Эфраим Севела - «Тойота Королла»

• Название: «Тойота Королла»
• Автор: Эфраим Севела
• Жанр: Современная проза

«Тойота Королла» Эфраима Севелы, пожалуй, одно из самых интригующих произведений автора хотя бы уже потому, что повествование в нем ведется от трех лиц: Его, Ее и... «Тойоты Короллы», элегантного японского авто, принадлежащего героине. В основе сюжета— путешествие по Америке сегодняшних дней. Перед читателем проходит пестрая вереница встреч и событий, составляющих парадоксальную и немного грустную мозаику современного мира.

---

Тэда тоже кто-то подхватил. Я даже не видела кто. Помню, в душе злорадно усмехнулась: ну-ну, попробуй, голубушка, и ты, как брызжут семенем на живот и ляжки. Взвоешь, если ты, в отличие от меня, испытала, что такое настоящий секс.

Кто-то твердо взял меня сзади за локоть. Я скосила глаз — худой, с хрящеватым носом парень, с темными глазами итальянца и с большим кадыком на тонкой шее, смотрел на меня выжидающе.

— Конечно, — сказала я с наигранной развязностью, — куда пойдем?

Он смотрел на меня в упор. Как он полагал, очень страстно, уверенный, что гипнотизирует меня взглядом.

— Слушай, парень, — рассмеялась я. — Скажи, как тебя звать, и давай приступим к делу.

Я сбила с него наигранную мужскую спесь.

— Джо, — представился он.

— Прекрасно, — сказала я. — Веди. Но не в ту комнату, где мой муж кого-то трахает. Он ревнивый.

На всех этажах этого огромного дома шла повальная оргия. Ошалевшие от обрушившейся на них свободы мужчины и женщины — никто здесь не был старше двадцати пяти — рвали одежду друг с друга, становились в постыдные позы на глазах у других.

Мы с Джо — он тащил меня за руку — с визгом носились по лестницам, ногами распахивали двери комнат и везде натыкались на слипшиеся, дергающиеся в конвульсиях голые пары. Одни нас прогоняли, другие, наоборот, звали присоединиться к ним и устроить любовь вчетвером.

Мы нашли незанятую комнату. Она была явно нежилой. Сюда складывали ненужные вещи как в кладовую. Вдоль стен громоздились чемоданы, саквояжи, сумки и множество детских игрушек, старых, пользованных: мячи, куклы без ног или глаз, плюшевые медведи, слоны и старомодная деревянная, с мочальным хвостом, лошадка-качалка, какая была и в нашем доме, когда я была совсем маленькой. В комнате был диван. Широкий и пыльный. Это было то, что мы искали.

Мы раздевались при свете пыльной лампочки под эмалевым абажуром, разрисованным зверюшками. В этой комнате давным-давно была детская.

У Джо было тощее, смуглое, оливковое тело. Все ребра торчали наружу, и выпирали ключицы. Он был не старше меня.

На шее под кадыком висела тоненькая серебряная цепочка, и на ней болтался серебряный плоский крест.

Ну конечно, он же католик и носит нательный крест.

Когда я легла на мягко осевший подо мной диван и Джо молча, с тем же томно устремленным в мое лицо взглядом опустился на колени между моих раздвинутых и чуть поднятых ног, а руками уперся с обеих сторон моей головы, я первым почувствовала не прикосновение его тела, а крестик на цепочке, повисший над моим лицом и царапнувший мне нос.

Я еле сдержала смех. Крестик метался в ритм движениям Джо и бил меня по носу и по щекам. Не больно. Но отвлекал. Я даже не заметила, как член Джо вошел в меня. Хорошенькая ситуация. Еврейская девочка отдается католику, и он своим крестом царапает ее еврейский носик. Модерный обряд крещения и обращения в грешницы. Мой бедный папа будет икать в субботу в синагоге.

На нас смотрели широко распахнутыми глазами большие, в натуральный рост куклы с выдерганными ресницами и полуоторванными волосами. На меня смотрело мое детство. Мое невинное детство, не моргая, уставилось на выросшую дуру, впервые изменявшую своему мужу, с его ведома и без никакого желания с ее стороны. Просто так, чтоб не умереть от скуки.

Дальше началось нечто неизведанное. Все отвлекающие мысли сдуло как ветром. Мое тело стало напрягаться и податливо шевелиться навстречу ритмичным движениям Джо. Я даже перестала замечать болтающийся перед глазами крестик.

Боже! Во мне просыпалась женщина.

Что-то задрожало в животе. Сладкая истома потекла под кожей к груди и рукам, до самых ногтей. В носу защипало, как перед слезами.

Каждое движение Джо вызывало ответное движение во мне. У меня захватывало дыхание и отпускало. Я приподнялась на локтях. Потом обхватила руками его ягодицы и стала помогать ему, ладонями давя его тело, вжимая в меня до отказа.

Я стала задыхаться. Мы слиплись телами и забились, как в припадке. И я прикусила губу до боли.

Все во мне сладко натянулось до предела. Еще миг, еще одно движение Джо — и сердце захлебнется, лопнет. Я крикнула, как дикарка. И провалилась, размякнув телом, безжизненно раскинув руки и ноги.

