Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Книга IV. 1584-1613

• Название: История России с древнейших времен. Книга IV. 1584-1613
• Автор: Сергей Соловьев
• Жанр: История

В четвертую книгу сочинений С. М. Соловьева включены седьмой и восьмой тома «Истории России с древнейших времен». Она освещает события от начала царствования Федора Иоанновича и до освобождения Москвы от иностранных интервентов и возведения на престол Михаила Романова.

---

Письма Курбского относительно изложения носят иной характер, чем письма к нему Иоанновы, по разным причинам. Во-первых, Иоанн был начетчик, самоучка; Курбский был учеником Максима Грека и поэтому должен был иметь уже другие, высшие понятия о риторстве в словесной премудрости, должен был приобрести большое уменье разбираться в словесном материале и давать своей речи большую стройность. В ответе Иоанну Курбский укоряет его за неприличное многословие, за нестройность речи, за слишком обширные выписки из св. писания и отеческих творений: «Широковещательное и многошумящее твое писание я получил, выразумел и понял, что оно отрыгнуто от неукротимого гнева с ядовитыми словами, что не только царю, столь великому и во вселенной славимому, но и простому, убогому воину было бы неприлично; особенно в нем много из священных писаний нахватано и приведены эти слова со многою яростию и лютостию, не строками и не стихами, как обычай искусным и ученым, которые в кратких словах многий разум замыкают, но сверх всякой меры и перепутано, целыми книгами, и паремьями, и посланиями! Тут же говорится и о постелях, и о телогреях, и о всякой всячине, точно басни баб неистовых, и так все варварски, что не только ученым и искусным мужам, но и простым, даже детям в удивление и смех особенно в чужой земле, где находятся люди, не только в грамматических и риторских, но и в диалектических и философских учениях искусные». Действительно, если сравним по форме письма Иоанна с письмами Курбского, то не можем не отдать преимущества последнему; вот, например, начало одного из писем его к царю: «Если пророки плакали и рыдали о граде Иерусалиме и о церкви преукрашенной, из камня прекраснейшего созданной и о гибели живущих в нем: то как нам не восплакать о разорении града бога живого, или церкви твоей телесной, которую создал господь, а не человек, в которой некогда дух святый пребывал, которая после прехвального покаяния была вычищена и чистыми слезами измыта,от которой чистая молитва, как благоуханное миро, или фимиам, ко престолу господню восходили, в которой, на твердом основании правоверной веры, благочестивые дела созидались, и в этой церкви царская душа, как голубица с посеребренными крылами блисталась, честнее и светлее золота, благодатию духа святого преукрашенная делами, укрепленная и освещенная телом и кровию Христовою. Такова твоя прежде бывала церковь телесная!»

Большей стройности, большему изяществу и спокойствию речи Курбского содействовало еще то, что он был способнее сохранять спокойствие, не был так раздражителен и страстен, не был так испорчен в молодости, как Грозный. Наконец, на форму речи Курбского должно было иметь сильное влияние то положение, в котором он явился писателем, положение изгнанника. Чувство ненависти к гонителю, побуждавшее его к речи гневной, умерялось другим чувством, чувством глубокой скорби о потере отечества, о безотрадности положения своего. Это особенно ощутительно в первом послании, которое состоит из одного болезненного вопля: «Зачем, о царь! ты побил сильных во Израили, и воевод, от бога тебе данных, различным смертям предал, и победоносную и святую кровь их в церквах божиих и на торжествах владычних пролил, и мученическою кровью их праги церковные обагрил! На доброхотов твоих, душу за тебя полагающих, неслыханные мучения, гонения и смерти умыслил, изменами, чародействами и другими неподобными поступками облыгая православных, стараясь усердно свет в тьму преложить и сладкое прозвать горьким? Чем провинились они пред тобою, о царь! Или чем прогневали тебя, христианский предстатель! Не прегордые ли царства храбростию своею разорили и сделали тебе подручниками тех, у которых прежде в рабстве были праотцы наши? Не претвердые ли города германские тщанием разума их от бога тебе даны были? И вот твое нам воздаяние за это: всеродно губишь нас! Или думаешь, что ты бессмертен; или прельщен ересию и думаешь, что не будет суда Иисусова? Он, Христос мой, седящий на престоле херувимском, судья между тобою и мною. Какого зла и гонения от тебя я не претерпел? Каких бед и напастей на меня ты не воздвигнул? Каких лжесплетений презлых на меня не взвел? Приключившиеся мне от тебя различные беды по порядку, за множеством их, не могу теперь исчислить:, потому что объят еще горестию души моей. Но скажу все вместе: всего я лишен и от земли божией понапрасну отогнан!»

