Владимир Солоухин - Владимирские просёлки

• Название: Владимирские просёлки
• Автор: Владимир Солоухин
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Чтобы написать книгу «Владимирские просёлки», Владимир Солоухин в июне 1956 года прошел пешком, проскакал на лошади, проехал на автомобиле и проплыл на колесном пароходе через всю Владимирскую область.

Путевой дневник, ставший лирической повестью рассказывает о жизни нестоличной России середины 50-х. 

---

Старик снова засеменил вдоль улицы.

На выходе из села заметили мы санаторно-лесную школу, которая теперь, по случаю летнего времени, не работала. Дорога повела нас дальше – то лугом, то полем, то темным лесом.

– Как называется село? – спрашивали мы часа через полтора у девушки, что с трудом выруливала на велосипеде но узкой тропинке.

– Перново, – крикнула девушка на ходу.

Может, ничего не осталось бы в памяти от этого села, кроме его названия, если бы не вздумали мы напиться здесь молока. Потом мы пили молоко в каждой деревне, так что к вечеру, по самым грубым подсчетам, набиралось литра по три-четыре на каждого. В Пернове мы осмелились спросить молока впервые.

Тетенька, в окно которой мы постучали, бросила шитье (она шила что-то на машинке) и отправила нас к соседке.

– Уж у нее-то, наверное, есть. А мы и корову не держим.

Соседка сокрушенно покачала головой.

– Нет, милые, своих шесть ртов, все припиваем. А спросите вы вот у кого. Этот дом тесовый – раз, под красной крышей – два, потом еще четыре дома пропустите, а в седьмом доме поинтересуйтесь: у них и корова есть, и народу мало.

Но и в этом доме, хоть он и седьмой, нас постигла неудача. Там просто-напросто никого не было дома. Тогда мы стали спрашивать подряд, и в одном месте клюнуло. Старуха лет шестидесяти, плотная и полная, восседала в окне с наличниками, как бы вставленная в ажурную рамку.

– Много возьмете?

– Да хоть пол-литра.

– Эк вы жадные, стану я из-за пол-литра крынку починать. Берите всю.

Она исчезла из окна, и минут десять ее не было. Потом она вынесла нам две литровые банки, в каких обычно продают маринованные огурцы. Я как отхлебнул, сразу понял, что молоко если не на половину, то на треть разбавлено водой, хорошо, если кипяченой. Безвкусная жижа никак не пилась, хоть выливай на землю. Негромко, про себя заговорила Роза:

– Вот бабушка добрая – жирного молока нам продала. А бывают такие бессовестные старухи, не только снятым – разбавленным торгуют. Поболтаешь по банке, а стенки чистые-чистые остаются. – При этом, конечно, она поболтала молоком по банке, и стенки, конечно, остались чистые-чистые.

Старуха побагровела.

– Вы думаете, мне деньги ваши дороги? Вот ваши деньги. – И она бросила их на землю, но тут же схватила снова, видя, что Роза сделала некое движение в сторону тех же денег.

– Бабушка, да мы не про вас, мы про тех, бессовестных…

Я воспользовался переполохом и вылил молоко в пыль. Оно долго стояло синей лужицей, не впитываясь и не растекаясь. Мальчик с удочками, лет семи, наверно внучонок, внимательно смотрел на происходящее.

Почти напротив старухиного дома магазинчик. Больше из любопытства, чем из нужды, мы зашли в него. Вот добросовестно записанный мною немудреный ассортимент магазинчика: колотый сахар, рожки, повидло, треска в масле, концентраты пшенной и рисовой каши, сельдь атлантическая пряного посола, соевый белок, сухари (из простого хлеба), конфеты и пряники. Этот магазин отличался от последующих, виденных нами, еще и тем, что повидло в нем не пузырилось и не было на прилавке растаявшей халвы.

Продавщица, молодая женщина, сказала, что хлеб в этой деревенской лавке бывает каждый день. Возят его из Покрова, то есть из ближайшего города. Мы рассказали ей про старуху и про молоко.

– Ах она, старая ведьма! – возмутилась продавщица. Ах она, такая – сякая! Вы бы и не связывались. А у нас в магазине, может, и побольше бы товаров было, да я ведь не продавец, а завклубом.

– Почему же вы встали за прилавок?

– Старый продавец вроде той бабки делал. Мука стоит два сорок пять, а он ее по три десять. Его и посадили. Теперь временно мне приходится торговать.

…С первого дня стало ясно, что идти придется только с утра и к вечеру, потому что уже к одиннадцати часам устанавливалось тридцатиградусное безветрие. Дышать становилось трудно, мы обливались потом, а от спины, когда снимешь рюкзак, начинал куриться парок, словно к ней прислонили утюг. Было решено с одиннадцати до четырех или даже пяти часов лежать в тени, по возможности около речки.

На выходе из Пернова, где так неудачно окончилась первая попытка напиться молока, прямо к нашим ногам прибежала откуда ни возьмись речушка с красивым названием Вольга. Убрать только из слова мягкость – и пожалуйста! – великая русская река. Правда, для того чтобы стать Волгой, нашей Вольге не хватило бы еще кое-чего. Но это уж дело десятое.

