Дмитрий Соколов-Митрич - АнтиГрабовой. Кто «воскрешает» наших мертвых?

• Название: АнтиГрабовой. Кто «воскрешает» наших мертвых?
• Автор: Дмитрий Соколов-Митрич
• Издательство: Яуза
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2006
• ISBN: 5-87849-199-0

Книга посвящена разоблачению мистификаций и мошенничеств очередного лжепророка, мессии и Бога-самозванца в одном лице — Григория Грабового.

Авторы подробно анализируют механизм всех «чудес», якобы сотворенных «вторым воплощением Христа» на Земле. Параллельно в доступной форме излагается учение философа-космиста Н.Федорова, которое ловко использует в своих целях Грабовой.

Книга может служить краткой энциклопедией гениального жульничества и шарлатанства нашего времени. Вы еще не верите, что можно наживаться на самом святом? Тогда вы ничего не знаете о «докторе» Грабовом…

---

Если бы кто-то попал в Беслан, не зная, что в нем случилось три месяца назад, он бы подумал, что в этом городе живут очень странные люди. У них черные одежды и серые лица. Их бесплатно возят на такси, причем водители сразу выключают в салоне музыку. Хотя можно и не выключать. Люди Беслана очень плохо слышат. Они не реагируют на сигнал клаксона, когда переходят дорогу. Город как будто оглох и замер. По улицам ходят в основном женщины. Мужчины стоят. Просто стоят на месте и о чем-то думают. Стоять на месте в Беслане для многих стало главным занятием.

В городе есть места, где можно увидеть особенно много просто стоящих мужчин. Среди них — Новое кладбище. Оно занимает ровно столько же места, сколько старое. Три месяца назад, после похорон, здесь были только грязь и цветы. Теперь — асфальт и гранит. На некоторых могилах кресты (это осетины-христиане), на некоторых — просто гранитные столбы (это осетины-мусульмане), но на всех написано «Рухсагу!» — царствие небесное. Местами попадаются пустые ямы — это или для тех, кто еще не опознан, или для тех, кто все-таки выжил. Многие из тех, кто все-таки выжил, свои ямы не зарывают. Они хотят, когда умрут, быть похороненными здесь и только здесь.

Женщины на Новом кладбище не просто стоят. Они воют. Подойти к ним — нет ни сил, ни совести. «Здесь постоянно находится человек 30, — рассказывает начальник бригады строителей из Ставрополья, которые строят вокруг кладбища кирпичную ограду. — Многие, похоже, вообще отсюда не уходят. Мы прекращаем работу, когда темнеет, — они еще здесь. Приходим в 8 утра — они уже здесь. Я когда-то в Афгане служил, но столько горя не видел».

От бригадира пахнет спиртным. «Вообще-то у нас на работе всегда сухой закон, но здесь без водки работать невозможно», — признается бригадир.

Перед входом на кладбище — самодельный плакат. На нем нарисованы два террориста-палача в красных балахонах, между ними — котел на огне, а в котле — дети. «Дяди в погонах, вы что спасовали? — написано буквами, с которых капает нарисованная кровь. — Жизни детей террористам отдали!»

К кладбищу подъезжает «Мерседес» с тремя семерками. Из него выходят трое мужчин. Они около часа стоят возле могилы. Один из них — полковник милиции, своей фамилии он просил не называть. Девочка, которая лежит в могиле, — его дочь. Полковник просто молчит. Говорят два его друга, Алан и Артур, — тоже работники правоохранительных органов. Алан говорит, что если встретит здесь хоть одного ингуша, задушит собственными руками. Если ингуш будет вместе с детьми, то задушит вместе с детьми. «Око за око, — повторяет Алан. — Зуб за зуб. Другой правды здесь быть не может». Полковник не слышит Алана. Он просто стоит и о чем-то думает.

На третий день общения с людьми Беслана я вдруг очнулся перед памятником погибшим в Великой Отечественной войне. Фотограф сказал, что я уже минут 15 просто стою и о чем-то думаю. На монументе длинный список из 345 человек. Это всего на 14 человек больше, чем погибло 3 сентября. Я понял, о чем думают люди Беслана, которые просто стоят. Они ни о чем не думают. Они замерли, потому что не видят смысла передвигаться по земле. Они не различают очертаний этого мира. Им нужна ясность.

— Я тебя сейчас подниму, переверну вниз головой и разобью об землю», — это говорит один ребенок другому ребенку. Оба играют в детской комнате психологической реабилитации, организованной для бывших в заложниках детей. Дети повторяют друг другу слова, которые слышали от террористов. В день здесь бывает человек по 30, из них не меньше 10 новеньких. У новеньких, когда их подзываешь к себе, взгляд такой, как будто я в него сейчас выстрелю.

— Если ты мне не купишь «Сникерс», я тебя убью, — говорит 10-летний Давид Фидеров своей матери.

Координатор психологической службы Беслана Валерий Юханов считает, что это нормально: «У них огромное количество подавленной агрессии. Это как гной. Он или разрушает человека изнутри, или вырывается наружу. Их поведение сейчас проявляется в двух крайностях: бурные эмоции сменяются полной замкнутостью, середины нет. Наша задача — в игровой форме заставить детей выплеснуть эту подавленную агрессию. Им нужно как можно больше активности — как физической, так и творческой. Иначе начнутся психосоматические явления — вплоть до отказа органов и выпадения волос.

