Анри Шарьер - Ва-банк

• Название: Ва-банк
• Автор: Анри Шарьер
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-253-00772-5

В автобиографическом романе «Ва-банк» (1972) Анри Шарьер раскрывает перед читателем мир своей души, прошедшей через не мыслимые страдания и унижения. Автор представленной дилогии был осужден по подложному обвинению в убийстве, приговорен к пожизненному заключению. Многие годы отданы каторге, скитаниям в стремлении добраться домой, во Францию. Вопреки всему Шарьер выстоял, достойно перенес страшные испытания судьбы. Он уверен: «Одно лишь имеет смысл в жизни — никогда не признаваться, что ты побежден, и научиться после каждого падения снова вставать на ноги».

---

Жожо внимательно наблюдал за тем, что я делаю. Он протянул руку: «Дай-ка мне. Пусть лучше побудет у меня, чем где-то там».

Нехотя я протянул ему свой мешочек: тем самым он подвергал себя опасности. Но что делать? Отказать? Это выглядело бы странно.

Я вышел, держа руку на револьвере. В темноте я никого не мог разглядеть, но мне и не надо было их видеть, чтобы понять, что они там. Быстро, почти бегом я устремился к Мигелю. Оставался шанс, что, вернувшись с ним и большой карбидной лампой, мы сможем избежать потасовки. К несчастью, дом Мигеля был в двух сотнях метров от нашей лачуги. Я побежал.

— Мигель, Мигель!

— В чем дело?

— Вставай скорее, бери оружие и лампу, там несчастье!

Бах! Бах! В кромешной тьме прогремели два выстрела. Я помчался туда, не помня себя. В хижине не горело ни одного огонька. Я зажег фонарик. Люди вбежали с лампами. Никто из комнаты не выходил. Жожо лежал на полу. Из его простреленной шеи струилась кровь. Он был жив, но в беспамятстве. Оставленный рядом электрический фонарь объяснил ситуацию. Сначала они выстрелили в карбидную лампу, потом в Жожо. Пользуясь фонарем, забрали выигрыш, лежавший перед ним, — мой мешочек и его деньги. Рубашка на нем была разорвана, холщовый ремень-футляр, который он носил прямо на теле, вспорот то ли ножом, то ли мачете.

Все игроки, конечно же, упорхнули. В комнате остались немногие. Восемь человек сидели, двое стояли, четыре типа жались по углам плюс мальчик, разливавший ром.

Все предлагали помощь. Жожо отнесли к Мигелю, где ему из ветвей сделали носилки. Он лежал там все утро в состоянии комы. Кровь запеклась, она больше не лилась, и, по мнению английского шахтера, это был хороший знак, хотя, как знать, — ведь эти дуроломы могли проломить ему череп, и тогда возможно внутреннее кровоизлияние. Я решил не трогать его. Шахтер из Эль-Кальяо, старый приятель Жожо, отправился на другую выработку, чтобы привезти так называемого врача.

Я все время был рядом с Жожо. Днем, часа в три, он открыл глаза, выпил несколько капель рома и, с трудом выдавливая из себя слова, прошептал:

— Не трогайте меня. — И еще: — Это была не твоя ошибка, Папи, а моя. — Он помолчал немного, а потом произнес: — Мигель, позади твоего свинарника зарыта банка. Пусть одноглазый передаст ее моей жене, Лоле.

Несколько минут он еще был в сознании, а потом снова впал в забытье. На закате он умер.

Толстая донья Карменсита пришла навестить его. Она принесла несколько алмазов и три или четыре банкноты — все, что нашла утром на полу нашего дома. Бог знает, сколько народу побывало там, и ни один не тронул ни денег, ни алмазов.

Вся небольшая община в полном составе пришла на похороны. Четверо бразильцев тоже были здесь, в рубахах навыпуск. Один из них подошел ко мне и протянул руку. Я притворился, что не заметил его руки и как бы дружески ткнул его в живот. Да, я не ошибся. Револьвер там, где я и думал.

Стоило ли с ним связываться? Заняться этим прямо сейчас или потом? И как? Что сделано, то сделано. Время ушло.

Мне больше всего хотелось побыть одному, но существовала традиция — после похорон обойти все закусочные, владельцы которых пришли на кладбище и выпить там. Пришли хозяева всех забегаловок!

Когда я был у доньи Карменситы, она подошла и села рядом. Она поднесла стакан анисовой ко рту, я — свой, но только для того, чтобы скрыть сам факт нашей беседы.

— Лучше уж он, чем ты, — проговорила она. — Теперь ты можешь спокойно отправляться куда хочется.

— Что ты имеешь в виду под этим «спокойно»?

— Все знают, что ты всегда сдавал свои выигрыши ливанцу.

— Допустим. Теперь они что, убьют ливанца?

— Да уж. Еще одна проблема.

Я сказал донье Карменсите, что выпитое — за мой счет. Ноги сами повели меня к импровизированному кладбищу — расчищенной площадке в пятьдесят квадратных метров. Восемь могил, последняя — Жожо. Перед ней стоял Мустафа. Я подошел к нему.

— Что ты здесь делаешь, Мустафа?

— Пришел помолиться за старого друга и принес ему крест. Ты ведь забыл сделать это.

Черт возьми, и правда, забыл. Но я об этом и не задумывался.

— Ты не христианин? — спросил он. — Я не видел, чтобы ты молился, когда они закапывали его.