Коричневая водичка пробиралась между луговыми цветами, через кустарники, мимо развесистых ив и ракит, бережно заслоняющих ее от жадного солнца. Сидение наше на Вольге не обозначилось ничем замечательным, разве только тем, что понаблюдали, как шестеро парней возились с бредешком в небольшом омутке. Получасовое старание их увенчалось изловлением щуренка граммов на четыреста и плотицы. Тут подошли двое мужчин, посмотрели улов и серьезно сказали: «Ого, порядочно». Оценка эта, надо думать, определилась не вежливостью мужчин, а масштабами и самой речки, и ее рыбных ресурсов.

Разморенные жарой, с болью во всем теле (еще не втянулись в путешествие), мы побрели дальше. На карте виднелся впереди маленький прямоугольничек – какое-то Головино. Оно и стало нашей заветной целью на сегодня.

Добрести бы к вечеру до Головина, а там будем ночевать, попросим самовар, отлежимся.

В это время сзади и послышались те звуки, в которых с закрытыми глазами можно узнать урчанье грузовика, пробирающегося по проселку. Все же нужно отдать должное нашей стойкости – никто из нас не поднял руки, чтобы остановить автомобиль.

Из кабины высунулось веснушчатое круглое лицо с улыбкой, что называется, от уха и до уха.

– Садитесь, чего мучиться-то, с ветерком подброшу.

Мы сели и, не заметив как, оказались в Головине. Только одно место успела сфотографировать память. Начинаясь прямо у дороги, уходила в глубину леса округлая ядовито-зеленая трясина, а по краям ее все мертвые и мертвые деревья. Сначала маленькие елочки, потом выше, выше и, наконец, большие почерневшие, отравленные ели и сосны. Передние ряды елочек уже и упали в трясину, и тонут в ней. Другие стоят как бы на коленях, по пояс. Само сочетание ядовитой зелени с черным обрамлением оставило жуткое впечатление. Кажется, это было на середине дороги от Пернова до Головина. Мы думали, что впереди будет много еще трясин, и не очень жалели об этой. Но больше ничего подобного нам не попадалось.

В Головине, у крайнего дома, мы расплатились с водителем (он взял с нас два рубля) и пошли вдоль села. Навстречу нам бежала с другого конца женщина в летах, одетая довольно небрежно, босая и, как нам показалось, растрепанная. Она бежала и что есть силы трясла колокольчик, каким в школах собирают детей на урок.

Выбрав дом поопрятней, мы постучались в окно.

– Не пустите ли ночевать?

– А вы кто такие?

– Страннички, с чужбины на родну сторонушку пробираемся.

– Ступайте с богом!

Бог надоумил нас прийти в правление колхоза.

По узкой лестничке поднялись вверх и наткнулись на запертую дверь председательского кабинета. В комнате направо сидели бухгалтер и счетовод. Неважный вид был у этого помещения. Стены закопченные, голубенькие обои висят клочьями. Потолок в середине обуглен, и бумага с него оборвана. Должно быть, к потолку была подвешена лампа, и от нее чуть не случился пожар. На полу похрустывала семечковая лузга.

Сесть нам не предложили. Мы подумали и расселись сами.

Тут внизу раздались брань и крики. Ругалась женщина. Вот она появилась сама. Мы узнали в ней ту, что бегала по селу с колокольчиком. Она-то и пошла проводить нас на ночлег.

– А вы кто же в колхозе? – полюбопытствовали мы у женщины.

– Бригадиром зовусь. Село-то эк растянулось. Побегай вдоль него да покланяйся каждому, чтобы на работу шел. Теперь, правда, сами идут, да еще и ругаются, если нарядить забудешь.

– Почему так?

– Денег стали давать на трудодни, поправляться начали. А ведь что было – слезы, да и только! Вы завтра с председателем потолкуйте, он вам все расскажет.

– А зачем вы с колокольцем бегаете?

– На работу колхозников зову. И утром бегаю, и в обед, и при всякой нужде.

– В других деревнях это проще – вешается на столбе кусок рельса или буфер. Подойдет бригадир, постучит железной палкой.

– Не знаю, чего наши думают, конечно, лучше было бы.

– Сами вы чего думаете? Вы же бригадир! Дайте наряд, все и сделают.

Тут мы дошли до места.

На ночлег нас определили в просторный дом, где пахло вымытыми стенами, чистотой.

Молодая хозяйка дома показала нам и сарай с сеном. Но сено было там прошлогоднее, прелое, кроме того, из погреба тянуло затхлой сыростью. Мы остались в избе.

К потолку горницы подвешены елочные игрушки, на стене бумажная тарелка репродуктора, в переднем углу иконы, на комоде патефон и пластинки. Рядом швейная машинка. Во весь пол постланы мягкие коврики, сшитые из разноцветных тряпочных лоскутков. На застекленной дверце посудного шкафа с обратной стороны приделаны картинки: породы кур. На стенах – для красоты – плакаты: жеребец-битюг Сатир, огромный розовый хряк, плакат с призывом вступать в Общество Красного Креста, плакат, где три пионера держат в руках книжки и улыбаются и, наконец, плакат-лозунг «Играйте в волейбол!». В окно виден широкий луг, речка и лес позади нее.