Я лежала опустошенная, в голове звенело. Глаза мои были закрыты. По щекам текли слезы. Благодарные слезы за наслаждение, испытанное впервые.

Я стала женщиной. Через год после замужества.

Назавтра я ушла от Тэда.

Скандал. Вопли. Крики. Я осталась непреклонной.

А теперь покидаю отчий дом.

Я не могу жить с людьми, которые меня еле терпят, с которыми у меня никогда не будет общего языка. Они меня считают развратницей, сексуальным маньяком. Как это нельзя жить с Тэдом? Мальчик нервный. Ну и что? Это пройдет. Он поедет зимой в Вермонт, походит на лыжах. Укрепит нервы.

Пусть ходит на лыжах всю жизнь. Я покрываюсь гусиной кожей при воспоминании, как он вымазывал гадкой слизью мой живот и бедра. Я не развратна. Но я женщина. Я — нормальная самка. И мне нужен нормальный самец, способный довести меня до оргазма и дать мне то наслаждение, без которого вся остальная жизнь — суета сует.

Кстати сказать, эти несколько месяцев в родительском доме я не спала с мужчинами и обошлась легко. Я не похотлива. Я не жадна до наслаждений. Но мне это нужно. Как кислород живому существу. И я от этого добровольно не откажусь.

Деньги на билет я взяла у деда. Я пошла к нему в Дом престарелых, и он, мудрейший из мудрых, выписал мне чек дрожащей рукой с коричневыми старческими пятнами на дряблой коже. Он дал мне денег на билет в оба конца.

— Вдруг я умру, — сказал он, — и тебе надо будет вернуться на похороны. Где возьмешь денег на билет? Поэтому я тебе даю в оба конца.

Он рассмеялся и стал кашлять. Я прижалась головой к его узкой, запавшей груди и слышала, как там что-то клокочет и хрипит, и мне захотелось взвыть в голос, потому что роднее деда у меня никого нет, и он скоро умрет.

За окном выла метель, и мне казалось, что при такой погоде самолеты не полетят и мне придется возвращаться из аэропорта в этот унылый, как гроб, дом. Я заказала такси по телефону и выглядывала в залепленное тающим снегом стекло, не показался ли желтый лимузин.

Родители игнорировали меня. Делали вид, что ничего не произошло. Будто не их дочь сейчас уйдет из тепла в холодную слякоть, в неуютную темень, улетит неизвестно куда и будет жить неизвестно как.

Отец слушал радио, утонув в своем любимом глубоком кресле с кожаной обивкой. Он был в домашней куртке и ночных шлепанцах на босу ногу. Ему было уютно и совсем не грустно. Он иногда поглядывал на меня с любопытством, даже давал советы, например, поставить чемодан ближе к выходным дверям. Мать из кухни крикнула мне, чтоб я обязательно замотала шею шарфом. Ведь у меня гланды.

В вихрях снега затормозило у нашего дома желтое такси и просигналило. Я взяла чемодан. Отец встал с кресла, подошел ко мне, поцеловал в лоб, мать прибежала из кухни и испачкала мукой воротник моего пальто. Глаза у нее покраснели, но слез не было.

— Прощайте, — сказала я и поперхнулась.

— Шею, шею береги, — крикнула мама, когда я распахнула дверь, и в прихожую хлынул зябкий холод, и мокрые снежинки легли на ворсистый ковер.

Закрывая за собой дверь, я услышала голос отца, такой домашний и уютный:

— Ну, жена, ставь на стол, ужинать будем.

И тогда я взвыла. Тихим щенячьим воем. У закрытой двери родного дома. Под холодным ветром и колючими снежинками, секущими по щекам. Как щенок, вышвырнутый из тепла на холод.

Такси нетерпеливо прогудело.

Я сорвала с шеи шарф и повесила его на рукоятку двери. И пошла с распахнутым воротом к такси, наклонившись под тяжестью чемодана.

Шофер, немолодой негр в теплой непромокаемой куртке, взял у меня чемодан, положил в багажник, и, пока он это делал, я невольно оглянулась на дом, на окна, где в уютном теплом свете шевелились силуэты папы и мамы, в глубине у обеденного стола. Они даже не подошли к окну.

Я села в машину и с треском захлопнула дверцу. Давя снежную кашу, мы тронулись мимо одинаковых кирпичных домов, голых старых деревьев и верениц мертвых автомобилей у тротуаров, сверху залепленных шапками снега.

Людей не было. Тянулись бесконечные вереницы застывших автомобилей. Хлюпала грязь под колесами, «дворники» метались по ветровому стеклу, утирая крупные слезы, а они набегали вновь.

На Квинс-бульваре мы вползли в поток автомобилей и стали брызгать во все стороны грязью и получать сдачи от соседей.

В мутное небо уходили красные кирпичные дома на двадцать этажей, и везде светились окна, и за окнами была жизнь, и, возможно, в одном из тысячи были подлинные чувства и нормальное человеческое тепло.

Мы подрулили к аэропорту. Шофер подал мне чемодан, и я, не знаю почему, попросила его:

— Пройдите со мной в аэропорт. Я вам заплачу.