Марина Бонч-Осмоловская - Южный Крест

• Название: Южный Крест
• Автор: Марина Бонч-Осмоловская
• Жанр: Русская классическая проза

---

Здесь и там, в прошлой жизни и в будущей, на глинистых косогорах и под стенами стеклянных учреждений, где сидят чиновники, серьезно смотря перед собой, иногда теряя бумажки, а также в безликих парках и пересушенных зноем равнинах бредить тебе о запахах сочной зелени оставленной страны, о простых цветах и траве по колено, о майских жуках и настоящих певчих птицах, лесных дорожках, не ведущих к неистребимой частной собственности, о счастьи идти куда вздумается, напрямик, по траве через луг - к озеру и дальше, дальше, сколько хочешь - по свободной и ослепительно красивой земле! Видеть, как наяву, ее родные линии, сердечность понятного тебе пространства. Просыпаться среди ночи в жаркой спальне чужой страны от запаха грибов и дымка из баньки на берегу. Грезить, держа в каждом глазу по стеклянному озеру поднебесной красы. Умирать от тонкой печали Вивальди и каждой хорошей книги, от невыносимого чувства события в каждое новое утро, смотря в безбрежные глаза маленькой Динки, гениальной, как все малыши. Вычислять тебе неведомые знаки, проступающие перед твоими глазами, проваливаться в каждом шаге, томясь сердцем, хватаясь за стены, покрываться сеткой распада, как проморенный ствол, прорастать ветками и корнями, ронять кору и листья, ронять и терять, терять и ронять до боли, до века... Здесь и там, в прошлой жизни и в будущей, разглядывая прекрасные тени, быть тебе одному, лишь изредка заболевая иллюзией, горечью, не переходимого ни вброд, ни в плавь, отмеряя пространства до зовущих огней. Бежать к ним, падая в их сияющий свет, желать добра всем возлюбленным, нежно и сильно любить, чтобы уже совсем скоро причинять муку и наносить раны. Сходить с ума, надеяться, ждать, не зная конца беде, утешать и плакать вместе, не в силах понять друг друга. Не в силах быть вместе.

Я думал о ней, о женщине, которую я полюбил и которая стала моей женой. Я думал, что я сделал с ней за эти годы и как она несчастна со мной. Знак разрушения проступил сразу, и я знаю отчего. Оттого, что я так сильно любил до нее другую. Сколько лет я искупаю это перед ней, но радости не смог ей прибавить. Жалея ее, что ты натворил со своею матерью? И что будет с твоей букашкой!

Дрожащие сумерки наполнили мои глаза. Тонко светятся деревья. Карусели лязгают голыми цепями, парк опустел, в водотоках струится вода, небеса темны. Я стою, а, может быть, иду, смотрю на кусты, жалею больных и сирых, забываю сесть- посидеть, хочу позвонить маме в Россию, но не имею денег.

Своей дрожащей рукой проведи линию между тем и этим, между безумием и правдой, прошлым осуждением и нынешним оправданием, страстью и еще страстью, желанием понимания и реальностью неприятия. Найди концы и начала, задумай светлый путь, не увлекай родных той дорогой, которую они согласятся пройти, любя тебя, но которую они не выбрали бы - будь ты другим. Дай им быть безгрешными рядом с тобой. Тебе не закрыться рукой, не произнести слова. Ты испуган рваными тенями над головой? Куда ты бежишь от своей настороженной совести? Как темен ветер вокруг, выбелен, наг и страшен взгляд Луны. В этом кромешном городе, неся, задыхаясь, свои провалы и свой берег Реки, ты, наконец, примешь: голотень и мор, всплески воды, чувств и событий, раскрытые объятия любимой, а также Иуды, все степени поведения и меры наказания, вспоротую глубину сердца в глубине ночи, где голубиные очи с пустотой внутри и повсюду. Ты примешь одиночество как существо жизни, а также приговор.

Ты знаешь, о чем я говорю. Однажды - как каждый из нас! - ты будешь взят на сумрачные Берега и перед тобой пройдет твоя жизнь и твой собственный Ход: узрит свет жаждущий забвения и обретет силы додумать, допонять, доделать, дожить.

Шквал сырого ветра рвал в куски, гремел в безумии ночи металлической крышей. С мокрым лицом я стоял у порога моего дома не в силах его переступить.

Глава 14

Он открыл дверь и сделал шаг.

Внутри стало легче. Нежность дома, сонная разогретость глубокого уюта охватили его роскошным и привычным теплом. Вадим присел на маленький стульчик в прихожей, закрыл глаза. Дом шуршал, едва ощутимо двигался. Тонкие звуки ночной жизни обступили его едва уловимым поскрипыванием, пощелкиванием. Кто-то пискнул, потом загадочным шелестом ожила крыша. В ответ вздохнули рамы, створки, мягко задвигалось что-то справа. Затрепетали листья за окном, и тоненькие коготки легко сбежали по дереву вниз. Слушая знакомую тихую жизнь, Вадим мало-помалу успокоился.

