Юлиан Семенов - Аукцион

• Название: Аукцион
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: Детектив

---

Мишеля До, однако, ни в Вашингтоне, ни в Нью-Йорке не было, телефонный автомат-ответчик пророкотал голосом журналиста, что тот вернется в конце недели, сейчас отдыхает на Багамах, просит оставить свой номер, позвонит немедленно по возвращении в конце этой недели.

Юджин О'Нар был на месте: предложение п о л а н ч е в а т ь принял сразу же; уговорились встретиться в рыбачьем ресторане на берегу Потомака, прекрасная кухня, тихо; Александр Двинн попросил назначить ужин на девять; у меня люди из Прадо, объяснил он, возможен вернисаж Эль Греко, идет трудный разговор о том, как транспортировать картины — самолет или корабль, все доводы о том, что корабли тонут чаще, чем бьются самолеты, на людей из Мадрида не действуют, что вы хотите, потомки Колумба, мореплаватели, отсталая нация, отрыгивают инквизицию и Франко, живут представлениями начала века...

После этого Фол поднялся в досье, запросил все данные на русского художника Врубеля, 1856 г. р. (помимо, естественно, информации из справочников), на членов его семьи; живут ли в России, на Западе ли, если да, то где; особенно выделил вопрос о том, не был ли Врубель связан с большевиками, подобно Маяковскому (он понимал, что этот вопрос наверняка вызовет ироническую улыбку заместителя шефа подразделения информации, ничего, пусть улыбается, улыбка — не укус, можно пережить, русские — люди непредсказуемые, их суть определяют таинственные пересечения, непонятные прагматической логике западного человека; только гам бизнесмен Морозов мог давать деньги на революцию, причем не кому-нибудь, а людям Ленина; смешно даже представить себе, чтобы наш Рокфеллер или Морган давали деньги бунтарям), и наконец, сформулировал последний вопрос таким образом, чтобы получить исчерпывающий, однозначный ответ; действительно ли Врубель представляет для русских историческую, художественную или иную любую ценность, и если да, то почему?

По прошествии мгновений зеленоватый экран телевизора-ответчика засветился своим окаянным, пугающим светом, забили молоточки ЭВМов, о т с т у ч а в два слова: «нет информации».

И все. Никаких иллюзий, будь проклята объективность техники; нет ничего слаще и надежнее людских с л у х о в и м н е н и й, их бы запускать в компьютеры, и не только на дипломатов и разведчиков, но и на модернистов; пусть надо мною смеются, перетерпим, все великое начинается с мелочи, как, впрочем, и все великое кончается малостью.

Юджин О'Нар носил в петличке темного пиджака (шил только в Париже) розетку какого-то странного ордена (скорее всего, ливанского); причесывался каждое утро у парикмахера, хотя давно уже начат лысеть, как-никак семьдесят два; суждения его были безапелляционны и поучающи.

— Послушайте, Джос, хитрить со мною вам не по плечу, я учился хитрости, когда меня бросали с парашютом во Францию, в сорок третьем. Да и кроме того, я ирландец, я не «мак», то есть «сын», я «о» — О'Нар, то есть «внук», это еще престижнее. За мною предки — пять столетий борьбы против британских оккупантов. Мы из Ольстера, умеем не только гранаты кидать, но и вступать в необходимые для родины коалиции, будь то король Испании или двор Людовика, читайте историю... Ergo: говорите правду. Что вас интересует конкретно? У вас хорошие связи, а это в наше время ценнее денег, я помогу нам, но при условии: игра в открытую.

— Я люблю втемную только в покере, Юджин. Я действительно интересуюсь русским художником Врубелем, его письмами, покровителями, коллекционерами, отношением к нему в мире живописцев...

— Странный интерес... к странному художнику... Это русский Ван Гог. Врожденная маниакальность; родовая травма или дурная наследственность... На аукционах идет довольно неплохо... Хотя, на мой взгляд, краски его несколько странны, словно у человека, которым может кричать, но от страха лишился голоса... Размеры его живописи впечатляют, но в полотнах заключена какая-то нервность... Очень нравилось семейству Клайфердов, он-то наш, а жена то ли из Киева, то ли из Москвы. Они покупали его полотна в Париже и Женеве. Кажется, году в семьдесят третьем или пятом, могу ошибиться, цена была пристойной, но не сумасшедшей, как на Пикассо. Что-то восемь тысяч долларов к продаже. Торт дошли до пятнадцати, не более того. Да, пятнадцать, Клайферды уплатили пятнадцать, я получал эту информацию от Саймонза, он тогда ставил на русскую живопись, хотел собрать коллекцию для Штатов.