Валерий показал рисунки, которые рисуют дети Беслана. Рисунок первый: дом без фундамента и крыши, из окна смотрит человек с черным лицом и красными глазами, подпись: «Мама». Рисунок второй: на черном фоне много-много разорванных сердец, подпись: «Наши сердца». Рисунок третий: просто красная мазня и подпись: «Кровь». Речку и радугу у этих детей получается нарисовать только через 2 недели регулярных занятий.

Они очень быстро повзрослели, — продолжает Валерий Юханов. — 12-летние стали 15-летними. Их уже не заставишь ходить в музыкальную школу. Они говорят: «Я лучше буду боксом заниматься». Многие на вопрос, кем ты хочешь стать, отвечают: «Террористом». Это тоже объяснимо. Увидев своих родителей в беспомощном состоянии, они инстинктивно пытаются заменить их особой, стараются стать сильнее отцов. А так как именно террористы пошатнули в их глазах родительский авторитет, они ассоциируют эту силу именно с боевиками.

Параллельно мы сейчас организовываем группу поддержки для взрослых, — продолжает Галина Самарская, руководитель мобильной группы психологов из Ростова. — Если ребенок видит, как рушится внутренний мир его родителей, то его собственный внутренний мир рушится в 4 раза быстрей. Уже сейчас у нас весь день загружен. В основном, работаем по вызовам: у многих бывших заложников развилась боязнь открытого пространства и они просто не выходят из дома. Кроме того, после теракта в городе сложилась непростая социальная обстановка, традиционные взаимоотношения между людьми пошатнулись: одни испытывают страшное чувство вины, что остались живы, другие — наоборот, чувство мести к тем, кто был внутри и не смог спасти их детей. Во взрослых людях тоже кипит подавленная агрессия, которую они не знают, как выплеснуть. Для них сейчас ключевая потребность — это потребность в ясности. Кто виноват? К кому испытывать ненависть? Им не обязательно мстить, хотя этот обычай — тоже способ избавиться от подавленной агрессии, для них главное — до конца понять, что произошло. Ненавидеть какую-то одну сторону психологически легче, чем всех и никого. Им сейчас бессмысленно говорить, что терроризм не имеет национальности, что не бывает плохих народов и так далее. Требовать от них толерантности сейчас — это значит заставить их ненавидеть весь мир.

На прием заходит очередная посетительница — Фатима Калоева. Она привела свою дочь Элину. Фатима — троюродная сестра того самого Виталия Калоева, который спустя год после столкновения самолетов над Боденским озером нашел и зарезал швейцарского диспетчера.

Как ни странно, труднее всего сейчас тем матерям, которые не были там со своими детьми, — продолжает после осмотра Фатимы Галина Самарская. — Даже тем, у которых дети остались живы. 3 сентября, когда эти матери узнали, что дети живы, они испытали сильнейший психологический шок.

3 сентября? Может, 1-го, когда узнали, что дети в заложниках?

Нет. 1 сентября эти матери умерли. Психологически умерли. Знаете, как солдат, когда идет в атаку, он психологически умирает. Ему уже не страшно. И они успели закрепиться в состоянии психологической смерти. А 3-го вдруг выяснилось, что надо жить. Воскресать из мертвых. Жить после смерти[1].

Школьный переулок — самое страшное место в городе. Только из двух домов — 37-го и 39-го — после теракта вынесли 33 гроба.

— Раньше это было самое шумное место в Беслане, а теперь ни одного ребенка здесь не осталось, — говорит жительница Школьного переулка Маргарита Басаева. Маргарита сразу оговаривается, что никакого отношения к тому Басаеву не имеет. — В Осетии много хороших Басаевых, и большинство из них родом из Куртатинского ущелья, того самого, откуда в XVIII веке к русской царице направилась делегация с просьбой о присоединении Осетии к Российской империи. У меня самой там никто не погиб, но когда я возвращаюсь домой, ощущение такое, как будто у самой дом пуст. Говорят, что время лечит боль, но теперь я в это перестала верить. Я вижу этих людей каждый день — боль у них только усиливается. Те, кому за 40, — я уверена — не снимут траур уже до самой смерти.

Школьный переулок называется так потому, что рядом с ним та самая школа. Сейчас она превратилась в стихийный мемориал, который стал выразительнее рукотворного. Весь спортзал — в пепле и цветах. Цветы стоят в бутылках с «Мириндой», «Фантой» и прочей химией, но почему-то не вянут неделями. На стенах спортзала надписей нет — на стенах бумажные ангелочки с именами погибших. Их сотни. Надписи появляются дальше, в коридорах самой школы: «Мама! Я не могу без тебя жить. Найдись, пожалуйста», «Руководство — сами бандиты. И Аушев», «Альфа, Вымпел — спасибо, ребята!», «Россия — Родина, Осетия — колыбель», «Отомстить никогда не поздно», «Молодежь! Почему молчите за детей», «Бесланцы, мужества вам и терпения. Да поможет вам Бог!», «Мы скорбим по погибшим людям. Молимся за тех, кто их спасал. Проклинаем тех, кто их убивал» и вдруг: «Лида — сука!»