— Знаешь, я думаю, Бог, конечно, есть, Мустафа, — сказал я, чтобы сделать ему приятное. — И более того, я благодарен ему за то, что он заботится обо мне, вместо того, чтобы послать меня туда, куда он уже отправил Жожо. И я могу сделать больше для старика, чем если бы молился за его грешную душу, — я прощаю его, он ведь был всего лишь бедным маленьким обманщиком из трущоб Бельвиля, и единственная профессия, которой он обучился, — игра в крэпс.

— Ты о чем, братишка?

— Да это я так, неважно. Но поверь: мне действительно жаль, что он умер. Я пытался спасти его. Никогда не надо думать, что ты умнее и шустрее всех других, потому что в один прекрасный день найдется человек, который двигается быстрее тебя. Жожо хорошо здесь, он навеки остается с тем, что он любил, — приключениями и природой

Я медленно побрел в деревню. Раскачиваясь в гамаке, курил сигару за сигарой и так провонял никотином, что разогнал всех москитов.

Я подводил итоги.

Десять тысяч долларов только за несколько месяцев жизни на свободе И тут, и в Эль-Кальяо я встречал людей разных национальностей, с различным жизненным опытом, но каждый из них был полон человеческого тепла. Благодаря им и этой жизни среди дикой природы, столь непохожей на городскую, я узнал, как прекрасна свобода, свобода, за которую я так долго страдал.

И еще. Благодаря Шарлю де Голлю и янки война подошла к концу, в этой бойне, охватившей миллионы людей, жизнь какого-то заключенного роли не играла. Тем лучше для меня при наличии такого количества проблем обо мне забудут, и хорошо. Мне было тридцать восемь лет, тринадцать из них я провел в заключении: пятьдесят три месяца одиночного пребывания, включая Санте, Консьержери и Болье, а также тюрьму на островах. Я никогда никого не презирал, кроме тюремщиков и полицейских. У меня одновременно было и слишком большое образование, и недостаточное. Черт подери, не лучшая перспектива в этом мире. Мне следовало бы позаботиться о покое и жить, как отставные каторжники в Эль-Кальяо Но в глубине души я чувствовал сильное беспокойство, жуткую жажду жизни. Приключения манили меня с такой силой, что я не знал, смогу ли когда-нибудь жить спокойной жизнью.

И я должен был отомстить… Успокойся, Папи, успокойся. У тебя еще много времени, ты должен постепенно научиться верить в будущее. Потому что, хотя ты и поклялся жить честно в этой стране, сейчас ты на воле и забыл об обещанном.

Как трудно жить подобно другим — повиноваться, как они, идти в ногу с кем-то, неукоснительно выполняя правила.

Давай-ка вздремнем. Но до этого я встал и вышел на улицу, долго смотрел на звезды и луну, прислушивался к бесчисленным звукам, доносившимся из таинственной сельвы, что окружала деревню стеной, настолько же темной, насколько ослепительной казалась сиявшая луна.

А потом я уснул, мягко покачиваясь в гамаке, счастливый от сознания того, что я свободен, свободен, свободен, и я — хозяин своей судьбы.

ПРОЩАНИЕ С ЭЛЬ-КАЛЬЯО

На следующее утро, около десяти, я отправился на встречу с ливанцем.

— Еду в Эль-Кальяо и Сьюдад-Боливар по адресам, которые ты мне дал. Но заплатят ли они мне по твоим счетам?

— Ты можешь пускаться в путь с легким сердцем.

— Но если они убьют и тебя?

— Пусть тебя это не волнует Тебе заплатят, что бы ни случилось. Ты сам-то из Франции? Откуда именно?

— Окрестности Авиньона, недалеко от Марселя.

— А у меня есть давний друг родом из Марселя, но сейчас он живет далеко от тех краев Александр Гиг.

— Что ты говоришь! Так он ведь и мой близкий приятель!

— Я рад, что ты его знаешь.

— Где он живет? Как я могу попасть туда?

— В Боа-Виста. Но туда долгий и трудный путь.

— А чем он там занимается?

— Он парикмахер. Проще простого найти его — нужно только спросить француза-парикмахера и дантиста.

Я с трудом сдерживал смех, потому что хорошо знал этого ни на кого не похожего парня — Александра Гига. Его сослали одновременно со мной, в 1933 году, мы вместе плыли через океан, и у него было достаточно времени, чтобы рассказать мне в подробностях о том, чем он занимается.

В 1929 или 1930 году, в одну из субботних ночей, Александр с приятелем тихо пробрались в крупнейший лиссабонский ювелирный магазин. Для этого им потребовалось взломать квартиру зубного врача этажом выше. Чтобы выяснить расположение квартир в доме и убедиться в том, что в воскресенье дантист с семьей уезжает из дома, и чтобы снять слепки с ключей от входной двери и хирургического кабинета, им пришлось неоднократно посещать кабинет.

— Он хорошо знал свое дело, — рассказывал мне Александр, — пломбы все еще на месте. Почти без шума за две ночи мы вынесли драгоценные камни и открыли два сейфа. В те времена еще не составляли фотороботов, но дантист умел точно описывать людей, и нас накрыли. Португальский суд дал нам десять и двенадцать лет. По приговору нас вывезли в Анголу, которая тогда находилась под контролем администрации Бельгийского и Французского Конго. Проблем с бегством не было — наши друзья просто вывезли нас на такси. Но я оказался идиотом и поехал в Браззавиль, мой же напарник выбрал Леопольдвиль. Через несколько месяцев меня схватила французская полиция. Французы не отправили меня обратно в Португалию — я был препровожден во Францию и получил двенадцатилетний срок вместо десяти лет, присужденных мне португальцами.