Мы уже упоминали в своем месте о значении «Истории князя великого московского», написанной Курбским в изгнании. О цели истории вообще автор рассуждает здесь так: «Славные дела великих мужей мудрыми людьми в историях для того описаны, да ревнуют им грядущие поколения; а презлых и лукавых погубные и скверные дела для того написаны, чтоб остерегались их люди как смертоносного яда или поветрия, не только телесного, но и душевного». Как один из главных участников события, Курбский подробно описывает взятие Казани; любопытно посмотреть, как он понимает значение этого события: «С помощию божиею против супостатов возмогло воинство христианское. И против каких супостатов? Против великого и грозного измаильтянского языка, которого некогда вся вселенная трепетала, и не только трепетала, но и опустошена была; и не против одного царя воинство христианское ополчилось, но зараз против трех великих и сильных, то есть против перекопского царя, казанского и против княжат ногайских. С помощию Христа бога с этого времени отражало оно нападения всех троих и преславными победами украшалось, и в небольшое число лет пределы христианские расширились: где прежде в опустошенных краях русских были зимовища татарские, там города соорудились; и не только кони русских сынов из текущих в Азии рек напились, но и города там поставились». Принадлежа к самым грамотным людям Восточной и Западной России, Курбский не упускал случая хвалить грамотность и красноречие в других; так, говоря о князе Иване Бельском, прибавляет: «Он был не только мужествен, но и разумен и в священных писаниях несколько искусен». О пленном ливонском ландмаршале, Филиппе Белле, говорит: «Был он муж не только мужественный и храбрый, но и словества полон, острый разум и добрую память имущий».

Курбский был ученик Максима Грека и вместе ревностный хранитель патрикеевских преданий. Поэтому неудивительно встретить у него такой отзыв о Вассиане Косом: «Оставя мирскую славу, он в пустыню вселился и препровождал строгое и святое житие подобно великому и славному древнему Антонию, и чтоб не обвинил меня кто в дерзости, Иоанну Крестителю ревностию уподобился, потому что и тот законопреступный брак царю возбранял». О Максиме Греке, по поводу посещения его царем, Курбский отзывается так: «Максим преподобный, муж очень мудрый и не только в риторском искусстве сильный, но и философ искусный, старостию умащенный, терпением исповедническим украшенный». Курбский находился в тесной связи с известным Артемием, игуменом троицким, который, по его словам, был совершенно невинен в неправославных мнениях. Наши церковные историки того мнения, что Артемий был не совсем прав пред собором; был ли совершенно прав Курбский в своих мнениях, в какой степени на правоту его мнений имело влияние сочувствие ко врагам автора-просветителя и всех осифлян-мы не знаем; но известно то, что в Литве Курбский явился самым ревностным защитником православия, как против католицизма, так особенно против протестантизма. Понятно, что самое изгнание, самая тоска по земле святорусской, как он выражается, могли усилить это усердие к вере, которая больше всего связывала его с потерянным отечеством, которая одна в Литве заставляла его думать, что он совершенно не на чужбине: понятно, что, страдая тоскою по земле святорусской, Курбский стал так усерден к поддержанию того исповедания, которое в Литве называлось русским. Курбский испытал то, 6 чем говорит поэт: «Родина-что здоровье: тогда только узнаешь им полную цену, когда пртеряешь!» В пылу гнева Курбский назовет иногда отечество неблагодарным, но тут же невольно выразит тоску об изгнании из земли любимого отечества.

В «Истории князя великого московского» Курбский при всяком удобном случае выражает свое сильное нерасположение к протестантизму. Так, принятию протестантизма приписывает он падение Ливонии. Рассказавши о взятии Нарвы русскими, Курбский прибавляет: «Вот мзда ругателям, которые уподобляют Христов образ, по плоти написанный, и образ матери его болванам поганских богов! Вот икономахам воздаяние! Воистину знамение суда прежде суда на них было изъявлено, да прочие боятся не хулить святыни». Упадок воинственного духа у поляков и литовцев Курбский приписывает также распространению между ними лютеранских ересей: «Когда путь господень оставили и веру церковную отринули, ринулись в пространный и широкий путь, то есть в пропасть ереси лютеранские и других различных сект, особенно самые богатые их вельможи: тогда и приключилось им это».