.

Степан смятенно думал.

Весь огромный лагерь замер.

– В гребь! – зло сказал Степан.

Вот – наступила ясность: надо уходить. Полста астраханских больших стругов со стрельцами – это много. Накроют.

– В гребь!! – покатилось от конца в конец лагеря; весь он зашевелился; замелькали, перемешались краски. Не страх охватил этих людей, а досада, что надо уходить. Очень уж нелепо.

– 3 -

Из единственного прохода в тучных камышах выгребались в большую воду.

– В гребь – не в гроб: можно постараться. Наляжь, братцы!

– Их ты!.. Рраз! Ма-рье в глаз!

– Уйдем не уйдем, а побежали шибко.

Скрипели уключины, шумно путался под веслами камыш, ломался, плескалась вода… Казаки, переговариваясь в стружках, перекрикиваясь, не скрывали злой досады и нелепости этого бега. Матерились негромко.

– Уйде-ом, куда денемся!

– Шшарбицы не успел хлебнуть, – сокрушался большой казак, налегая на весло. – Оно б веселей дело-то пошло.

– Ишь ты, на шшарбу-то – губа титькой.

– Не горюй, Кузьма! Всыпет вот воевода по одному месту – без шшарбы весело будет.

– А куда бежать-то будем? Опять к шаху? Он, поди-ка, осерчал на нас…

– Это пусть батька с им разговоры ведет… Они дружки.

– А пошто бежим-то? – громко спросил молодой казачок, всерьез озабоченный этим вопросом.

Рядом с ним засмеялись.

– А кто бежит, Федотушка? Мы рази бежим?

– А чего ж мы?..

Опять грохнули.

– Мы в догонялки играем, дурачок! С воеводой.

– Пошел ты! – обиделся казачок. – Ему дырку на боку вертют, а он – хаханьки!

Головные струги вышли в открытое море. Было безветренно. Наладились в путь дальний, неведомый. А чтоб дружнее греблось, с переднего струга, где был Иван Черноярец, голосистый казак громко, привычно повел:

– Эхх!..

– Слушай! – скомандовал Черноярец.

Не великой там огонюшек горит…

Разом дружный удар веслами; почти легли вдоль бортов.

То-то в поле кипарисный гроб стоит…

Еще гребок. Все струги подстроились махать к головным.

Во гробу лежит удалый молодец,

– ведет голос; грустный смысл напева никого не печалит. Гребут умело, податливо: маленько все-таки отдохнули.

Во резвых ногах-то уж и чуден крест,
У буйной-то головы душа добрый конь.
Как и долго ли в ногах-то мне стоять,
Как и долго ли желты пески глотать?
Конь мой, конь, товарищ верный мой!

Степан сидел на корме последнего струга. Мрачный. Часто оборачивался, смотрел назад.

Далеко сзади косым строем растянулись тяжелые струги астраханцев. Гребцы на них не так дружны – намахались от Астрахани.

Эх-х!..
Ты беги, мой конь, к моему двору,
Ты беги, конь мой, все не стежкою,
Ты не стежкою, не дорожкою;
Ты беги, мой конь, все тропинкою,
Ты тропинкою, все звериною…

– Бегим, диду?! – с нехорошей веселостью, громко спросил Степан деда, который учил молодых казаков владеть саблей.

– Бегим, батька! – откликнулся дед-рубака. – Ничего! Не казнись: бег не красен, да здоров.