Внутренний СССР - Домик в Коломне

• Название: Домик в Коломне
• Автор: Внутренний СССР
• Жанр: Публицистика

Взгляд на “Домик в Коломне” А.С.Пушкина как на иносказание, смысл которого пытались извратить и сокрыть, поскольку подавляющее большинство изданий содержит обрезанную редакцию этого далеко не шуточного произведения (вместо 52 октав — 41).

---

Да будет проклят правды свет,

Когда посредственности хладной,

Завистливой, к соблазну жадной,

Он угождает праздно! — Нет!

Тьмы низких истин мне дороже

Нас возвышающий обман…

Разоблачает себя «поэт», и, понимая, что без необходимого камуфляжа его «Герой» предстанет в глазах «посредственной толпы» непривлекательно, возмущенно кричит:

Оставь герою сердце!Что же

Он будет без него? Тиран…

Последнее слово, как всегда, за Пушкиным:

Утешься…

Какова точность счета! Ведь все сказано и за сто лет до того, как фидеисты начала нашего века приступили к сотворению культа Сталина. И дата и место указаны точно — 29 сентября 1830 года г. Москва.

«Герой» написан Пушкиным не в Москве, а в Болдине и не в сентябре, а в октябре 1830г., т.е. одновременно с «Домиком в Коломне». Дата 29 сентября 1830г. связана с реальным событием — посещением Николаем I зачумленной Москвы, но для такого художника, как Пушкин, реальный мир и мир символов цельны и соединены животворной связью, неуловимую нить которого мы и пытаемся сделать осязаемой в нашем исследовании. Для сочинителей, лишенных целостности мировосприятия, истина уже не одна. Их много — тьма, и все они, разумеется, «низкие».

Наберись терпения, читатель! Это не отвлечение внимания от основного предмета нашего исследования, а подготовка к восприятию вещей настолько необычных, что если к ним идти обычным порядком, т.е. в лоб без широкого исследования мира художественных образов, в котором жил и творил гений Пушкина в болдинскую осень, то многое дальнейшее может быть воспринято как мистика. Правда, в наше время и это не удивительно, 6 июня 1989 года в телевизионной юбилейной пушкинской программе один из актеров, участвующих в передаче, произнес следующее: «Поражает его цельность, т.е. никакого конформизма. Ни к кому он не подлаживался, а высказывал свою позицию прямо и даже с более глубоким видением мира, чем мои современники. Порой он наводит на меня мистический ужас.» Это высказывание хорошего актера и честного человека озадачило меня. Мистическое отношение к предмету возникает как результат нарушения цельности мировосприятия в сознании субъекта, с одной стороны, и разрушения (зачастую целенаправленного) мира художественных образов объекта, с другой стороны. Поэтому будем особенно внимательны к малейшему разрушению целостного мира художественных образов, созданных гением Пушкина.

А техника разрушения такова. В издании Морозова «Домик в Коломне» содержит 54 строфы с эпиграфом из «Метаморфоз» Овидия, данного Пушкиным по-латыни: «Modo vir modo femina». Дословный перевод: «То мужчина, то женщина». У Томашевского эпиграф изъят с положенного места и перенесен в примечание без перевода, а в основном тексте вместо 54 строф осталось только 40. Изъятые 14 строф перенесены в раздел «Ранние редакции» со следующим примечанием:

"Первоначально рассказ предварял ряд строф, посвященных литературной полемике. Ко времени появления «Домика в Коломне» . Также он отказался от мысли напечатать повесть анонимно." Все это, конечно, ложь. Ко времени напечатания, т.е. 1833-35гг., острота полемики не только не была утрачена, а возросла даже в большей мере, чем в момент написания, т.е. осенью 1830г. Более того, она сохранила свою актуальность в последующее 100-летие и особенно обострилась после революции в России, а сегодня даже неискушенному читателю видно, что эта полемика достигла своего апогея. И не потому ли выброшены 14 строф, что они помогают понять, почему «друг на друга словесники идут» и сегодня, как во времена Пушкина. Нет, не случайно Томашевский убрал их в раздел «Ранние редакции» — он работал с дальним прицелом.

