Внутренний СССР - Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина

• Название: Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина
• Автор: Внутренний СССР
• Жанр: Публицистика

Обращение к читателю Введение 1. Живой Протей и французская зараза 2. И постепенно сетью тайной Россия… 3. Искра пламени иного… 4. Почему нельзя молиться за царя Ирода? 5. Ахилл в вертепе Кентавра 6. А.С.Пушкин — «К еврейскому вопросу» 7. Историк строгий гонит нас… 8. Пушкин и «ток истории» 9. Троцкисты в селе Горюхино 10. Когда мелка вода…

---

9. Троцкисты в селе Горюхино

«История села Горюхина» написана Пушкиным в 1830 году. Можно согласиться с В.Кожевниковым, работником Государственного музея им. А.С.Пушкина, что «История села Горюхина» — это история России, но… лишь наполовину. Пушкин не только и не столько отобразил историю прошлую, сколько «сосчитал» историю будущую. Это произведение, наряду с другими творениями Пушкина, следует понимать как завершённое. А незавершённым оно видится «пушкинистам-профессионалам» лишь потому, что творивший и толкущие творение, пользуются различной методологией: «пушкиноведы» разсматривают текст сам по себе в отрыве его от истории и политики. Судить же о завершённости или незавершённости произведения следует не по планам и замыслам творца, а по результату, т.е. самому произведению. Об этом знает каждый, кто хоть раз пытался писать самостоятельно, а не по заказу. Но слава Богу, Пушкин писал не для пушкинистов, а для России и её народа.

Но о чём же всё-таки писал Пушкин в «Истории села Горюхина» и почему мы считаем, что он «ведал»? Не будем навязывать своё мнение читателю, а сошлёмся лишь на Ф.М.Достоевского, который тоже здорово «ведал» и потому в своей речи на пушкинских праздниках в 1880 г. прямо заявил: «Пушкин ещё впереди!»

Итак, соотнесем написанное Пушкиным в «Истории села Горюхина» с событиями, происшедшими в России ровно сто лет спустя, т.е. в 1930 г.

«Мрачная туча висела над Горюхиным, и никто об ней не помышлял. В последний год властвования Трифона, последнего старосты, народом избранного, в самый день храмового праздника, когда весь народ шумно окружал увеселительное здание (кабаком в просторечии именуемое) или бродил по улицам, обнявшись между собою и громко воспевая песни Архипа Лысого, въехала в село плетёная крытая бричка, заложенная парой кляч едва живых; на козлах сидел оборванный жид, а из бричкпи высунулась голова в картузе и, казалось, с любопытством смотрела на веселящийся народ. Жители встречали повозку смехом и грубыми насмешками. (NB. Свернув трубкою воскрылия одежд, безумцы глумились над еврейским возницею и восклицали смехотворно: „Жид, жид, ешь свиное ухо!…“ Летопись горюхинского дьячка)»

Удивительно, но Пушкин особо выделил, что правителя нового в Российское Горюхино привез еврей, а «безумцы» поначалу глумились над «еврейским возницею». Всякий знает — кучерами, извозчиками, евреи никогда на Руси (вне черты осёдлости) не были — не их профессия. Это, разумеется, аллегория, но совершенно особого рода, то есть — на уровне «ведовства».

Вот речь нового приказчика, которую автор назвал «краткой и выразительной»:

«Смотрите ж вы у меня, не очень умничайте — вы, я знаю, народ избалованный, да я выбью дурь из ваших голов, скорее вчерашнего хмеля».

Или, к примеру, последний раздел, названный «Правление приказчика».

«Принял бразды правленая и приступил к исполнению своей политической системы; она заслуживает особого рассмотрения.

Главным основанием оной была следующая аксиома: чем мужик богаче, тем он избалованнее — чем беднее, тем смирнее.

Вследствие сего, старался о смирности вотчины, как о главной крестьянской добродетели. Он потребовал опись крестьян, разделил на богачей и бедняков».

1. Недоимки были разложены меж зажиточных мужиков и взыскаемы с них со всевозможной строгостию.

2. Недостаточные и празднолюбивые гуляки были немедленно посажаны на пашню, — если же по его расчёту труд их оказывался недостаточным, то он отдавал их в батраки другим крестьянам, за что они платили ему добровольную дань, отдаваемые в холопство имели полное право откупаться, заплатя сверх недоимок двойной годовой оброк… Мирские сходки были уничтожены. Оброк он собирал понемногу и круглый год сряду.

Сверх того, завел он нечаянные сборы. Мужики, кажется, платили и не слишком более противу прежнего, но никак не могли ни наработать, ни накопить достаточно денег. В три года Горюхино совершенно обнищало. Горюхино приуныло, базар запустел, песни Архипа-Лысого умолкли. Ребятишки пошли по миру. Половина мужиков была на пашне, а другая служила в батраках; и день храмового праздника сделался, по выражению летописца, не днем радости и ликования, но годовщиною печали и поминовения горестного».

