Николай Бондаренко - Консервативный вызов русской культуры - Красный лик

• Название: Консервативный вызов русской культуры - Красный лик
• Автор: Николай Бондаренко
• Жанр: История

---

В. Б. Потерял ли ты сам доверие к красному проекту?

А. П. Потерял ли я доверие к красному проекту? Я - художник, а не проектант, не конструктор, не демиург. Красный проект, как его сформулировали большевики, прошел весь путь от Первой Конной армии до первой гвардейской танковой дивизии и далее. От Луначарского к Суслову, потом к Горбачеву и к ГКЧП - это все взлет и угасание красного проекта в том виде, в котором был сконструирован. Я в этом проекте родился, жил, я сам - часть этого проекта. Как я могу потерять интерес к красному проекту, если я - часть его? Как я могу потерять интерес к своим глазницам, к своему сердцу, к своим болячкам, к своей первой любви? Другое дело, что если я сейчас буду маршировать и победно бить в барабаны - это будет выглядеть наивно. Красная идея, красный смысл, все то, о чем мы с тобой говорим, это не лаборатория, не результат сговора трех или четырех талантливых людей. Он был заложен еще при рождении Земли, в первичном взрыве Вселенной. В этих спектрах Вселенной уже была заложена красная идея, и пока будет жива Вселенная, красная идея будет вспыхивать где угодно и когда угодно: в антиглобализме, в Венесуэле, на юге, на востоке. И никакие олигархи не справятся с этим красным космизмом. И я вижу себя вписанным в эту красную схему. И взрыв моего "Господина Гексогена" - это тоже красный смысл.

В. Б. Почему так резко изменен в книжном варианте финал романа? Вместо православного Крещенского финала, дающего надежду на будущее, - беспомощный и раздавленный герой, потерявший веру во все? Исчезающий или растворяющийся в радуге президент лишь дополняет апокалиптичность видения. Нет ли у тебя желания в будущем восстановить первоначальный финал?

А. П. Я уже сказал, что полностью доверил своим издателям судьбу книги, и я не ошибся. Если бы я доверил эту судьбу прежним, то и судьба ее была бы той же самой, что у всех предыдущих романов, которыми я дорожу не меньше, а может быть, больше, чем этим. "Чеченский блюз", "Идущие в ночи", которые я писал на полях сражений, не получили такого резонанса, как "Господин Гексоген". Не прозвучал, как требовалось, и роман "Красно-коричневый", посвященный октябрьским событиям 1993 года и всей нашей патриотике. Нет, я считаю, ребята из "Ад Маргинем" сделали все, что нужно, я им очень благодарен, восхищен их работой, не до конца даже понимаю виртуозность ее. Что же касается моего финала, то я за него спокоен. Роман написан так, как он написан. Я его переиздам. Этот роман является частью мегаромана, состоящего из шести книг с одним и тем же героем. Это одиссея моего героя, который прошел по последним советским войнам, региональным и геополитическим: афганская, кампучийская, никарагуанская, африканская. Позже мой герой становится участником трех катастроф в России конца ХХ века: ГКЧП, расстрел Дома Советов и гексогенные взрывы в Москве.

В. Б. А веришь ли ты в причастность спецслужб к взрывам домов?

А. П. Читайте роман, там все сказано. Когда найдется издатель всех шести романов, конечно, я восстановлю прежний текст финала. Взрыв продолжается.

В. Б. Все видели, как Геннадий Зюганов по телевидению резко осудил обложку романа. Иные коммунисты отказываются покупать роман из-за обложки. Не испортились ли твои отношения с левыми друзьями? Что они говорили тебе?

А. П. Я думаю, что Геннадий Зюганов все-таки прежде всего очень резко осудил "Закон о земле", очень резко осудил вторжение американцев в Среднюю Азию, очень резко осудил все путинские реформы смерти. Думаю, что его пафос прежде всего направлен против чубайсовского управления величайшей советской монополией света. На фоне этих резких осуждений легкое, вскользь сказанное раздражение по поводу обложки моего романа я не считаю принципиальным. Мимоходное замечание, не более. Когда мы идем по улице, нас может на миг раздражить любой пустяк, облако или даже собственная стопа. Но это тут же и забывается. Я думаю, на самом деле, Геннадия Зюганова слегка покоробила эта двойная экспозиция, и он высказал свое мнение. Что же касается коммунистов, то пока я не замечаю тысяч людей, осаждающих газету "Завтра", где я работаю, забрасывающих меня камнями и кольями, требующих моего распятия, я не вижу людей, бросающих мои книги мне в окно, как когда-то бросали в окно Кнуту Гамсуну и Эзре Паунду. Ничего этого нету. Наоборот, масса людей за автографами приходит каждый день. Видел такой момент: к нашему киоску в Союзе писателей, где лежит моя книга с ленинской головой, подошел пожилой убежденный коммунист, спросил продавца, есть ли у них "Господин Гексоген", ему дали в руки книгу, он возмутился: "Какой ужас!" - и добавил: "Ну, дайте три экземпляра..."

В. Б. Во многих либеральных изданиях была высказана мысль, что ты решил порвать со старым литературным истеблишментом советского периода и вписаться новым романом в новую литературную среду, в круг Владимира Сорокина и Виктора Пелевина. Так ли это? Как ты относишься к их прозе? Близки ли они тебе? Ты - реалист или постмодернист, играющий словами и сюжетами?

