Лавирль Спенсер - Осень сердца

• Название: Осень сердца
• Автор: Лавирль Спенсер
• Жанр: Исторические любовные романы

В романе рассказывается об истории любви юной дочери богатых родителей Лорны Барнетт и простого рабочего, сына бедных норвежских иммигрантов Йенса Харкена. На пути к счастью у влюбленных , казалось бы, множество непреодолимых препятствий — огромная разница в общественном положение и предубежденность родителей девушки. Но глубокое чувство молодой пары, а также талант и трудолюбие Йенса, способны преодолеть все трудности и одержать победу в борьбе за свое счастье.

---

Мэтти убрала розу из органди и гребни, расчесала волосы и заплела их в одну толстую косу.

— Что-нибудь еще угодно, мэм? — спросила она.

Лавиния встала, все еще царственно величественная, несмотря на то, что лишилась своей короны. Она редко благодарила за помощь: благодарностью было жалованье, которое она платила за работу. Более того, благодарность пробуждала у прислуги самодовольство и удовлетворение, а это, в свою очередь, вызывало лень. Машинально растянув губы в улыбке, Лавиния проронила:

— Больше ничего, Мэтти, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мэм.

Застыв в позе идола, Лавиния подождала, пока не закрылась дверь за горничной, а затем, стоя перед зеркалом, задрала вверх ночную рубашку. Весь живот был в багровых полосах от сдавившего его корсета, которые она стала с наслаждением расчесывать, пока на коже живого места не осталось. Затем застегнула пояс трико, погасила свет и прошла в спальню.

Гидеон сидел на кровати и курил сигару с таким видом, словно он хотел запустить этой сигарой Лавинии в лоб.

Матрас был высоким, и Лавиния всегда была под прицелом, когда взбиралась на него.

— Тебе обязательно надо курить эту мерзость здесь? Воняет горелым дерьмом.

— Это моя спальня, Лавиния! И я буду курить здесь, если мне так захочется!

Она плюхнулась на кровать со своего края, повернувшись к мужу спиной и натянув простыню до самой шеи, хотя было так жарко, что у нее даже ноги вспотели. Но она все же не решалась лечь поверх простыни. Каждый раз Лавиния проделывала это, когда ее муж делал что-нибудь ей назло или лез не в свое дело, и всякий раз она задавалась одним и тем же вопросом: когда же ему это надоест окончательно?

А Гидеон продолжал дымить своей сигарой, хотя и знал, что жена не переносит запах табака, но ведь она одержала верх над ним сегодня вечером, а уж этого, простите, он никак стерпеть не мог.

«Все идет как надо, — подумала Лавиния, — двоим можно играть в одну и ту же игру».

— Я полагаю, Гидеон, что тебе надо знать о том, что миссис Шмитт отказалась работать у нас, если Харкен будет уволен, поэтому я разрешила ему тоже остаться на кухне.

За ее спиной муж разразился кашлем:

— Ты… разрешила… чтo?

— Я сказала Харкену, что его увольнение отменяется. Если этим можно удержать миссис Шмитт — пусть остается.

Ой схватил ее за плечо и опрокинул навзничь:

— Только через мой труп!

Бросив на него свирепый взгляд, Лавиния подтянула простыню.

— Ты издеваешься надо мной, Гидеон. Ты сделал из всех нас посмешище, устроил скандал посреди званого ужина, и все потому, что никто не может тебе и слова поперек сказать. А между тем только таким образом я еще могу сохранить лицо перед нашими друзьями. Ведь наша прислуга тотчас же все расскажет людям Дювалей, а те в свою очередь — дому Туфтсов, и скоро уже все будут знать, что Лавиния Барнетт не хозяйка в своем доме. Поэтому пусть миссис Шмитт и Харкен останутся, но если ты опять поднимешь бучу из-за этого и обкуришь всю спальню только из-за того, что один раз мне удалось одержать верх над тобой, я уйду в свою комнату и буду спать на кушетке.

— Еще бы, ты была бы этому только рада, так ведь, Лавиния? Тогда бы уж ты точно даже и не дотрагивалась бы до меня, даже во сне!

— Позволь мне уйти, Гидеон. Здесь страшная жара.

— Здесь всегда страшная жара, правда? Или ты страшно устала, или ты боишься, что дети или мои сестры что-то услышат. Всегда находится причина, которая тебя извиняет, правда, Лавиния?

— Гидеон, что с тобой стряслось?

В ответ он схватил ее руки за запястья, сдернул простыню и расстегнул пуговицы на поясе ее трико:

— Я еще покажу тебе, что со мной стряслось?

— Гидеон, пожалуйста, не надо. Жарко, и я очень устала.

— А мне все равно, устала ты или нет. Один раз в три месяца, я думаю, любой мужчина имеет право сделать это, а сегодня, Лавиния, как раз кончились три месяца.

Когда она поняла, что ничто на свете не сможет его остановить, она перестала сопротивляться, раскинувшись, но не как дева лесов, а как ветка орешника, у которой не стан богини, а неподвижный древесный ствол, с грубо раздвинутыми ногами, готовая покорно перенести любое бесстыдство, которое сопутствует брачным узам. В середине акта он попытался поцеловать ее, но даже сургуч не смог бы крепче сомкнуть уста Лавинии.

