Внутренний СССР - Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина

• Название: Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина
• Автор: Внутренний СССР
• Жанр: Публицистика

Обращение к читателю Введение 1. Живой Протей и французская зараза 2. И постепенно сетью тайной Россия… 3. Искра пламени иного… 4. Почему нельзя молиться за царя Ирода? 5. Ахилл в вертепе Кентавра 6. А.С.Пушкин — «К еврейскому вопросу» 7. Историк строгий гонит нас… 8. Пушкин и «ток истории» 9. Троцкисты в селе Горюхино 10. Когда мелка вода…

---

Однако, вернёмся к «Борису Годунову», к которому поэт решительно приступает лишь где-то летом 1825 года, когда трагедия окончательно созрела, с одной стороны, — благодаря чтению «Истории государства Российского» Н.М.Карамзина, а с другой — в жизни, как сложившийся заговор будущих декабристов.

13 июля 1825 года, он торжественно сообщит П.А.Вяземскому:

«Передо мной моя трагедия. Не могу вытерпеть, чтобы не выписать её заглавия: «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и Гришке Отрепьеве писал раб Божий Александр сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче». Каково?»

Этот момент можно считать началом претворения в жизнь великого замысла. Ровно через три месяца он известит своего друга:

«Сегодня кончил вторую часть моей трагедии — всех, думаю, — будет четыре».

Ветхий и Новый завет, т.е. Библия — рядом. В том же письме П.Вяземскому от 13 сентября 1825 года, касаясь характера Бориса, Пушкин замечает:

«Я смотрел на его с политической точки, не замечая поэтической его стороны: я его засажу за Евангелие, заставлю читать повесть об Ироде и тому подобное».

Почему поэт хотел заставить «читать повесть об Ироде» Бориса Годунова? На то были особые причины.

Вот характеристика царя Ирода изложенная Альбером Ревилем в его книге «Иисус Назарянин»:

«Нужно было сознаться, что Ирод был необычайным человеком; в продолжение 33-х лет удивительное счастье сопровождало все его предприятия и сделало его неограниченным властелином Палестины. Царствование этого коронованного преступника, одновременно блестящее и мрачное, долго занимало умы историков.

Жестокий и надменный по отношению к подчинённым, он обладал редким умением обращаться с людьми и способностью очаровывать тех, кого имел основание бояться. Это качество не менее его сокрушительной энергии часто помогало ему выходить из затруднительных обстоятельств.

Пылкий, снедаемый честолюбием, он терял всякую совестливость и жалость, когда ему казалось, что его личный интерес может чем-нибудь нарушен: он мучил себя и был палачом своей семьи.

От природы подозрительный, под влиянием обстоятельств он обратился почти в настоящего маньяка. Хотя судьба благоволила к нему более чем к кому бы то ни было, но он был всё-таки одним из самых несчастных людей, и мог обвинить в этом лишь самого себя.

Этот человек обладал холодной жестокостью, раздражительностью и подозрительностью; страстная любовь к власти превратила его впоследствии в отъявленного палача.

Раб своих страстей, особенно безмерного властолюбия, эгоист до глубины души, он мучительно желал быть любимым, но никогда не умел завоевать себе любви и ни разу не снискал счастья.

Иногда ему удавалось испытать острую радость — выйти победителем из затруднительных положений и тем спасти своё самолюбие от укола, но затем сам себе он всегда портил торжество.

Самый блестящий успех может сделать человека счастливым, но его гложет червь сомнения или суеверия, если его мучат угрызения совести.

Он теряет тогда «свою душу», т.е. утрачивает способность жить сердцем; для него остаётся недоступною составляющая счастье способность любить. Он лишается душевного спокойствия, и если даже ему удалось подчинить весь мир — на что нужна такая жизнь».

Вот такой психологический портрет. Желание проникнуть в замысел Пушкина в отношении характера Бориса Годунова привело к тому, что наше внимание невольно обратилось на странное сходство психологического портрета Ирода Великого и И.В.Сталина, каким он предстаёт в современных средствах массовой информации. Такой психологический портрет вождя вдруг начали лепить все отечественные и зарубежные СМИ в первые годы перестройки после длительного, почти после 20-ти летнего периода полного замалчивания всего, что касалось жизни и деятельности этого великого человека.

Чтобы не быть голословным — всего один пример якобы признания в последние годы жизни Сталина маршалу Г.К.Жукову:

«Я самый несчастный человек на свете. Я боюсь собственной тени» [12].