А. П. Вопрос поставлен так, как будто у меня был заранее продуман проект. Будто бы насидевшись в старой патриотической среде и будучи недоволен ее обветшанием и одряхлением, я решил забыть своих старых литературных друзей и ворвался куда-то в другой мир. Может, я прорыл туннель, прорвал линию Мажино и завоевал нового читателя... У меня не было таких задач. Я настолько изнурен своей газетной работой, своими писаниями, что таких стратегических решений я не принимал. Это был косвенный результат от написанного. Что касается нового читателя, то слава Богу, что он у меня появился. Любой писатель будет рад новому читателю. Но я и старых читателей не потерял. Я очень горжусь тем, что меня стала читать молодая интеллектуальная студенческая среда, которой показалась интересной моя стилистика, мои постулаты и моя эстетика. В патриотической политической среде я, конечно, не находил отклика и отзыва на свои художественные произведения. Когда мы встречаемся с моим другом Альбертом Макашовым, мы, конечно, не говорим о метафорах или эстетике моих романов. У нас с ним другие темы для разговоров, не подумайте, что мы с ним только "о жидах" говорим - нет. Военные темы, политические темы, исторические темы. И поэтому мне, конечно, интересно сейчас видеть эстетическую реакцию на свои художественные работы. Меня это ошеломляет и восхищает. Все эти споры, дискуссии вокруг романа и его героев. Что касается таких модных писателей, как Владимир Сорокин и Виктор Пелевин, и их возможной встречи со мной... Боже мой, встреча с Сорокиным или Пелевиным трактуется как какой-то мистический олимпийский шаг. Да с кем я в своей жизни только не встречался?! С белыми, с красными, с зелеными, с серыми, с черными... Я даже с Горбачевым встречался. Как бы это противно ни было. Руку пожимал, и у меня после этого только четыре пальца отсохло, а пятый шевелится, могу еще им на курок нажимать. С Путиным встречался. С цэрэушниками, с моссадовцами, с неграми, с китайцами... Что же удивительного будет, если я встречусь с тем же Сорокиным? Я читал и Пелевина, и Сорокина, и считаю, что на фоне тухлого, потного, гнусного и конформистского движения "Идущие вместе" они просто интересные живые личности. Нет ничего более ужасного этого посткомсомольского союза "Идущие вместе". Огромное количество таких маленьких райковых в сюртучках и галстучках, которые демонстрируют новый контроль над идеологией общества. На них только и можно реагировать этой блестящей прозой Сорокина и Пелевина, эпатируя серое ничтожество. Это форма литературного сражения с бездарностью, с конформизмом, с повторением задов, с эпигонством и подражательством прошлому. Это протестные вещи. Я читал сорокинское "Голубое сало", читал "Сердца четырех", сейчас я читаю его новый роман "Лед". У Пелевина читал "Чапаев и Пустота". Если Пелевин устанет работать в своем жанре, я бы мог вместо него парочку таких же романов написать. А могу написать массу сорокинских романов, штук двести , не меньше, если сам Владимир Сорокин утомится и скажет: "Слушай, Проханов, дай мне передохнуть. Сочини за меня парочку-другую романов". Я скажу: "Конечно, с удовольствием, Владимир, вы блестяще пародируете стиль Набокова, Толстого и Пастернака, а я могу пародировать и ваш стиль тоже. Я сейчас всю весну провел в деревне. Много с навозом общался. Изучил все подробности животных фекалий. Могу изобразить. Методику вашу считайте, что освоил".

В. Б. Ты - член редколлегии известного журнала "Наш современник". Почему твой роман "Господин Гексоген" отказался печатать этот журнал? Все предыдущие романы ты печатал только там. Чем мотивировали редакторы журнала свой отказ? Означает ли это конец твоего сотрудничества с "Нашим современником"?

А. П. Мой давний товарищ, главный редактор журнала Станислав Куняев, прочитав роман, сказал: "Знаешь, Саша, время толстых романов прошло. Журнал не такой толстый для твоего романа. Печатать большие произведения - это значит на весь сезон закупорить наш журнал и не дать возможность печататься другим". Что же, я его понимаю. Конечно, такие романы, как "Раскол" моего друга Владимира Личутина, или мой "Красно-коричневый" были тяжелым бременем для журнала, когда они печатались в "Нашем современнике". Куняев повторил: "Время толстых романов прошло". Конечно, мне было несколько обидно и больно, я не нашел ничего лучшего, как ответить: "Ты знаешь, Стасик, время толстых журналов тоже ушло". Но если толстые журналы не в состоянии печатать мировоззренческие романы, осмысливающие наше время, нашу эпоху, вести интеллектуальную дискуссию со своими оппонентами и исполнять ту же роль, какую всегда на Руси исполняли толстые журналы, то значит, несомненно, и время толстых журналов прошло. Журналы без позиционных, осмысливающих время произведений на самом деле никому не нужны. Очень скоро они станут такими раритетными изданиями, камушками на ладони, а должны быть булыжниками для боя. Будущее покажет. Но пока я остаюсь членом редколлегии этого замечательного журнала. И все, что от меня зависит, как от члена редколлегии, для популярности этого издания я буду делать.