Константин Станюкович - Похождения одного матроса

• Название: Похождения одного матроса
• Автор: Константин Станюкович
• Издательство: Издательство «Русская книга»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994

Морскими рассказами и повестями выдающегося русского писателя Константина Михайловича Станюковича (1843-1903) одинаково зачитываются безусые юноши, мечтающие о далеких плаваниях, и убеленные сединами мужчины. Писатель-реалист показал русских матросов и офицеров во всем их мужестве и бесстрашии, во всем чисто русском, неосознанном гуманизме, во всей чистоте прекрасной и честной души, во всей беззаветной любви к родному кораблю и русскому флоту — в любви, рождающей крепчайшее морское товарищество, штормовое и боевое.

В настоящей книге повествуется о необыкновенных приключениях русского матроса, волею случая оставшегося на чужом американском берегу без товарищей, без денег, без языка. Повесть не переиздавалась почти четыре десятилетия.

---

— То-то, мой капитан сказывал, что близко… И я беспременно буду приезжать. Как земляка да не проведать…

Земляки говорили довольно громко по-русски, и этот неведомый язык обратил на себя внимание нескольких лиц из глазеющей публики.

И один из зевак, видимо сгоравший от любопытства, наконец не выдержал и, приблизившись к русским, спросил:

— На каком языке вы говорите, иностранцы?

— На русском.

— Вы, значит, русские?

— Русские.

— Очень хорошо. Позвольте пожать ваши руки, джентльмены… Билль! Не уезжайте пять минут… я хочу сказать речь.

И, не дожидаясь согласия Билля, этот господин взобрался на облучок фургона и зычным голосом крикнул:

— Леди и джентльмены! прошу выслушать внимательно то, что я буду иметь честь сейчас сказать вам. Настоятельно прошу вас, леди и джентльмены, не говорить, не кашлять и не плевать в течение пяти минут, если только это для вас возможно, в чем я, впрочем, сомневаюсь.

В толпе раздался смех. Но тем не менее толпа приблизилась к оратору и плотно сомкнулась. И моментально наступила тишина.

— Вы меня поразили, леди и джентльмены, и я не нахожу слов вас за это благодарить! — продолжал оратор. — Так будьте такими же молчаливыми еще четыре минуты… Не более. Леди и джентльмены! вы, вероятно, все, а если не все, то большая часть из вас, читали, что русская эскадра, посланная императором Александром Вторым, освободившим свой народ, находится в гостях у нас, чтобы выразить свое сочувствие северянам… И русских чествуют в Нью-Йорке, как добрых братьев, понявших великую цель нашей междоусобной войны. Леди и джентльмены! здесь вы видите двух русских… Вот они! (Оратор указал рукою на Дунаева и Чайкина.) К сожалению, мы поздно узнали об этом — они сейчас уезжают со Старым Биллем — и не можем угостить их как следует. Но это не помешает нам, леди и джентльмены, выразить в лице двух русских джентльменов наши братские чувства к великому русскому народу… Я, с своей стороны, могу поднести им по банке моей знаменитой ваксы, ваксы Тика, так как лучшей ваксы, по совести говоря, нет в целом мире, и вы можете в этом убедиться, леди и джентльмены, если будете покупать ваксу у меня, улица Линкольн, четыре. Русские джентльмены! не откажите принять по банке ваксы на память от гражданина Виргинии… А затем, гип, гип, ура!

Толпа подхватила этот крик, и вслед за тем все стали подходить к Дунаеву и к Чайкину и крепко пожимать им руки.

— Ну, теперь садитесь, джентльмены, в фургон. Пора ехать! — крикнул Билль, когда рукопожатия были окончены.

Наши земляки поклонились публике и заняли свои места.

Когда фургон двинулся, их проводили новыми криками в честь русских. А Дунаев и Чайкин махали шляпами.

Чайкин хотя и понял речь янки и был тронут ею, но его удивило, что он почему-то приплел ваксу, и он спросил Дунаева:

— Зачем он о ваксе говорил?

— А это заместо объявления… Чтобы покупали у него ваксу! — смеясь, отвечал Дунаев.

— Чудной народ! — промолвил Чайкин.

— Они понимают, что русские за них… Зато, братец ты мой, и нам уважение оказали… Ура кричали!

— И руку так тискали, что даже больно стало! — заметил Чайкин.

И, помолчав, прибавил не без горделивого чувства:

— Ддда! И здесь российских знают! Мне и негра в Санлусе (Сан-Луи) говорил про нашу эскадру и хвалил царя нашего. Его все добрые люди хвалят за то, что крестьянам дадена воля. Без воли… какая жизнь…

— Южане не хвалят! — смеясь заметил Дунаев. — Им самим хотелось бы своих крепостных негров сохранить. Ну, да им скоро крышка. Наш Линкольн довел их до точки… Замиренья просят… Согласны на то, чтобы негра был вольный человек… И нудно же было жить бедному негре… Ох, как нудно!

— Шибко утесняли? — спросил Чайкин.

— И не дай бог! Мало того, что утесняли, а его и за человека, можно сказать, не считали. «Насекомая, мол, а не человек!» Я бывал на плантациях, видал, как с неграми поступали. Плетями так и подбадривали эти самые «боссы» ихние. Жалко бывало смотреть.