Здесь усматривается психологический расчет. Дробление текста — это прежде всего дробление сознания читателя, нарушение целостности его мировосприятия. Понимал Томашевский, что далеко не каждый читатель заинтересуется «Ранними редакциями». Ведь его сознанию привит устойчивый стереотип: «Изучение различных редакций — удел литературоведов». По сути дела операция, проделанная Томашевским и К над основным текстом Пушкина, — преднамеренное сужение понятийной базы читателя. На самом деле никаких «ранних редакций» «Домика в Коломне» не было. Повесть написана поэтом на едином дыхании в течение максимум недели, т.е. с 4 по 10 октября. После первых 12 строф в рукописи стоит дата — 5 октября. Если учесть, что в эту неделю было написано еще шесть стихотворений, а 9-го октября закончен «Гробовщик» (третий по счету из пяти «Повестей Белкина»), то и говорить о каких-то «ранних редакциях» «Домика в Коломне» — словоблудие. Вообще 10 октября был самым плодовитым днем Болдинского периода (см.примечание). Отсюда и признание Пушкина невесте в письме 11 октября 1830 года, которое так странно переведено Томашевским. Ну, и нигде нет указаний на то, что Пушкин отказался напечатать повесть анонимно.

Я не считаю, что в издательствах «Брокгауз — Ефрон» «Просвещение» трудились одни поклонники пушкинского таланта. И все-таки следует признать, что дореволюционные пушкинисты были разбойниками в меньшей степени, чем послереволюционные. Так у Морозова, в приведенном выше предисловии к «Домику в Коломне», мы отмечаем лишь непонимание замысла художника, но наблюдаем также стремление к объективному отражению мнения критики и автора без попыток обрезания основного текста, т.е. без покушения на целостность мировосприятия читателя.

Известно, что одним из самых сложных вопросов в исследовании творчества любого художника является постижение замысла его творения. В издательстве «Просвещение» и здесь проявили достаточно такта, не навязывая читателю своего решения этого вопроса. В издательстве «АН СССР» посчитали, что такого вопроса вообще не существует, т.е. банальность «Домика в Коломне», о которой впервые известили читателя сотрудники редакции «Литературного прибавления» к «Русскому инвалиду» в 1833г., доказательств не требует, и потому в «Примечаниях» сочли возможным дать следующее пояснение:

«Пушкин жил в той части Петербурга, которая называется Коломной (окраинная часть на правом берегу Фонтанки у ее слияния с Екатерининским каналом) после окончания Лицея до ссылки на юг. Впечатления этих лет и легли в основу поэмы».

Итак, «Домик в Коломне» — банальность, заурядная бытовая история? Но как быть с мнением самого поэта? Стоило ли ему подниматься до святости, чтобы в художественной форме отразить некий забавный случай, который можно изложить в двух словах: «Жила-была вдова с дочерью Парашей и стряпухой Феклой. Стряпуха неожиданно умерла, дочь по просьбе матери пригласила кухарку по имени Мавра со стороны. Через какое-то время вдова застала Мавру за мужским заниятием — бритьем, падает в обморок, а вновь нанятая молодая стряпуха исчезает». При этом возникает целый ряд вопросов. Если банальная история, то зачем же издавать ее анонимно? Если банальность, то зачем совершать над нею не менее банальный обряд обрезания? И почему исчез эпиграф? Ведь цель эпиграфа — сконцентрировать внимание читателя на основной идее произведения. Иногда разгадка символа, заключенного в эпиграфе, дает ключ к пониманию самого творения художника.

?

Вопросам интерпретации пушкинских творений уделялось и уделяется много внимания. Обычно авторы постулируют те или иные положения, прежде чем перейти к толкованию произведения. Например, А.А.Любищев свое понимание «Сказки о золотом петушке» А.С.Пушкина (написанной, кстати, тоже в Болдино в сентябре 1834г.) предваряет такими тремя постулатами (Ист.11):

«1) подобно тому, как великий Ньютон сказал: „Природа ничего не делает напрасно и ничего не производит большими усилиями, что может произвести меньшими.“ — так и в отношении Пушкина следует принять: Пушкин ничего не пишет напрасно и, следовательно, ничего не пишет лишнего;

2) действие сказки происходит в современных границах СССР и России пушкинского времени;

3) всякий сомневающийся в первых двух постулатах — несомненный кретин или агент Уолл-Стрита.»

Автор согласен с постулатами Любищева, но важнейшим из трех считает первый с маленькой поправкой:

— Пушкин не только ничего не писал лишнего, но и ничего лишнего не рисовал.

И еще:

— хорошо известно, что в сказках всегда присутствует язык Эзопа.

— все сказки Пушкина(см.прим.2) написаны в разные годы, но непременно в Болдино и непременно осенью.

— «Домик в Коломне» — единственная повесть, в которой поэт не только предупреждает читателя, что будет вести разговор с ним на языке символов но и недвусмысленно вопрошает его: «Опять, зачем Езопа я вплел, с его вареным языком, в мои стихи?» (22 октава по ист.9).

— Пушкин отдавал себе отчет в том, что его современникам этот эзоповский язык будет не под силу:

А, вероятно, не заметят нас, -