Откуда это? Ответ на этот вопрос мы попытались поискать в области психиатрии и получилось примерно следующее. Скорее всего, хозяева средств массовой информации — работники идеологического отдела ЦК КПСС, посчитали, что поколение, знавшее И.В.Сталина не по «воспоминаниям современников», а по его делам, в основном ушло из жизни и потому, не долго думая, они решили заново создать его «правдоподобный образ» для вступающих в жизнь новых поколений. А поскольку для всякого правоверного иудея, коими полны редакции всех наших газет и журналов (один Г.Бакланов — главный редактор журнала «Знамя» чего стоит [13]), то для них царь Ирод — олицетворение абсолютного зла — смесь коварства, подозрительности и тщеславия. Поэтому неудивительно, что их Сталин стал так похож на царя Ирода.

Читая характеристику Ирода, невольно проникаешься грустными мыслями по поводу исторических повторов. Народная мудрость гласит, что «характер — это судьба». Судьба Ирода несомненно заинтересовала Пушкина не менее, чем его характер.

«Прошло несколько лет с тех пор, как Ирод объединялся с остатками дома Асмонеев; он считал свой престол настолько прочным, что нашёл возможным уступить настояниям Мариамны (жены Ирода) и её матери и доверить первосвященство сыну последней, 16-летнему отроку Аристовулу. Ирод надеялся, что такой молоденький первосвященник не будет пользоваться никакой властью и окажется вполне преданным. Но напротив всякого ожидания, иерусалимское население привязалось к отроку-первосвященнику, своей юной красотой и наследственными чертами напоминавшему наиболее почитаемых героев священной войны. Когда Ирод показывался публично, он встречал самый холодный приём, тогда как молодого первосвященника восторженно приветствовали радостными кликами. Ирод понял, что ему грозит большая опасность. Александра (мать Аристовула) почуяла, что идуменянин замыслил чёрное дело и решила скрыться со своим сыном. Но это ей не удалось: спустя несколько времени Аристовула постигла удивительно странная смерть. Однажды он купался и резвился со своими сверстниками, и тут несколько мальчиков так долго продержали его голову под водой, что домой его принесли уже мёртвым. Александра не сомневалась, что её сына умертвили приспешники Ирода».

Это всего лишь один эпизод из жизни Ирода, но и он достаточно хорошо объясняет, почему Пушкин хотел заставить Бориса Годунова читать повесть об иудейском царе Ироде. Вот почему Юродивый в трагедии в ужасе кричит:

«Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит».

Да, отношения с Библией у поэта сложные. Одно можно сказать определённо: он был один из немногих современников, понимавших истинную суть этого «небанального» литературного наследия специально написанного для древних иудеев. В уже известном письме к брату от 4 декабря 1824 года он замечает: «Библия для христианина то же, что история для народа». Интересно проследить истоки этого высказывания, Пушкин собирает материалы к «Борису Годунову»; изучает исторические документы, читает «Историю государства Российского» Н.М.Карамзина, осмысливая ценность труда великого подвижника для будущих поколений. А пока? — Пока он с грустью замечает, что народ русский, конечно же, истории своей не знает и знать не может. Во-первых, потому что он почти поголовно безграмотен, а, во-вторых, существующих книг по истории для широкого чтения немного. «История» же Карамзина ещё только рождается и только-только пробивает дорогу к узкому кругу просвещённого читателя. Было бы легкомыслием думать, что в России начала XIX века в среде просвещённой все поголовно жаждали приобщиться к историческому прошлому своих предков. Не случайно поэт с горечью замечает в одном из своих писем: «Мы ленивы и не любознательны!»

Пушкин не только самостоятельно занимался историческими исследованиями, но и оказывал серьёзное влияние на формирование подлинно исторического видения своих современников и взглядов Карамзина в частности.

«Библия для христианина то же, что история для народа». Этой фразой (наоборот) начиналось прежде предисловие «Истории» Карамзина. При мне он её и переменил».

Всего две строки частного письма, но как много они могут сказать желающему понять не то, о чём обычно говорят громко и открыто, а то, о чём скромно умалчивают. Так как же наоборот?

Если «наоборот», сохраняя глубину содержания, то, вероятнее всего, будет: «История для народа, что Библия для христианина». Но, скорее всего, Пушкин всё-таки имел ввиду перемену не формы, а содержания и тогда первоначально фраза Карамзина могла быть такой: «История для христианина, что Библия для народа».

Если это так, то у Пушкина получилось содержательно глубже и точнее. Карамзин понял это и, несмотря на солидную разницу в возрасте (для 60-летнего Карамзина 25-летний Пушкин был мальчишкой), — совет поэта принял. Наши предки не страдали фанаберией, свойственной их потомкам, и содержательная глубина мысли не всегда определялась величиною возраста. Это замечание, как бы вскользь брошенное поэтом, многое проясняет в вопросе, «почему Пушкин Гёте и Шекспира предпочитал Библии?». Подобные вещи можно понять лишь в определённом историческом контексте.