Чайкин несколько времени молчал. И наконец в каком-то мучительном раздумье спросил:

— И отчего это на свете людей утесняют? Как ты об этом полагаешь, Дунаев?

По-видимому, Дунаев не занимался подобными отвлеченными вопросами, хотя знал по опыту, что такое утеснение, и, жаждавший чутким сердцем правды, даже искал ее, явившись обличителем своего командира перед адмиралом.

ГЛАВА XVIII

Дорога шла холмистой равниной, покрытой еще зеленью и цветами. То и дело вспархивали чуть не из-под ног перепела и другая мелкая пташка. Луговые собачки высовывали мордочки из своих норок и перебегали от одной норы к другой, пока высоко парящий на небе коршун не заставлял их торопливо прятаться.

По бокам дороги нередко виднелись ранчи, окруженные садами, а вблизи от них пасущиеся стада овец. Иногда фургон обгонял обоз, но уже не так часто, как прежде; зато чаще встречались обозы с переселенцами и фургоны с пионерами.

Благодаря ветру зной был не так ощутителен, и наши русские путешественники чувствовали себя хорошо, и Чайкин, внимательно следивший за всем, что видел на пути, довольно часто обращался к товарищу за объяснениями: расспрашивал он и о ранчах, и о пионерах, и о переселенцах — все его интересовало.

Канзасцы после обильного завтрака отлично спали на свежем сене, положенном в фургон. Начинал поклевывать носом и Дунаев.

А Билль сидел молчаливый на козлах. Чайкин обратил внимание, что Старый Билль сегодня как-то особенно задумчив и серьезен, точно думает какую-то думу. И во время остановок на станциях и когда они обедали втроем, он не раскрывал рта и, казалось, становился мрачней и мрачней. Его седые брови совсем насупились, и на морщинистом лице было выражение чего-то жестокого и непреклонного.

Так прошло двое суток.

На третьи перевалили хребет Скалистых гор и к концу дня спускались в долину между склонов по узкому ущелью…

Канзасцы, видимо, были возбуждены и все посматривали в маленькие оконца фургона.

Наконец фургон переехал большой ручей, перерезывавший дорогу. Это место было особенно глухо и представляло собою как бы ловушку. Дорога тут сворачивала направо под острым углом, спускаясь в долину.

Эта местность и называлась Скалистым ручьем и пользовалась недоброю славой. Здесь часто «шалили» в то время агенты большой дороги, внезапно показываясь на боковых тропинках на своих степных лошадях и чаще всего в масках, чтобы не быть узнанными впоследствии людьми, ими ограбленными, при встречах в театре, игорных домах и отелях.

Дунаев в качестве гонщика скота и «капитана» знал это место и, предупредив Чайкина, следил за канзасцами.

Наши матросики увидели, какими удивленными стали вдруг их лица, оба заметили, как переглянулись они между собой.

А Билль как ни в чем не бывало, точно пренебрегая опасностью, тихо спускал фургон по крутому спуску, сдерживая лошадей.

— Как называется этот ручей, Билль? — наконец спросил один из канзасцев, нетерпеливый брюнет.

— Скалистый, сэр! — спокойно ответил Билль.

— Красивое местечко.

— Очень. Мы переехали Скалистый ручей и сейчас опять его увидим, как спустимся… Там местечко еще красивее.

Через несколько минут фургон спустился в начало долинки, и Билль, свернув с дороги, остановил лошадей близ широкого ручья, окаймленного в этом месте деревьями.

Несколько куликов и уток вспорхнули из-под лошадей.

— Не хотите ли отдохнуть здесь, джентльмены? Здесь недурно напиться чаю с ромом.

— Умно придумано, Билль! — весело сказал молодец со шрамом.

— Местечко действительно красивое! — подтвердил брюнет.

— А вы, Дун и Чайк, что скажете?

Те выразили согласие.

— Так выходите, джентльмены, а я распрягу лошадей… Дун! Вы мне поможете? А вы, Чайк, достаньте ведра, чтобы напоить лошадей.

Билль слез, а за ним Дунаев и Чайкин… Вылезли и молодцы, направляясь к ручью.

Когда Дунаев очутился около лошадей Старого Билля, тот шепнул ему:

— Отпрягать не надо. Сию минуту мы скрутим им руки. Вы возьмите брюнета, а я займусь рыжим. Веревки в ведре. Не забудьте сперва обезоружить их. Надо свести с ними счеты.

— Не бойтесь, Билль, все сделаю чисто.

— Так идем… А вы, Чайк, оставайтесь у лошадей! — сказал Билль явившемуся с ведрами Чайкину.

Билль и Дунаев, оба с ведрами в руках, пошли к ручью.

При их приближении канзасцы, тихо беседовавшие между собой, тотчас же смолкли.

— Сейчас сучьев нарубим для костра… Где у вас топор лежит, Билль?.. И как вы не боитесь останавливаться у Скалистого ручья, Билль! Здесь, говорят…

Но дальше молодец со шрамом не досказал. Билль крепко обхватил его, повалил на землю и швырнул в сторону два револьвера и нож, бывшие у него за поясом. В ту же минуту был повален и обезоружен Дунаевым и брюнет.

Оба, смертельно побледневшие, не пробовали сопротивляться, когда руки и ноги их были связаны крепко веревками.