Василий Шукшин - Я пришел дать вам волю

• Название: Я пришел дать вам волю
• Автор: Василий Шукшин
• Жанр: Исторический роман

Роман «Я пришел дать вам волю» – это широкое историческое полотно, содержащее правдивый рассказ о сложных и драматические перипетиях крестьянского восстания под водительством атамана Степана Разина. Произведение это отличается напряженностью повествования, яркими образами героев, и прежде всего Степана Разина, колоритным языком. В. Шукшин мастерски рисует размах Крестьянской войны, показывает ее роль в формировании героических черт русского национального характера.

---

Матвей ждал.

– Вот тебе и каюк пришел, Матвей, – сказал он сам себе негромко.

– Ты вот не боисся учить меня, – издали еще заговорил Степан, – не побоись сказать и всю правду. Соврешь – будешь в Волге. – Остановился перед Матвеем, некоторое время смотрел в глаза ему. – Я повел их! – Показал рукой назад, на лагерь. – Я! Но воля-то всем нужна!.. Всем?!

– Всем.

– А случись грех какой под Синбирском или где – побьют: кому эти слезы отольются? Стеньке?!. Стенька – вор, злодей, погубитель – к мятежу склонил!

– Ты спрашиваешь только или уж суд повел?

– Не виляй хвостом!

– Всем отольются, Степан. А тебе в первую голову. Только не пужайся ты этого – горе будет, а не укор.

– На чью душу вина ляжет?

– На твою. Только вины-то опять нету – горе будет. А горе да злосчастье нам не впервой. Такое-то горе – не горе, Степан, жить собаками век свой – вот горе-то. И то ишо не горе – прожил бы да помер – дети наши тоже на собачью жись обрекаются. А у детей свои дети будут – и они тоже. Вот горе-то!.. Какая ж тут твоя вина? Это счастье наше, что выискался ты такой – повел. И веди, и не думай худо. Только сам-то не шатайся. Нету ведь у нас никого боле – ты нам и царь, и бог. И начало. И вож. Авось, бог даст, и выдюжим, и нам солнышко посветит. Не все же уж, поди, ночь-то?

– Ну, и не жальтесь тада. А то попреков потом не оберешься. Знаю: все потом кинутся виноватаго искать..

– Да никто не жалится! Я, мол, воеводы со всех сторон идут… И какая же тут вина твоя, коли псов спустили? Да и царь… Да нет, какая же вина?! Тут стяжки в руки – да помоги, господи, пробиться. Только с умом пробиваться-то, умеючи, вот я про што. А ты – умеешь, вот и просим тебя: не робей сам-то, сам-то впереде не шатайся, а мы уж – за тобой. Мы за тобой тоже храбрые.

– Не пропадем! – резко сказал Степан, будто осадил тайные свои, тревожные думы.

– Неохота, батька. Ох, неохота.

– Вот… Сделаем так: седня не пойдем. Соберемся с духом. Подождем Мишку Осипова с людишками. – Степан помолчал. – Гулевать подождем, верно. Соберемся с духом, укрепимся.

Матвей, чтоб не спугнуть настроение атамана, серьезное, доброе, молчал.

– Соберемся с духом, – еще раз сказал Степан. Посмотрел на Матвея, усмехнулся: – Чего ты лаешься на меня?

– Я молюсь на тебя! Молю бога, чтоб он дал тебе ума-разума, укрепил тебя… Ты глянь, сколько ты за собой ведешь!..

– Ну, загнусел…

– Ладно, буду молчать.

…В то утро приехал с Дона Фрол Разин. Степан очень ему обрадовался. Посылал он его на Дон с большим делом: распустить перед казаками такой райский хвост, чтоб они руки заломили бы от восторга и удивления и все бы – ну, не все, многие – пошли бы к Степану, под его драные, вольные знамена. Послал он с братом пушки, много казны государевой – приказов: астраханского, черноярского, царицынского, камышинского, саратовского, самарского. Велел раззадорить донцов золотом и кликнуть охотников.

– Ну, расскажи, расскажи. Как там?