— Коллекцию одной лишь русской живописи?

— Да.

— Резон?

— Какой-то фонд, из тех, что работает на Центральное разведывательное управление, обещал ему поддержку. Видимо, политическая акция, ставка на обиженных и гонимых в России...

— Отчего же он не купил Врубеля?

— Он не смог купить не только Врубеля, но и Рериха, Пастернака-отца, Малявина... Все-таки фонд — это фонд, а банк Клайферда располагает большими возможностями, когда речь идет о приобретении тех картин, в которых заинтересована мадам...

— А как ценится Врубель в России?

— Джос, я ничего не знаю про эту страну, кроме того, что там правят коммунисты... Я пытался начать бизнес с их художниками, которые уехали на Запад, но из этого ничего не получилось.

— Отчего?

— Странные люди... Вы вообще-то знаете, как мы создаем художника?

— Нет.

— Объясню. Вы, как дипломат, занимавшийся вопросами культуры, должны понять систему создания имен в искусстве... Итак, мне сообщают, что в некоем городе появился талантливый молодой, — обязательно молодой, — или, на худой конец, совершенно не приспособленный к жизни художник. Естественно, никто у него ничего не покупает, нет денег на квартиру, на краски, на холст и на аборт спутнице жизни.

— Если талантлив, отчего не покупают?

— О том, насколько он талантлив, мне скажут эксперты, занимающиеся ситуацией на рынке. Если меня убедят, что конъюнктура в нашу пользу, я поговорю с людьми прессы. Затем начну зондаж моих клиентов из мира большого бизнеса, которые строят новые дома и хотят иметь свою живопись. Лишь после этого я вызову художника и предложу ему договор: я снимаю тебе, молодой Рубенс, ателье, плачу за страховку, краски, холсты, электричество, воду, телефон, еду, а ты за это отдаешь мне свою живопись... Всю, целиком. Если он согласится, — а он согласится, ибо безвыходность жизненной ситуации толкает на все, — мы оформим наши отношения у юриста, срок — три года, не меньше, мне это влетит в пару тысяч долларов за месяц, талант стоит того, семьдесят две тысячи долларов за три года, да плюс еще тысяч десять прессе и не менее двадцати — телевидению...

— Для рекламы?

— Конечно... И пару тысяч на организацию слухов по поводу нового гения. Кстати, самое эффективное в рекламе — именно это, хотя стоит дешевле всего остального.

— А как вы организуете слухи?

— Очень просто... Устраиваю коктейль по поводу приезда в Вашингтон великого испанского ученого, сводного брата Сальвадора Дали...

— Но у Дали нет сводного брата...

— Спасибо за уточнение, я это знаю лучше вас... Нанимается испанец, какой-нибудь старый актер, показывается приглашенным меценатам, говорит, что Сальвадор в восторге от моего подопечного, гении, потом его быстренько накачивают виски и уводят почивать в отель, а мои сотрудники начинают выдавать тайну об этом молодом гении, который вот-вот завоюет Европу; качественно новый стиль; надо покупать, пока не взвинтили цены до уровня шагаловских; «старый черт, — это я, как понимаете, — никому его не показывает, бережет, хочет сделать бизнес»... Шар запущен. Мне начинают звонить. Я открещиваюсь, говорю, что речь идет о человеке, которого еще надо опробовать на вернисаже, нет смысла продавать товар, не прошедший оценку прессы и экспертов, — словом, т е м н ю... Но интерес уже проявлен. Слух обрастает мясом, наступает время устроить вернисаж и организовать три статьи — одну разгромную: «хулиганство от искусства»; другую восторженную: «старый ирландец вновь открыл талант, цены невероятны, по самым приблизительным подсчетам, картина размером семьдесят сантиметров на сорок пять идет за десять тысяч»; и третью, самую главную, в которой будет сказано, что шараханье из одной крайности в другую чуждо свободному обществу, мы не должны ни захваливать, ни хулить чрезмерно, однако, объективности ради, стоит заметить, что новый художник, конечно же, через два-три года станет украшением лучших музеев мира, поэтому, видимо, стоит ожидать торгов на его полотна для наиболее престижных коллекций, потом будет поздно, все разойдется по частным собраниям. Это — мой пассаж, как понимаете; бьет без проигрыша. Десять банкиров, которые купят работы нового гения, вернут мне с лихвой все то, что я затратил на него за три года... Пару лет он будет моим, потом выпорхнет из рук, бог в помощь... Гений создан, да здравствует гений! Меня он больше не интересует, бизнес кончен, на вложенную единицу капитана я получил куда больше, чем пять процентов, а по Марксу даже это сверхприбыль...