Закончив свой постыдный демарш, Гидеон повернулся на другой бок, вздохнул и заснул как ребенок, в то время как Лавиния осталась лежать на своей половине со стиснутыми губами и холодным сердцем.

В комнате, которую делили между собой сестры Барнетта Агнес и Генриетта, тоже стояла ширма. Генриетта присвоила себе право первой пользоваться ею, ведь это право — быть первой — было ей дано от Бога, поскольку она родилась на свет Божий раньше сестры. Ей было шестьдесят девять, а Агнес — шестьдесят семь лет, и она всю жизнь оберегала Агнес от волнений. Это было незыблемо.

— Поторопись, Агнес, и выключи лампу, я что-то устала.

— Но я должна расчесать волосы, Этта.

Агнес подошла к туалетному столику, пытаясь надеть через голову ночную рубашку. Генриетта взбила две подушки под головой, прикрыла веки и убавила яркий свет, в то время как Агнес попусту тратила время за туалетным столиком, не давая никому уснуть в комнате.

Агнес вынула из волос шпильки и начала расчесывать волосы. На свет слетелись комары и запели у нее над головой, но она не обращала на них никакого внимания. У нее были бледно-голубые глаза, красиво очерченные брови, такие же, какими они у нее были и в двадцать лет, только цвет их, наверное, изменился, если раньше они были темно-каштановыми, то теперь стали седыми. У нее было худощавое лицо и стройная фигура, которая имела свои привлекательные особенности — даже в ее весьма зрелом возрасте. Еще совсем недавно ее голос отличался нежным тембром, а в глазах постоянно вспыхивали искорки.

— Мне кажется, молодой мистер Дюваль без памяти влюблен в нашу Лорну.

— Ax, боже мой, Агнес! Ты думаешь, что все молодые люди без памяти влюблены во всех девушек, с которыми их видели вместе.

— Ну, в отношении него, я думаю, да. Ты видела, как они вместе вышли сегодня вечером на веранду?

Генриетта открыла глаза:

— Я не только видела их, я слышала, о чем они говорили. Кстати, по поводу того, что ты сказала: именно Лорна и пригласила его на веранду, и я собираюсь поговорить с Лавинией об этом. Вот уж не понимаю, что это за эпоха грядет, когда девочка восемнадцати лет ведет себя так смело! Ведь это же просто нонсенс!

— Этта, наша Лорна уже не девочка, а молодая женщина. Мне и вовсе было семнадцать, когда капитан Дирсли сделал мне предложение.

Генриетта перевернулась на другой бок и взбила подушку.

— Ах да, конечно! Ты и твой капитан Дирсли. Как ты любишь болтать об этом!

— Я никогда не забуду, как он стоял тогда в форме, сверкая эполетами в лунном свете, и… Генриетта продолжила:

— …И в перчатках белых, как зад у лебедя. Если я услышу это еще раз, Агнес, боюсь, что у меня схватит желудок. — И сердито бросила через плечо. — А теперь гаси свет и живо в постель!

Агнес продолжала мечтательно расчесывать волосы.

— Он бы женился на мне, если бы вернулся с индийской войны. Ах, он обязательно женился бы на мне. И у нас был бы чудесный дом, прислуга, три сына и три дочери, и я бы назвала первого сына Малькольмом, второго — Милдредом. Капитан Дирсли говорил со мной о детях. Он говорил, что хотел бы иметь большую семью, и я тоже. А сейчас нашему Малькольму было бы сорок, и я бы уже стала бабушкой. Только представь себе, Этта; я — бабушка!

Генриетта презрительно фыркнула.

— Ах, я и… — вздохнула Агнес. Она перестала расчесывать волосы и попыталась стянуть их хвостом.

— Заплети косу, — приказным тоном произнесла Генриетта.

— Сегодня ночью слишком жарко.

— Леди всегда заплетает на ночь косу, Агнес. Когда ты наконец усвоишь это?

— Если бы я вышла замуж за капитана Дирсли, то у меня было бы столько ночей, когда я оставляла бы свои волосы распущенными. Он просил бы меня не заплетать их, и я бы подчинялась этому.

Она завязала волосы хвостом, выключила лампу подошла к окну и бросила взгляд поверх цветника и внутреннего дворика, где розы из сада Лавинии наполняли ночь волнующим ароматом. Она подняла штору, прислушалась к музыке фонтана, глубоко вздохнула, вернулась к застеленной постели и улеглась рядом с сестрой — туда, куда она ложилась уже столько раз, сколько себя помнила.

Сквозь стену до сестер доходили громкие голоса, раздававшиеся в соседней комнате. Прислушавшись, Агнес мягко проронила:

— Ах господи, похоже, Гидеон и Лавиния все еще сражаются.

Неожиданно гул голосов прекратился, и вместо этого до сестер донеслось ритмичное постукивание в стену.

Приподняв голову, Генриетта прислушалась на минуту, потом повернулась на другой бок, еще раз ударив по подушке.