– Мишка Самаренин в Москву уехал со станицей…

Степан враз помрачнел, понимающе кивнул головой:

– Доносить. Эх, казаки, казаки… – Сплюнул, долго сидел, смотрел под ноги. Изумляла его эта чудовищная способность людей – бегать к кому-то жаловаться, доносить, искренне, горько изумляла. – Куда же мы так припляшем? А? – Степан посмотрел на брата, на Ларьку, на Матвея. – Казаки?

Ответил Матвей:

– Туда и припляшете, куда мы приплясали: посадили супостатов на шею и таскаемся с имя как с писаной торбой. Они оттого и косятся-то на вас: вы у их как бельмо на глазу: тянутся к вам, бегут… Они мужика привязывают, а вы отвязываете – им и не глянется.

– Мужики – ладно: они испокон веку в неволе, казаки-то зачем сами в ярмо лезут? Этого – колом вбивай мне в голову – не могу в толк взять.

– Корней говорит… – начал было Фрол.

– Постой, – сказал Степан. – Ну их всех… Корнея, мурнея… гадов ползучих. Злиться начну. У нас седня – праздник. Без вина! Седня пусть отдохнет душа. Там будет… нелегко. – Степан показал глазами вверх по Волге. – Мойтесь, стирайтесь, ешьте вволю, валяйтесь на траве… А я в баню поеду. В деревню. Кто со мной?

Изъявили желание тоже помыться в бане Ларька, Матвей, Фрол, дед Любим, Федор Сукнин. Взяли еще с собой «царевича» и «патриарха».

«Патриарх» хворал с похмелья, поэтому за баню чуть не бухнулся принародно в ноги атаману.

– Батюшка, как в воду глядел!.. Надо! Баслови тя бог! Баня – вторая мать наша. А я уж загоревал было. Вот надоумил тя господь с баней, вот надоумил!.. – «Патриарх» радовался, как ребенок. Собирался. – Экая светлая головушка у тя, батька-атаман. Эх, сварганим баньку!..

***

Потом, когда сплывали вниз по Волге, до деревни, Степан беседовал с «патриархом».

– Сколько же ты, отче, осаденить можешь за раз? Ведро?

– Пива или вина?

– Ну, пива.

– Ведро могу.

– Вот так утроба! Патриаршая.

– Сам-то я из мужиков, родом-то. Пока патриархом-то не сделался, горя помыкал. По базарам ходил – дивил народ честной. Ты спроси, чем дивил!

– Чем же?

– Было у меня заведено так: выпивал как раз ведро медовухи, мослом заедал…

– Как мослом?

– А зубами его… только хруст стоит. В мелкие крошки его – и глотал. Ничего. Потом об голову – вот так вот – ломал оглоблю и как вроде в зубах ковырял ей…

– Оглоблей-то?!

– Да так – понарошке, для смеха. Знамо, в рот она не полезет.

– А был ли женат когда?

– Пробовал – не выдюживали. Сбегали. Я не сержусь – чижало, конешно.

– Ты родом-то откуда?

– А вот – почесть мои родные места. Там вон в Волгу-то, справа, Сура вливается, а в Суру – малая речушка Шукша… Там и деревня моя была, тоже Шукша. Она разошлась, деревня-то. Мы, вишь, коноплю ростили да поместнику свозили. А потом мы же замачивали ее, сушили, мяли, теребили… Ну, веревки вили, канаты. Тем и жили. И поместник тем же жил. Он ее в Москву отвозил, веревку-то, там продавал. А тут, на Покров, случилось – погорели мы. Да так погорели, что ни одной избы целой не осталось. И поместник наш сгорел. Ну, поместник-то собрал, чего ишо осталось, да уехал. Больше, мол, с коноплей затеваться у вас не буду. А нам тоже – чего ждать? Голодной смерти? Разошлись по свету куда глаза глядят. Мне-то что? – подпоясался да пошел. А с семьями-то – вот горе-то. Ажник в Сибирь двинулись которые… Там небось и пропали, сердешные… У меня брат ушел… двое детишков, ни слуху ни духу.