Осторожно, стараясь не наступить на что-нибудь в темноте, он снял башмаки и куртку. Наощупь сложил их в углу и в носках, крадучись, повернул к комнате Динки. Когда он шел мимо спальни, где спала жена, он уловил сильный запах табака. Это было странно, потому что Лена запрещала кому бы то ни было курить в спальне. Вадим постоял, устало и рассеянно соображая, и, ничего не придумав, тяжело передвигая ноги, пошел дальше. У Динкиной двери он оглянулся и бесшумно открыл дверь.

Сквозь легкие шторы в волнении ложились на пол мерцающие узоры. Ткань двигалась, временами оживленно приподнимаясь, и тогда по лицу малышки пробегали тихие волны. Динка спала крепко, тоненько подсвистывая. Одеяло было почти на полу, и она его неустанно спихивала, слегка дергая ногой.

Вадим запер дверь и осторожно привалился спиной к Динкиной кровати. Луна, проводившая его от Реки до этой комнаты, вновь посмотрела в его лицо, и он понял, что вымотан. Глядя в ее бездушные и сияющие очи, он как будто начал проседать, сочиться сквозь ладони, глаза, сочленения ног и рук. В глубокой задумчивости сидел он, поникнув головой, не видя ничего вокруг. Наконец, пересилив себя, встал, задернул штору и вернулся на место.

Дитя нежно посапывало. Он смотрел на разогретые щечки малышки, слушая и дыша ею, приникая сердцем к этому спасению, и ощутил, как мало-помалу усталость оставляет его в глубокой благодати детского сна. И тогда властные токи покоя и забвения прошли сквозь его сердце и тихо полились из глаз. Постаревший и разбитый, он плакал от бесплодности попыток, бессилия даже поправить что-нибудь в этой горечи и скоротечности лет, проливающихся неудержимым, горячим потоком мимо, мимо, в никуда, не оставляя ни следа, ни знака. Пробегая, пронося - в равнодушной бессмыслице пожирая годы - страшно и бесцельно. Только тонкие листики памяти, тревожные и хрупкие слепки, не видимые никому на свете, напоминают, что жизнь была.

Немало прошло времени. Вадим перестал чувствовать его: наступила лучшая минута.

Медленно лег он на спину, разглядывая тонкий рисунок начинающегося утра. Бубенцом прозвенела первая птица. Нежно затрепетали последним светом звезды. Тонкая влага наполнила дом. В самом деле, стало прохладно, мир переменился.

Вадим подтянул колени, содрогнувшись от предутреннего озноба. Он решил, что будет спать рядом с Динкой и, стащив с дивана подушку, подсунул себе под голову. На минуту закрыл глаза и внезапно осознал, что не уснет без чашки чего-нибудь горячего.

Он медленно сел и нерешительно посмотрел на дверь. Прислушался. Было очень тихо и покойно. Вадим сделал движение подняться, но почему-то медлил, безотчетно осмотрел комнату, как будто ощущая что-то предостерегающее. Он вновь приподнялся, собираясь пойти, и опять рассеянно скользнув взглядом по двери, неуклюже опустился на ковер. Посмотрел в окно, растерянно оглядел Динку. Прислушался к своим чувствам. Кроме какой-то тревоги, очень хотелось пить. Преодолевая явную неохоту, он встал и нетвердыми шагами вышел в кухню.

Она, как всегда, сверкала аккуратностью. Это было скорее приятно, но в полном отсутствии лишних предметов, каждый раз после употребления скрупулезно расставляемых на места, в идеальной чистоте поверхностей было также что-то мелочное, навязчивое, даже выхолощенное. Единственным живым присутствием был невыдохшийся запах табака. Видимо, Лена курила повсюду вечером и, может быть, даже ночью. Отметив это краем сознания, Вадим внутренне напрягся, чувствуя необычность этого; а также, как всегда, когда отдаленно ощущал присутствие Лены. Непроизвольно стараясь передвигаться все тише, он поставил чайник и сделал бутерброд.

За окном светало. Вадим погасил свет, постоял у окна. Затем заварил чай, понюхал его и, не утерпев, глотнул обжигающую влагу. Обрадовался, попил еще и внезапно оглянулся через плечо.

На пороге стояла Лена. Она тяжело и отрешенно смотрела, как он пьет. Вадим осторожно поставил чашку на стол.

- Привет! - сказал он.

Она молчала.

- Я... - начал он, но Лена оборвала его:

- Я не интересуюсь, где ты бываешь. Это твоя жизнь, и она меня не касается!

- Ты...

- И почему ты проводишь дни вне дома! где и с кем!

Лена произносила слова благодушно и слегка небрежно, если не сказать игриво. Но это входило в такое противоречие с ее горевшими глазами, в которых не было ни тени сна, что Вадим содрогнулся и устрашился, зная, что жена может сорваться, не чуя под собою ног.