Точка. И ещё строчка многоточия, свидетельствующая о том, что «История села Горюхина» на этом не кончается, но автор смог поведать её читателю только до этого момента. На сто лет вперед «сосчитал» Пушкин неплохо. И главного приказчика — Л.Д.Троцкого (а с ним и целую армию троцкистов), которого мировое еврейство ввезло в послереволюционную Россию и, разсмотрел и даже речи-приказы его «краткие и выразительные» услышал. Одной фразою напомнил об уничтожении демократии и про приёмы насильственной коллективизации, приведшие к обнищанию русского крестьянства, потомкам поведал.

Примеры такого «ведовства» — Пушкина можно множить безконечно, но известно, что «профессионалы-пушкинисты» навесят на них ярлык «домысла» дилетантов. Им простительно, ибо не ведают, что творят и не способны чувствовать жизнь, как таковую, и уж тем более не способны её адекватно отображать, поскольку им недоступна диалектика, как метод постижения жизни. Доказательства? Пожалуйста:

Один из самых известных и популярных в период 1920-х гг. метафизиков-идеалистов А.В.Луначарский [40], не ведая, что творит, так писал о Пушкине в одной из своих статей:

«Добролюбов не мог не понять, что Пушкин в иных случаях был фальшивым. Пушкин был человеком до чрезвычайности уживчивым со средой, показал себя способным к очень гибкому внешнему и внутреннему оппортунизму».

Каково! Вот вам, читатель, — ваш «живой Протей», каким его видели троцкисты, призывавшие сбросить Пушкина.

Первый нарком просвещения, никогда не понимавший диалектики, не понимал и того, что обострённое чувство диалектичности мира как раз и выражается в чрезвычайной чуткости к изменению внешней среды, т.е. реального мира. А гибкое реагирование на эти изменения есть доказательство владения диалектикой жизни, а не оппортунизма. Но люди, подобные Луначарскому, склонные к конформизму (перестроились внешне, после победы революции в России, но изменить своего мировоззрения оказались неспособны), всегда готовы, ловко жонглируя терминами и скользя по понятиям, приписывать свои недостатки другим, особенно своим идеологическим противникам.

Пушкин был не просто великий русский национальный поэт. Он одним из первых прикоснулся к «току истории» и погиб. Погиб, а не «принял смерть ради сохранения некой тайны», как хотят нас уверить некоторые современные пушкинисты [41]. Пушкина уничтожили его идеологические противники за то, что он постоянно срывал покровы со всех и всяческих тайн.

Поначалу они считали, что он делает это по недомыслию, свойственному ребячеству гения, и пытались его приручить, вовлекая в масонские ложи. Но чем старше он становился, тем опаснее и острее становилось оружие гения. Он стал страшен своим ведовством и они убили его. Но за ним встали другие: Лермонтов, Тютчев, Достоевский, Есенин…

Русская земля богата «ведающими». Охранители же изоляции — «вольные каменщики» — и по сей день зорко следят, чтобы «ток истории» безпрерывно крутил их «главный двигатель прогресса» — деньги, эту «отчуждённую сущность труда и бытия человечества». К Пушкину у них особый счёт. Ведь он при жизни смело оголял «провода истории» и вот уже более полутора столетий им приходится много трудиться, заделывая изоляцию на этих проводах. Несть числа «торгующим электрикам» в храме Пушкина. Это о них В.Пикуль верно заметил в своём письме А.Гулыге:

«История в нашей стране вообще разработана безобразно плохо, мы мало что знаем (да и знать не желаем) — от этого здесь открытый простор для всяческого разбоя — и тактического, и стратегического. Главные разбойники устроили себе „малину“ в Пушкинском доме, где громко чавкая, они жуют новиковых-радищевых, со смаком высасывая мозги из костей Пушкина и Льва Толстого, уже отполированные ими до нестерпимого блеска» [42].

Хотелось бы только к этому добавить, что, не чувствуя и не понимая русского языка, все эти гоцы, абрамовичи, эйдельманы, альшицы, лотманы, городины на «пиджин-русиш» разтолковывают русскому народу русского поэта и его эпоху. Желая «защитить» поэта от своего народа, Л.Васильева с неподдельным пафосом в вышеупомянутой статье «биография чуда» возклицает: «Встань он сегодня, кого бы пришлось вызывать ему на дуэль, дабы защитить своё доброе имя от посягательств».

А действительно, кого?

Радуясь, что не нашлись «утерянные» дневники поэта, автор статьи с облегчением извещает читателя: «Хорошо, что нет дневника. Не будет шума вокруг того, что поэт доверил бумаге».

Можно легко просчитать, где эти бумаги, если весь архив поэта после его смерти оказался в руках главы Третьего отделения, шефа жандармов, масона Бенкендорфа.