– Ну, и пошел ты по базарам? – интересно было Степану.

– И пошел… По Волге шастал – люблю Волгу.

– А потом?.. – любопытствовал дальше Степан, но вспомнил и осекся: ему полагалось знать, как дальше сложилась судьба «патриарха» – высокая судьба. – Твоих земляков нет в войске? Не стречал? – спросил он.

– Нет, не стречал.

– Стренешь, отверни рожу – не знаешь. Так лучше будет.

– Они, видно, далеко разошлись. В Сибирь-то много собиралось. Прослышали: земли там вольные…

Степан перестал расспрашивать, задумался.

Сибирь для Разина – это Ермак, его спасительный путь, туда он ушел от петли. Иногда и ему приходила мысль о Сибири, но додумать до конца эту мысль он ни разу не додумал: далеко она где-то, Сибирь-то. Ермака взяли за горло, он потому и двинул в Сибирь, Степан сам пока держал за горло…

…Баня стояла прямо на берегу Волги. «Патриарх» захотел сам истопить ее. Возликовал, воспрянул духом… Даже лицом просиял неистребимый волгарь.

– Я с хмелю завсегда сам топил – умею. Уху сварить да баньку исполнить – это, милок, уметь надо. Бабы не умеют.

– Валяй, – благодушно сказал Степан. И сам ушел на берег к воде. Охота было побыть одному… Вклинились в думы – Ермак, Сибирь… и охота стало додумать про все это и про себя.

Денек набежал серенький, теплый, задумчивый. С реки наносило сырой дух… Гнильцой пахло и рыбой.

Степан поднял палку поровней и пошел вдоль берега. Шел и сталкивал гнилушки в воду. И думал. Редкие дни выпадали Степану вот такие – безлюдные, покойные, у воды. Он очень любил реку. Мог подолгу сидеть или ходить… Иногда, когда никто не видел, мастерил маленькие стружки и пускал по воде плыть. Для этого обстругивал ножом досточки, врезал в них мачточки, на мачточки – паруса из бересты – и отправлял в путь. И следил, как они плывут.

Степан думал в тот грустный, милый день так.

Почему не вышло у Ивана Болотникова? Близко ведь был… Васька Ус – славный казак, жалко, что хворь какая-то накинулась, но Васька – пень: он заботится, той или не той дорогой идти. Не тут собака зарыта. Вот рассказали: некий старик на Москве во всеуслышанье заявил, что видел у Стеньки царевича Алексея Алексеевича, что Стенька ведет его на Москву – посадить на престол заместо отца, который вовсе сник перед боярами. Старика взяли в бичи: какого царевича видел? «Живого истинного царевича». – «И что ж ты, коль придет Стенька к Москве?» – «Выйду стречать хлебом-солью». Старика удавили. Вот если б все так-то! Всех не удавишь. Все бы так, всем миром – стали бы насмерть… Только как их всех-то поднять? Не поднять. Идут… Одни идут, другие смотрят, что из этого выйдет. И эти-то, тыщи-то, – сегодня с тобой, завтра по домам разошлись. У Ивана потому и не вышло, что не поднялись все. Как по песку шел: шел, шел, а следов нет. И у меня так: из Астрахани ушел, а хоть снова туда поворачивай – не опора уж она, бросовый город. И Царицын, и Самара… Пока идешь, все с тобой, все ладно, прошел – как век тебя там не было. Так-то челночить без конца можно. Надо Москву брать. Надо брать Москву. Слабого царя вниз головой на стене повесить – чтоб все видели. Тогда пятиться некуда будет. А до Москвы надо пробиваться, как улицей, – с казаками. Эти мужицкие тыщи – это для шума, для грозы. Вся Русь не подымется, а тыщи эти пускай подваливают – шуму хоть много, и то ладно. Фрол привел с собой казаков, Степан думал, что он приведет больше, но на Дону – раскоряка, испугались: испугал, как это ни странно, как ни глупо, размах войны. Надо после Симбирска опять на Дон послать… Как воодушевить дураков?